Иэн Макьюэн - Сластена
— Что мне толку в женщинах?
— Они получают больше меня? Это ты можешь сказать?
— Все получают как минимум вдвое больше.
— Сирина!
— Ладно. Все получают одинаково.
— Как я.
— Как ты.
— Я один только не публиковался?
— Я все сказала.
— Ты спала с кем-нибудь из них?
— Кое с кем.
— И продолжаешь двигаться по списку?
— Видишь ведь, что да.
Том рассмеялся, втащил меня в подъезд ювелирного магазина и поцеловал. Он был из тех мужчин, которые, бывает, возбуждаются от мысли, что их возлюбленная спит еще с кем-то. Когда он был в настроении, это его забавляло — вообразить себя рогоносцем, но в реальности он, конечно, был бы уязвлен, взбешен, испытывал бы отвращение. Ясно, откуда взялись фантазии Кардера насчет манекена. Я этого совсем не понимала, но научилась подыгрывать. Иногда в постели он задавал мне шепотом наводящий вопрос, и я одалживала его рассказом о мужчине, с которым встречаюсь, и что ему делаю. Том предпочитал, чтобы это был писатель, и чем неправдоподобнее оказывался мой партнер, чем знаменитее, тем сильнее были его утонченные мучения. Сол Беллоу, Норман Мейлер, Гюнтер Грасс с его трубкой — я путалась с самыми лучшими. Или лучшими на его взгляд. Уже тогда я осознала, что эти совместно выстроенные фантазии удачно разбавляют мое вынужденное вранье. Нелегко рисовать свою работу в фонде человеку, с которым ты так близка. Мои ссылки на конфиденциальность были одной уверткой, эти полукомические сексуальные вымыслы — другой. Но обеих было недостаточно. Только это и лежало черным пятнышком на моем счастье.
Конечно, мы понимали, почему нас тепло встречают в «Уилерсе», осведомляются об успехах мисс Сирины, о здоровье мистера Тома, о нашем аппетите, проворно отодвигают стулья и кладут салфетки на колени, но все равно были очень довольны и почти уверены, что нас на самом деле любят и уважают — гораздо больше, чем остальную публику, скучную и немолодую. В то время, за исключением немногих поп-звезд, молодые еще не добрались до денег. Так что хмурые взгляды посетителей, провожавшие нас к столу, только добавляли нам удовольствия. Мы были особенные. Если бы еще они знали, что мы платим за еду их налогами. Если бы и Том знал. Через минуту, когда другие, пришедшие раньше нас, еще сидели за пустыми столами, нам уже несли шампанское, а за ним на серебряном блюде со льдом, на раковинах — лоснистые коровьи лепешечки соленых упругих потрохов — мы так и не отважились перестать притворяться, будто их любим. Главное было — заглотать их до того, как почувствуешь вкус. Шампанское тоже заглатывали и просили долить. Как и в прошлые разы, мы напомнили себе заказать в следующий раз бутылку. Выйдет много дешевле.
В ресторане было тепло и влажно, и Том снял пиджак. Он протянул руку через стол и накрыл мою ладонь. При свете свечей его глаза казались еще зеленее, а бледное лицо приобрело здоровый коричневато-розовый оттенок. Голова, как обычно, была чуть наклонена набок, губы чуть приоткрыты и напряжены — не столько от желания заговорить, сколько в ожидании моих слов, как будто он намеревался их повторять. В эту минуту, уже захмелев, я подумала, что никогда не видела более красивого мужчины. Я прощала ему пиратскую рубашку. Любовь набирает силу не равномерно, а нарастает рывками, толчками, неожиданными скачками, и тут случился как раз один из них. Первый произошел в «Белой башне». Но этот был гораздо сильнее. Сидя со скромной улыбкой в брайтонском рыбном ресторане, я проваливалась, подобно Себастьяну Морелю, в безразмерное пространство. Но всегда на дальней окраине сознания чернело это крохотное пятнышко. Обычно я пыталась забыть о нем; в моменты душевного подъема это часто удавалось. А потом, как женщина, съезжающая со скалы, хватается за кустик травы, который все равно ее не удержит, снова вспоминала, что Том не знает, кто я такая и чем на самом деле занимаюсь, и что надо вот сейчас ему сказать. Последняя возможность! Ну же, скажи ему! Но поздно. Правда чересчур тяжела, она нас раздавит. Он возненавидит меня на всю жизнь. Я уже съезжаю по скале и не смогу вернуться наверх. Я могла напоминать себе, какие блага внесла в его жизнь; со мной он получил свободу творить, но факт заключался в том, что если я буду и дальше с ним видеться, то должна держаться этой не совсем святой лжи.
