Владимир Вертлиб - Остановки в пути
— Входите, — шепчет она. — Будьте как дома. Пожалуйста, располагайтесь, — произносит она траурным тоном.
Мы втаскиваем вещи в гостиную. Все семейство Фишлер в сборе. Натан, которому уже под пятьдесят, похож на боксера-тяжеловеса, а на самом деле он мягкий, стеснительный, мне ли не знать. Но сейчас он нервно расхаживает по комнате, и вид у него взволнованный, и правда как у боксера перед важным финальным поединком. Алекс сидит на диване полуголый, босой, в одних шортах в белую и голубую полоску. Чего это он так? — я же знаю, у них все всегда чинно, в одних шортах не походишь. И точно, мама его строить начинает:
— Оденься, хоть бы перед гостями постыдился.
Но Алекс у них в семейке черная овца, можно подумать, весь сыр-бор из-за того, что он рубашку надевать не желает.
— Нет, вы только посмотрите! — кричит Натан.
Я еще ни разу не слышал, чтобы он кричал.
— Считает себя взрослым, а ведет себя хуже первоклашки!
Это он Алексу.
— Вот у людей и правда проблемы, крыши над головой нет. — Он простирает к нам правую руку. — А ты себе проблемы выдумываешь. Как последний идиот! И все только чтоб родителей позлить. Господи, ты что, не слышал, что мама сказала? А ну надень рубаху!
Да, странно нас сегодня встречают… Мы так поражены, что, побросав вещи, замираем посреди гостиной и не двигаемся с места.
— Да пусть без рубашки ходит, нас это совершенно не смущает, — оторопело произносит мама.
Она довольно растерянно переводит взгляд с Натана на Людмилу, с Людмилы на Алекса, с Алекса на дедушку Шлоймо, который, как всегда, неподвижно сидит в кресле за круглым столом и курит свою трубку. Вот он точно одет, как полагается, — в костюме с галстуком. Я знаю, что он почти слепой и такой слабенький, что едва ходит. Одеваться для него, наверное, каждое утро мука мученическая. Он худенький-худенький, вроде сушеного кузнечика, который человеком только притворяется.
— Да что случилось-то? — спрашивает отец.
— Может быть, мы не вовремя? — подхватывает мама. — Может быть, нам другое пристанище поискать?
— Нет! — восклицает Натан. — Ни за что! Ну, сын у меня дурак набитый, но вы-то почему из-за этого страдать должны?
— Никуда мы вас не отпустим, — вставляет Людмила.
— Нельзя гостей выгонять, — резюмирует дедушка.
— Да вы садитесь, садитесь, — приглашает Алекс. — Расслабьтесь, насладитесь нашим маленьким спектаклем. Правда — ни радио, ни телевизора не надо.
— Идиот! — рычит Натан. — Идиот, каких…
— Господи, Натан, да что случилось-то? — перебивает его мама.
— Сынок нас сегодня утром осчастливил, — объясняет Натан, — объявил, что идет добровольцем в армию. На три года!
— Я иду в морскую пехоту, — поправляет Алекс. — Это вам не армия. Это элитные части.
— Бедный мальчик, — всхлипывает Людмила.
Мои родители ошеломленно смотрят на Алекса, как на инопланетянина. И молчат. Даже отцу, который готов кому угодно прочитать целую лекцию на какую угодно тему, ничего в голову не приходит.
— Господи, ну почему он так с нами, за что? — рыдает Людмила. — Ну, за что, чем мы заслужили?
— Я уже несколько часов вам пытаюсь втолковать, — вставляет Алекс. — Но вы же слушать не хотите.
— Мы этот бред слушать не желаем! — взрывается Натан. — Это и понять нельзя нормальному человеку!
Алекс пожимает плечами и заговорщически подмигивает мне, как будто говоря: «Ну, ты-то меня понимаешь!» И правда, я знаю, почему он это делает, он меня в свои планы уже несколько недель назад посвятил. «Тебе, и больше никому!» — сказал он, доверив мне свою тайну. Я ему даже честное слово дал, что не разболтаю.
Как сейчас помню, Алекс долго разглядывал себя в большом зеркале в гостиной, а потом вдруг спрашивает:
— Кого ты видишь в зеркале?
— Нас обоих, а то кого же? — откликнулся я.
Он раздраженно хмыкнул и отмахнулся, а потом нетерпеливо схватил меня за руку.
— Да нет, ты на меня как следует посмотри!
Я уставился на его отражение в зеркале: он был симпатичный, загорелый, с тонкими, будто кистью прорисованными бровями, с точеным орлиным носом и карими глазами.
— Крутой парень, да? — неуверенно произношу я: черт его знает, чего он хочет от меня услышать.
— Да не то!
— Эмигрант, который может за себя постоять? Который не сдается?
— Да ладно тебе, что за бред!..
