Тибор Фишер - Путешествие на край комнаты
– Как она тебя нашла?
– Когда мы с Настоящим Джоном садились в такси в Загребе, меня, оказывается, видел один наш сосед. Он был в Загребе по делам. Он окликнул меня, но я не услышал. Когда он вернулся домой, он рассказал моей маме, как он удивился, увидев меня в Загребе. В газетах писали о добровольцах-иностранцах, так что мама поехала в Югославию – искать меня.
– И она сумела тебя разыскать? В стране, где идет война?
– Это не так трудно, как кажется. А в Югославии так все и было. Выходишь утром из дома и убиваешь соседа, потому что он жутко тебя раздражает, или ты думаешь, что так надо, или боишься, что он убьет тебя первым. А в обед стелешь на стол свою лучшую скатерть и угощаешь гостя из Англии своим самым лучшим домашним вареньем, потому что ты хочешь, чтобы люди думали хорошо о тебе и твоей стране.
– А почему Роберто тебя отпустил?
– Я не знаю. Может быть, все это показалось ему забавным. Я никогда себе не прощу, что поехал туда. Отсюда и тик. Это я пинаю себя по заднице – напоминаю себе, каким я был придурком. Вся эта затея была чистейшим безумием. Полный идиотизм и пакет чипсов в придачу. Но как бы там ни было, Робертов легион дебилов, маньяков и законченных сволочей – это была единственная защита у той деревни.
Мы гуляем уже пять часов. Все работает нормально. Но больше всего меня радует звук. Мне слышно, как под ногами у Одли влажно поскрипывает земля. Будем надеяться, что и в Чууке все будет работать как надо.
В Чууке
Одли возвращается в Лондон на поезде, и мы проводим последнее испытание. Когда он уедет в Чуук, исправлять неполадки будет уже поздновато. Тем более что я сомневаюсь, что там можно будет достать необходимые детали. Одли садится на свое место, и тут в купе выходит высокая женщина с кучей сумок и такой рамочкой на колесиках, чтобы перевозить багаж. Она суетится, возится со своим багажом и вдруг громко вскрикивает. У нее пропала сумочка. Она была прикреплена к рамке. А теперь ее нет. Пропало все: деньги, билет, сандвичи и ключи. Женщина скорбно вопит, обращаясь к Одли и другим пассажирам. Вызывают кондуктора. Женщина вновь причитает. Одли бормочет: «О Господи». Как выясняется, в сумочке была еще книжка, чтобы почитать в дороге – ведь ехать-то долго.
Одли достает из кармашка сбоку сиденья книжку про Микронезию.
– Вот, – говорит он. Поезд трогается. Минут через десять женщина возвращает книжку Одли.
– А другого чего-нибудь нету?
Кто-то из пассажиров покупает ей сандвич.
* * *У Одли есть передо мной одно преимущество: отправная точка. Для того чтобы отправиться в путешествие, нужно, чтобы было откуда отправиться. Да, Санк-Айленд – местечко заброшенное и унылое, но у него есть своя сильная сторона: оно устойчиво и стабильно. Оно не меняется. Эти дома и фермы стоят уже много лет и простоят еще долго.
Название места, где я родилась и выросла, по-прежнему существует; но самого места нет. Большинство улиц сохранили свои названия, но это уже не те улицы, совершенно не те. День за днем наш район перестраивался, изменялся. И за двадцать лет изменился до неузнаваемости. Наверное, то же самое происходит со всеми пригородными районами. В последний раз, когда я там была, я вообще ничего не узнавала. Самое смешное, что там мало что изменилось по большому счету: те же самые магазины, те же самые кафешки – но все как-то запуталось, все поменялось местами. Раньше было вот тут, а теперь в двух кварталах отсюда. Там прошла моя юность, а теперь у меня было чувство, что ее взяли и выбросили на помойку. Даже если бы там все осталось, как было, вряд ли бы мне захотелось бывать там почаще, а так мне вообще расхотелось туда приезжать: это так грустно, когда тебе явно дают понять, что твое прошлое – это просто ненужный мусор.
Мне всегда было скучно выслушивать причитания пожилых родственников, что, мол, раньше все было лучше, а теперь все не то; и вдруг как-то так получилось, что я сама сокрушаюсь на ту же тему, хотя я их в два раза моложе. Как ни странно, острее всего ощущается нехватка каких-то малозначительных мелочей: лестниц, с которых ты падала в детстве, переулка, где ты целовалась, скамейки, где вы постоянно сидели с друзьями. Хочется, чтобы от прошлого сохранилось хоть что-то; чтобы было за что держаться – даже если это всего лишь мусор, годный только на выброс.
В Лондоне много всего интересного-завлекательного, но он стал каким-то текучим: превратился в такую большую кастрюлю с супом, где мясо и овощи остаются прежними, но все бурлит и сдвигается с места на место. Компании переезжают в другие офисы, люди меняют место работы, все – в непрестанном движении. Стоит только транспорт. Всякая ответственность стала анахронизмом. Единственное, что еще остается устойчивым и неизменным, – это я сама. При таком положении дел остается одно: наблюдать.
* * *Уолтер вечно опаздывал. Что само по себе раздражало. Но если мы собирались куда-то вместе, у него была отвратительная привычка говорить, кивнув в мою сторону: «Простите, что мы опоздали. Но вы, наверное, уже догадались, по чьей вине». В конце концов мне это надоело, и я сказала Уолтеру, что нам лучше приходить не вместе, а порознь – потому что я не хочу, чтобы меня считали несобранной дурой, неспособной следить за временем. Помню, как мне было неудобно на одном званом обеде, когда Уолтер пришел с опозданием на целый час. Он объяснил, что его задержала полиция, потому что в доме напротив был сильный пожар.
Мы все пошли посмотреть. До горящего дома было достаточно далеко, так что за безопасность наших хозяев можно было не опасаться. В доме не было никого, и мы все равно не смогли бы ничем помочь, так что мы просто стояли на улице, пили шампанское и смотрели, как пожарные борются с огнем. Я в жизни не видела такого страшного пожара – дом горел весь, языки пламени вырывались из окон, и мне казалось, я слышу, как пламя смеется. В жизни бывают мгновения, когда ничего нельзя сделать: можно только стоять и смотреть. Хотя мне показалось, что наши хозяева наблюдают за этим пожаром в соседнем доме с каким-то уж слишком большим удовольствием.
* * *Второе письмо от Уолтера пришло через три дня после первого. На нем тоже стоял лондонский штемпель, и его тоже отправили накануне, так что дело было не в том, что письмо шло по адресу восемь лет – кстати, не такой уж и редкий случай.
Дорогая Оушен.
Удивлена, да?
Когда ты прочтешь это письмо, я действительно буду уже… нет, не хочу даже писать это слово, это же полный абсурд, разве нет?
Ты на меня злишься, да ? Но злость – это якобы хорошо для сердца, И вообще следует периодически проверяться. Надо заботиться о своем здоровье.
Я пишу в темноте, так что ты извини, если где почерк корявый.
Это не все. Потом будет еще.
Уолтер
Я разозлилась, еще когда прочла первое письмо. Это что, розыгрыш? Шутка? Ошибка? Да, я разозлилась. И растерялась. И сильно расстроилась. И еще я была тронута, прямо до слез.
Может быть, это моя вина, может, все дело во мне, а не в чем-то другом, но у меня в жизни было немного таких мужчин, которые волновали меня по-настоящему.
Я поняла это не сразу. Такие вещи вообще понимаешь не сразу. Поначалу ты не обращаешь на это внимания, не замечаешь в душе никакой пустоты. Но вот ты становишься старше и понимаешь, что ничего настоящего у тебя не было. Или было, но редко. Когда я теперь вспоминаю своих мужчин, с которыми у меня что-то было в юности, мне кажется, что мы с ними побили все рекорды по удовольствиям. Тогда мне казалось, что это любовь – глобальное эмоциональное потрясение. В каком-то смысле все так и было: иначе нам не было бы так хорошо вместе.
Хотя, с другой стороны, в юности я могла завалиться в постель с любым парнем, у которого нет прыщей, который два раза в день чистит зубы и водит машину; когда ты молод, тебе постоянно хочется влюбляться, и любовь изливается на ближайший объект. Но со временем ты понимаешь, что большинство этих любовей – просто красивая упаковка. А внутри – пусто. А если не пусто – то это большая редкость.
Зато секс – это действительно стоящее занятие. Быть может, единственное стоящее занятие. Причем чем дальше, тем больше ты проникаешься этой мыслью. Друзья предают, дома рушатся, деньги могут украсть, но удовольствие длится, пока жива память. Туда, сюда, обратно – вот единственное времяпрепровождение, приятное во всех отношениях. Время, о котором можно со всей ответственностью заявить, что оно потрачено не зря. Можно жалеть о том, что было «до» и что было «после», но сам постельный процесс, даже если это не самый роскошный секс в твоей жизни, как правило, доставляет хотя бы какое-то удовольствие. Жалко, что этим нельзя заниматься все время, даже будь ты в прекрасной физической форме; вот тут-то и начинаются споры и разочарования. Удовольствие – не проблема. Проблема в чувствах и логике. Но даже если бы было возможно превратить удовольствие в замкнутый круг, то лучше этого не делать. Нельзя становиться рабом чего бы то ни было, даже если весь мир – это такая большая машина, сконструированная специально для того, чтобы тебя изводить.
