Лиза Эдвардс - Пес по имени Бу
К счастью, я успела вмешаться, и трагедию удалось предотвратить. Заслонив собой Портоса, я заявила:
— Пока мы не сможем общаться с детьми по очереди, он не будет общаться вообще ни с кем.
Я увела Портоса в дальний конец комнаты, где начала играть с ним, отрабатывая простые команды. В этот раз Синди с Олимпией приняли весь удар на себя.
Мне стало ясно, что я должна внимательнее отнестись к выбору посещений для Портоса. Это был не Бу, готовый ко всему, и не Данте, способный летать по воздуху. На горизонте уже замаячила перспектива окончательного ухода Данте на покой, и я надеялась, что Портос поможет заполнить образовавшуюся пустоту. Мы с ним съездили к третьеклассникам Даниэль. Но, хотя он и любил детей, школьный шум пришелся ему не по нутру. Он лаял на громкоговоритель и на рокочущую систему отопления. Я также убедилась в том, что, хотя он и научился контролировать себя в присутствии других собак, некоторые из сородичей все-таки вызывают у него чувство дискомфорта. Посещения с участием многих собак погружали его в стрессовое состояние, поэтому мне необходимо было совершать с ним сольные визиты. К сожалению, все посещения Общества животных-психотерапевтов были организованы под нескольких собак, что исключало его участие. В поисках решения для Портоса я все чаще и чаще вместо Данте брала с собой Бу.
Мой весенний семестр посещений принес мне бурю смешанных эмоций. Я гордилась работой, которую за многие годы проделал Данте, и невероятным преображением Бу, превратившимся из растерянной и неуклюжей собаки, в которую никто не верил, в окрыленную успехом одаренную собаку-психотерапевта. Одновременно я раскаивалась в том, что слишком сильно давила на Портоса, навязывая ему нежелательные для него действия, на том только основании, что он зарекомендовал себя умным и покладистым псом.
* * *Впрочем, все это отошло на второй план, когда папе поставили диагноз рак. Ему уже исполнилось семьдесят девять лет, и три четверти своей жизни он был заядлым курильщиком, одновременно употреблявшим изрядные дозы алкоголя. У него было мало шансов на благополучный исход. Я понимала, что, скорее всего, болезнь будет тяжелой и заберет его очень быстро.
Мои отношения с родителями окончательно наладились. Мы теперь могли шутить друг с другом, у нас появились общие интересы, взаимоуважение и взаимопрощение, которое не становилось менее реальным оттого, что мы о нем не говорили. В конце мая, через четыре года после смерти Чака, я полетела во Флориду, чтобы навестить отца. Когда я начала вместе с ним ходить на сеансы химиотерапии и облучения, до меня окончательно дошло, как скверно обстоят дела.
Отец очень ослабел. Однажды в свободный от процедур день он сидел на террасе, наблюдая за тем, как я плаваю в бассейне (я до сих пор не могу без содрогания опустить голову под воду). Рыскающий за забором аллигатор заставил меня разнервничаться, поэтому я вылезла из воды и села рядом с отцом. Мы просто сидели, смотрели на воду, говорили о поле для гольфа, о живущих на нем аллигаторах и о многих других малозначимых вещах, пока отец, немного поколебавшись, не произнес что-то о жизни, которую он прожил не вполне достойно.
— Я тебя понимаю, — ответила я. — Каждого из нас терзают сожаления.
Не глядя мне в глаза, он сказал:
— Мои сожаления огромны. Тому, что я делал с тобой, прощения быть не может.
Я ощутила давно забытую дрожь в руках и ногах и ком в груди. Едва сдерживая слезы, я пробормотала:
— Все мы несовершенны. Любой, кто скажет, что ни о чем не сожалеет, будет лжецом. В жизни нет совершенства, так что рассчитывать на него не приходится.
Отец смотрел прямо перед собой. Его глаза, казалось, были устремлены на аллигатора. Воцарилось долгое молчание. Понимая, что он ожидает от меня большего, я продолжила:
— Главное — это стремиться исправить свои ошибки.
В ту минуту отец напомнил мне собак, какими они порой бывают. Его тело было напряжено, а немигающий взгляд нацелен вперед. Он по-прежнему не решался посмотреть мне в глаза и даже затаил дыхание. Наконец, сумев совладать со своими эмоциями, он прошептал:
— Я пытался их исправить.
— Я знаю, ты очень много для этого сделал.
Он не пил уже двадцать лет и предпринял все возможное, чтобы реабилитироваться в наших с мамой глазах. Он полностью изменил стиль общения со мной, сохраняя физическую дистанцию, избегая раздражения и осуждения, вместо этого стараясь ободрить и поддержать меня в моих начинаниях. Он сохранял верность моей маме и буквально боготворил ее. Одним словом, из раздражительного, враждебно настроенного тирана, осыпающего своих домашних оскорблениями, он превратился в терпеливого, предупредительного и заботливого человека.