Пальцы его добрались до моего запястья и крепко его сжали. Подошел официант, чтобы наполнить нам бокалы. Том сказал:
— Ну вот, пора объяснить. — Он поднял бокал, я послушно подняла свой. — Знаешь, я писал для Иэна Гамильтона. Но одна вещь стала разрастаться, и я понял, что получается короткий роман, над которым я уже год думал. Я разволновался и захотел сказать тебе — показать его. Но не решался, вдруг он не удался. Я закончил его вчерне на прошлой неделе, сделал фотокопию части и послал этому издателю, про которого мне все говорили. Том Мишлер. Нет, Машлер. Утром от него пришло письмо. Я не ожидал такого быстрого ответа. Открыл только днем, когда ушел из дому. Сирина, он хочет его! Срочно. Хочет окончательный вариант к Рождеству.
У меня уже занемела рука с поднятым бокалом. Я сказала:
— Том, изумительная новость! Поздравляю. За тебя.
Мы отпили по большому глотку. Том сказал:
— Он мрачноватый. Действие — в близком будущем, все развалилось. Немного в духе Балларда. Но думаю, тебе понравится.
— Чем он кончается? Дело идет на лад?
Он снисходительно улыбнулся.
— Нет, конечно.
— Прекрасно.
Принесли меню; мы сделали заказ. Камбала и красное вино вместо белого, основательное риоха — продемонстрировать, что мы не рабы условностей. Том продолжал говорить о своем романе и о своем новом издателе, печатавшем Хеллера, Рота, Маркеса. А я думала о том, как поднесу эту новость Максу. Антикапиталистическая дистопия. Когда другие писатели «Сластены» выдают эссеистику в духе «Скотного двора». Но, во всяком случае, мой писатель — творческая сила, он идет своим путем. И я пойду — когда уволят.
Глупо. Праздновать надо, поскольку с произведением я сделать ничего не могу, — теперь мы именовали его «новеллой». Поэтому мы ели, пили, разговаривали и поднимали бокалы за тот или иной успешный исход. Под конец ужина, когда в ресторане оставалось полдюжины посетителей, а наши официанты зевали и слонялись поблизости от стола, Том шутливо упрекнул меня:
— Я без конца рассказываю тебе о стихах и романах, а ты ничего не рассказываешь о своей математике. Пора уже.
— Я не сильно в ней преуспела. Она для меня в прошлом.
— Все равно. Расскажи мне что-нибудь… что-нибудь интересное, нет, парадоксальное, противоречащее интуиции. За тобой — хорошая математическая история.
Для меня в математике ничто не противоречило интуиции. Либо я понимала что-то, либо не понимала, и, начиная с Кембриджа и далее, последнего было несравненно больше. Но задание мне понравилось, и я сказала:
— Дай мне несколько минут.
Том тем временем заговорил о новой электрической машинке и насколько она может ускорить работу. Потом я вспомнила.
— Тогда математики это обсуждали в Кембридже. По-моему, никто об этом не написал. Это — о вероятности и в форме вопроса. Происходит от американской телевизионной игры «Давайте заключим сделку». Несколько лет ведущим был Монти Холл. Предположим, ты участник его игры. Перед тобой три закрытых коробки, первая, вторая и третья. В одной из них — ты не знаешь, в какой — замечательный приз, скажем…
— Красивая женщина и богатая пожизненная пенсия.
— Точно. Монти знает, в какой коробке твоя пенсия, а ты — нет. Ты делаешь выбор. Скажем, выбрал коробку номер один, но мы ее пока не открываем. Затем Монти, знающий, где пенсия, открывает пустую коробку. Пусть — третью. Теперь ты знаешь, что богатая пенсия — либо в первой коробке, которую ты выбрал, либо во второй. Теперь Монти предоставляет тебе возможность выбрать вторую коробку или по-прежнему держаться первой. Где больше вероятности найти твою пенсию? Надо ли тебе поменять выбор или держаться первого?
Официант принес нам счет на серебряной тарелке. Том полез было за бумажником, но передумал. Несмотря на вино и шампанское, он вел себя вполне трезво. Я тоже. Мы хотели показать друг другу, что пить умеем.
— Очевидно же. С первой коробкой у меня один шанс угадать из трех. Когда открыта третья коробка, шансы мои увеличились — один из двух. То же относится ко второй коробке. Моя богатая пенсия с равной вероятностью в одной из двух коробок. Неважно, переменю я свой выбор или нет. Сирина, ты нестерпимо красива.
— Благодарю. У тебя было бы много единомышленников. Но ты ошибся бы. Если ты выберешь вторую коробку, то удвоишь свои шансы обходиться без работы до конца жизни.
— Чепуха.
Я смотрела, как он вынимает бумажник и расплачивается. Почти тридцать фунтов. Он шлепнул двадцать фунтов на чай, и по размашистому его жесту я поняла, до чего он пьян. Это было больше моего недельного жалованья. А он уже не мог сдавать позиций. Я сказала:
