Юрий Герт - Лабиринт
Этого Дужкин не ожидал.
— Гоните, значит?— Он огляделся по сторонам, словно ища защиты.— Ну, ничего, скоро и вас всех погонят!— Он ехидно хихикнул.— Да еще как! Ничего...
Он вытащил в коридор свой фанерный сундучок с замочком и большой мешок, в котором хранил конспекты, начиная с первого курса.
— Это он со страху,— сказал Дима.
— Просто гад!— отозвался Сергей.— Гад вонючий, вот он кто!
Но всем было неловко — не за то, собственно, что произошло сейчас, а за самих себя, за то, что несколько лет мы жили с этим человеком одной жизнью, порой споря, порой зло подтрунивая, но помогая и делясь, чем могли.
Постепенно в коридоре затихло.
Стало слышно, как за окном часто и мелко капает с крыш.
Дима принес кипятку, и Полковник, вынув из тумбочки стакан, промыл свой глаз. Потом, отворотясь к стене, стал заправлять его под веко. Так, не оборачиваясь, о сказал:
— Что, разве чайку похлебать на дорожку?.. Ведь и правда, тебе, Клим, задерживаться здесь недосуг...
Я и сам знал об этом.
Мы пили чай, ребята подливали в мою кружку, придвигали поближе кулечек с конфетами. Они рассказали о том, что было дальше, когда я вышел из актового зала, как было объявлено о моем немедленном исключении. Я старался слушать внимательно, а в голову лезли совсем другие мысли, нечаянные, откуда-то вынырнувшие воспоминания. Мне вспомнилось, например, как я сидел за этим же столом , отогревался, пил чай, и Сергей азартно повествовал о походе в редакцию, за опровержением, и белозубо улыбался, и восторженно хлопал себя по ляжкам. С тех пор что-то в нем переменилось, его ровные белые зубы уже не бросались в глаза, он был хмур, задумчив и реже всех вставлял в разговор какое-нибудь слово. Что-то переменилось в нас всех, даже комната казалась мне иной, хотя в чем?.. Те же койки, тот же графин розоватого стекла, купленный на штрафы, та же черная тарелка репродуктора в простенке между окнами...
Ребята говорили о расписании ближайших поездов: с того времени, как мы стали ходить на разгрузку, мы знали расписание не хуже любого стрелочника, но то были утренние или дневные поезда, теперь же речь шла о ночных, тут мы многого не помнили в точности. Мы возражали друг другу, путались, начинали сызнова: московский — час пятьдесят, свердловский — два двадцать, котласский... Или это котласский — час пятьдесят?.. А сами прислушивались к чьим-то шагам, стукам, к гулкому хлопанью наружной двери.
— Ну, будет лясы точить,— сказал Полковник,— На первый поезд — и делу конец. Там видно будет, лишь бы куда подальше. В леспромхоз можно — ты парень здоровый. А то летом на лесосплав. Подальше только. А там и у нас все перемелется, мука будет, блины печь...
— Тут мы собрали, что нашлось.— Дима выложил на стол аккуратно сложенную пачку денег: пятерки к пятеркам, трешки к трешкам, рубли к рублям.— Немного, но на первое время хватит.
Они все обсудили и приготовили заранее, без меня...
Мы вышли на улицу спустя полчаса. Вместе с нами был Сашка Коломийцев. Комната наша давно уже стала для него запретной территорией, и он постучался тихо, просительно:
— Можно?..— Он остановился на дороге, не решаясь его перешагнуть. Он смотрел на нас так просительно, как будто заранее смирился с тем, что его не впустят.
— Входи,— сказал я.
Не знаю, зачем он пришел. Он не объяснил, а мы не спрашивали, занятые своим разговором. Когда мы собрались выходить, он выскочил и вернулся уже в пальто.
На улице был туман, силуэты домов казались разбухшими, деревья и телеграфные столбы внезапно вырастали из сырой мглы. Мы шли быстро, переговариваясь короткими незначащими фразами. Грязь чавкала у нас под ногами, плескалась вода. Мало-помалу ко мне вернулось то настроение, с которым я возвращался в общежитие.
— Здесь,— сказал Полковник и остановился. Перед нами было парадное двухэтажного дома.
Я не помнил, чтобы ребята предупреждали меня о Варваре Николаевне, о том, что она хочет меня увидеть,— может быть, сказано об этом было вскользь, или я просто прослушал.
— Мы подождем,— сказал Полковник,— Ты не долго.
Миг расставанья всегда тяжел для меня, в нем есть что-то от приговоренности к смерти.
— Нет,— сказал я,— не к чему ждать меня, ребята.
Они поняли, мне не пришлось долго уговаривать их.
— В два двадцать,— сказал я.— Или в крайнем случае — в три сорок,
— Лучше в два двадцать,— Полковник помолчал.— И не суйся, не торчи слишком на виду. Так где-нибудь, в стороночке, на перроне...