Я видела, как он решился выдохнуть, одновременно отпустив от себя годы сожалений и раскаяния. Он позволил себе расслабиться, освободив свое тело от жесткого контроля, с помощью которого сдерживал эмоции.
— Я рад, — только и сказал он.
Некоторое время мы сидели молча и неподвижно, борясь со своими переживаниями и сдерживая слезы. У нас не было волшебной палочки, махнув которой, мы заставили бы прошлое исчезнуть, но у нас было раскаяние и прощение, хотя и без слов «прости» и «я тебя прощаю». Я подозреваю, что для отца этот разговор был равносилен исповеди и отпущению грехов.
Я провела достаточно времени с анонимными алкоголиками, чтобы знать — то, что он тогда делал, было симптомом его болезни, а не проявлением характера. Я провела достаточно времени, работая с реактивными и агрессивными собаками, чтобы знать, до какой степени все наши действия обусловливаются происходящими в нашем мозгу химическими реакциями, природу которых мы только сейчас начинаем понимать. Время, проведенное с Бу, научило меня терпению и мудрости, позволяющим снисходительно относиться к несовершенствам собак. Но я вдруг осознала, что оно также научило меня терпению и мудрости, позволяющим снисходительно относиться к несовершенствам людей. Этот подарок от Бу стал последним элементом моего выздоровления, элементом, позволившим простить человека, который так глубоко меня ранил, и предложить ему свою безусловную любовь, которой я научилась у Аттикуса.
Покидая родительский дом, я знала, что уже никогда не увижу своего отца. Я также знала, что, когда он умрет, я буду искренне его оплакивать. По странной иронии судьбы, будто скопировав уход собственного отца, папа лег в больницу сразу после моего дня рождения. Он умер неделю спустя.
* * *Через месяц после папиных похорон у Портоса выдалась тяжелая ночь, в течение которой мы не сомкнули глаз до четырех утра. Пса мучили позывы на рвоту, но его так и не вырвало. Реакцией на дискомфорт стала попытка съесть все, что не было прибито гвоздями к полу. Такой же извращенный аппетит (стремление съесть то, что не является едой) он продемонстрировал, когда насильственные методы дрессировки привели его в угнетенно-встревоженное состояние. Я всю ночь ходила за ним по дому, а потом, когда он показал, что ему надо выйти, и по двору. Я надеялась, что это облегчит его состояние, и пыталась утешить его легкими прикосновениями и массажем. Эту систему дрессуры, исцеления и общения разработала Линда Теллингтон-Джоунс с целью помочь людям относиться к своим питомцам с большим сочувствием и пониманием, чтобы создать с ними более глубокие и содержательные отношения. Подобные перемены достигаются посредством похожих на массаж прикосновений, и я надеялась, что мои действия помогут телу Портоса продержаться, пока я не смогу доставить его к ветеринару.
Когда на следующее утро (в среду накануне Дня благодарения) мы все же попали к ветеринару, все присутствующие посмотрели на меня и сказали:
— Ты выглядишь ужасно.
Разумеется, я была похожа на черта, зато Портос (на адреналине от встречи со своими подружками) носился по клинике, воровал кошельки и ботинки персонала и не демонстрировал ни малейших признаков плохого самочувствия. Мне наказали до конца дня подержать его на диете, сварив ему на обед курицу с рисом, чтобы дать его кишечнику отдых. К десяти вечера все события предыдущей ночи, включая позывы на рвоту, расхаживания по дому и двору и безудержное поедание всего подряд, повторились. И снова мы не ложились до самого утра Дня благодарения, когда его наконец вырвало. То же самое произошло в пятницу, и к субботе Портос был заметно болен. Приехав к ветеринару, он уже не был способен реагировать на подружек. Портоса положили в больницу и сделали ему рентгеновский снимок, на котором четко было видно инородное тело в желудке.
В этот же день ему сделали срочную операцию и извлекли безоар[12] размером с кулак. Поскольку, судя по всему, Портос каждый вечер был на грани заворота кишок, во время операции Синди пришила его желудок к брюшной стенке, чтобы избежать подобной опасности в будущем. Остаток выходных я провела в слезах и переживаниях. В 2002 году я потеряла Чака, в 2003-м — Аттикуса, кота Мерлина — в 2004-м, кошку Тару — в 2005-м, отца — в 2006-м. Я отказывалась смириться с мыслью, что в этом году меня вместо одной потери ждут две.