— Еврей?
— А что, похож? — Он провел пальцем по горбинке на носу.
— Да нет… Не то чтобы очень… Ну, может, немного, так…
Что-то мне надоела эта игра в загадки.
— Ну, и кого ты видишь?
— Слушай, да что ты пристал! Нормальный парень, и все!
— А вот и нет! — Он, торжествуя, воздел указательный палец и отвернулся от зеркала. — Не нормальный, не нормальный. Я слабак. И физически дохлый какой-то, и силы воли у меня нету. Меня в детстве лупили одноклассники. А когда «жидом» обзывали, я только жалко улыбался, вместо того, чтобы дать по морде. Ни самолюбия, ни самодисциплины, ни воли!
Не может быть! Это Алекс-то, который хвастался, что уже с несколькими женщинами переспал, который так здорово рассказывал неприличные анекдоты, Алекс, который так классно играл на гитаре и пел песни Высоцкого, Алекс, который научил меня играть в покер и с которым я впервые попробовал виски, Алекс, супермен, которым я восхищался, — это Алекс-то о себе такую чушь несет? Ну, и как прикажете это понимать: бред это все или наоборот, это все круто, круче не бывает? На всякий случай, я заухмылялся и захихикал, ничего лучше мне в голову не пришло.
— Да ладно, смейся, смейся. Можешь меня презирать, можешь издеваться, сколько влезет. Тебе же четырнадцать всего. Но в восемнадцать с половиной пора уже найти свое место в жизни. Пора проявить характер. Вот так.
Он сжал правую руку в кулак и поднес его к моему носу.
— Вот морская пехота из меня человека сделает. Я вернусь со стальной волей и со стальными мускулами. Сейчас я еще мальчишка. А после курса молодого бойца стану мужчиной.
И он показал мне брошюрку под названием «Как стать мужчиной: новобранцу морской пехоты».
— Господи, через что мы только ни прошли, и все ради него! Только ради него! — не унимается Натан. — Когда из Советского Союза уезжали, не уставали Бога благодарить, что ему теперь не придется в армии служить, терпеть унижения от антисемитов и побои от пьяных солдафонов. Мы же его от Афганистана спасали. А теперь — на тебе! Этот идиот идет добровольцем в армию. Добровольцем!
Алекс сидит, небрежно закинув ногу на ногу, и ухмыляется. Иногда оглядывается на меня и подмигивает.
— Американская морская пехота — это вам не Советская армия! — вставляет он. — Мы же за свободу боремся.
— Ох! — стонет Натан. — Чем же я такое заслужил? Круглого дурака вырастил. Господи, за что ты меня наказываешь? Чем я провинился? В армии все едино дерьмо, — в советской ли, в американской… О! Сердце! Сердце!
— Это все ты, ты! Смотри, что ты натворил! — причитает Людмила. — Ты же знаешь, что у отца сердце больное! Ты его в гроб вгонишь!
— Вы еще мной гордиться будете! — уверяет Алекс.
— Ох!
— Минуточку! — неожиданно шамкает дедушка Шлоймо беззубым ртом. — А он, с советским-то гражданством, может вообще в американской армии служить?
Все замолкают и ошеломленно смотрят на дедушку, лицо которого скрывается в голубоватом облаке дыма.
— А почему с советским гражданством-то?
— Папа! — горячится Натан. — Хоть ты не вмешивайся! Сколько раз тебе повторять, что мы уже три года в Америке живем?
— Ах, вот оно что… — удивленно бормочет дедушка, почесывая подбородок.
На какое-то мгновение снова воцаряется тишина, а потом Натан опять напускается на сына:
— А ты хоть вспомнил, кретин ты несчастный, что ты — иммигрант и еврей? Ты только не воображай, что в Америке антисемитизма нет.
— А в морской пехоте все равны: черные и белые, христиане, евреи, мусульмане, буддисты — один черт. Там только успехи важны и патриотический настрой.
— Ох! А если война? Ты ж тогда в своих бывших одноклассников стрелять будешь! В друзей!
— У меня в той стране друзей не осталось. Это все в прошлом. Я всю свою прежнюю жизнь вычеркнул из памяти. Моя жизнь по-настоящему только тут начинается.
Натан, не сдержавшись, рыдает и бросается в спальню. Людмила кидается за ним. Следом нехотя отправляется Алекс. Один дедушка Шлоймо, кажется, остается совершенно невозмутимым, набивает трубку и начинает рассказывать, как в шестнадцатом году рядовым участвовал в Брусиловском прорыве, как был ранен и попал в плен к австрийцам. Но повествование у него выходит какое-то бессвязное, говорит он все тише и тише и наконец замолкает.
— Господи, а тут еще мы им на голову, — вздыхает мама. — Бедный Натан. Бедная Людмила. Только нас им не хватало.