— Ничего,— сказал я.— Не такая уж я важная птица.
— Помнишь Борискова?— сказал он.
Я помнил, как и все мы, не столько Борискова, сколько факт, с ним связанный: на первом курсе, когда мы еще не успели привыкнуть друг к другу, спустя месяц после начала занятий он был арестован — замкнутый, неразговорчивый парень в больших роговых очках. За что — этого мы не знали.
— Ну, будь,— отрывисто проговорил Полковник. Он быстро, крепко сжал мою руку и уступил место Диме.
— Ребята...— глухо, ни на кого не глядя, заговорил вдруг Сергей,— ребята, но ведь когда-нибудь это кончится. Должно кончиться. Ведь когда-нибудь мы станем рассказывать — и нам не поверят! Понимаете, не поверят! — Он смотрел в темноту, будто и в самом деле увидел там что-то.
— Не бойся,— загадочно усмехнулся Полковник,— поверят...
Мы обнялись с Рогачевым.
— Добролюбов!— Я похлопал его по сутулой спине.
Он не ответил на мою шутку и серьезно, без улыбки, заглянул мне в глаза.
Потом я простился с Сергеем.
Сашка Коломийцев украдкой сунул руку мне в карман.
— Клим,— умоляюще зашептал он,— Клим... Тебе пригодится, а мне зачем?.. Я сегодня, по переводу...
Он отскочил, как уколотый, когда я протянул ему назад деньги.
— Скажите ему... Полковник, Рогачев... Ему надо, а мне...
Ребята молчали.
Я взял у него две десятки, те, что лежали сверху.
— Клим,— заговорил он торопливо,— если бы ты знал, Клим... Я виноват, виноват, но я не хотел. — Он дышал мне в лицо. Мелкие завитки волос дрожали у него на лбу, выбившись из-под шапки, однако на рафаэлевского ангелочка он уже не был похож, последние месяцы не дались ему даром...
Ребята подождали, пока я войду в подъезд.
Я уже вошел, но подумал, что не передал даже привета Оле Чижик. Я поставил па ступеньку чемодан и побежал обратно.
— Не возвращайся, дурак,— страшным голосом заорал Сергей.
Мне пришлось прокричать издали, чтобы Оле передали привет.
* * *
Варвара Николаевна открыла, едва я позвонил.
Казалось, ее не удивил ни мой поздний приход, ни предотъездный вид. Или она сама предварительно сговорилась с ребятами о моем отъезде?.. Во всяком случае, она ни о чем не спросила меня, только, на шаг отступив, оглядела с головы до ног, потом стремительно обняла и расцеловала в обе щеки.
— Клим,— сказала она тихо,— милый вы мой мальчик...
Давно, наверное, с детства никто не называл меня так.
Шел первый час, однако я застал здесь Ковылина и Коржева. Они поднялись мне навстречу.
Рука у Коржева была в крупных старческих венах, маленькая, но необычайно сильная, жесткая, суровая.
И взгляд выцветших глаз был суров и пронзительно цепок.
— Нет,— задумчиво произнес он,— это уже не мальчик, это мужчина...
— Да будет вам, Дмитрий Алексеевич!— нервно рассмеялась Варвара Николаевна, тряхнув головой. — Мужчина! Будто вы не знаете наших мужчин! Они стали бабами, дряблыми, кислыми бабами, где там — хуже баб!..— Она порывисто обернулась ко мне: — Вы хорошо говорили, Клим, очень хорошо! Вы что-то всколыхнули во мне, подняли, вернули на место... Я ведь и сама хотела сказать, да вдруг разревелась, как девчонка... Дайте я поцелую вас еще!
Ковылин дружески улыбнулся мне, но промолчал.
— Дети,— шумно вздохнула Варвара Николаевна,— только дети..— Она не кончила, отошла к буфету и, слитком долго перебирала чашки, пока не вынула одну, для меня.
Я сказал, что спешу, заскочил на минуту, проститься,— и на вокзал.
Коржев был, вероятно, в курсе всех наших дел, но когда я упомянул о вокзале, странно посмотрел па меня, поднялся и пересек комнату, стуча тростью.
— Да, да, вы правы... Дети...— бормотал он, остановясь у окна и глядя в черное стекло.— Дети... Но горе эпохе, которая губит своих детей. Несчастное, жалкое время...
Голос его чуть шелестел, губы шевелились, рождая нелепые звуки, я не мог разобрать слов. Коржев сразу, в неуловимое мгновение превратился в дряхлого, немощно старика, и я подумал, каких усилий стоит ему постоянно держать прямой свою ослабевшую спину, ходить не опираясь, а будто невзначай поигрывая палкой, и как он отдыхает, когда остается один.
— Я все-таки налью вам,— с нарочитой бодрость сказала Варвара Николаевна, пододвигая ко мне чашку.— А вам, Дмитрий Алексеевич?..
Коржев не слышал ее. Теперь он смотрел в нашу сторону, но вряд ли замечал нас.
