Джумпа Лахири - Низина
Доктор Грант не проявила никакого интереса к его персоне, только внимательно посмотрела ему в глаза. Твердый и непроницаемый взгляд. Она провела Белу в свой кабинет и закрыла дверь перед самым его носом.
Этот проницательный взгляд выбил Субхаша из колеи. Взгляд врача, который еще осматривает больного, а уже знает диагноз. Теперь он мог только гадать, выяснила ли она во время сеансов тайну, которую он скрывал от Белы. Догадалась ли, что он не настоящий ее отец. И что все это время день за днем он просто врал девочке.
Она ни разу не пригласила его зайти в кабинет. Месяцами он не получал никаких сведений о том, есть ли у Белы какой-то прогресс. Просто сидеть и ждать Белу в приемной для него оказалось невыносимо, поэтому он использовал этот час с пользой — например, покупал домой продукты. А потом уходил на стоянку и сидел в машине. Она приходила и опускалась рядом на переднее сиденье, захлопнув дверцу.
— Ну, как сегодня прошло, Бела?
— Отлично.
— Тебе помогают эти сеансы?
Она пожала плечами.
— Может, поужинаем где-нибудь в ресторане?
— Я не голодна.
Она уклонялась от общения с ним — точно так же, как это делала Гори. Мысли Белы где-то блуждали, она ничем с ним не делилась. Она не могла наказать Гори и поэтому наказывала его.
— А ты не хочешь написать маме письмо? Или поговорить с ней по телефону?
Она мотала головой. Голова ее всегда была опущена, плечи сгорблены, лицо нахмурено, в глазах слезы.
Он стоял на пороге ее комнаты и любовался ею спящей, вспоминал, какой она была в детстве. В шесть или в семь лет. Их прогулки по берегу. По пустынному пляжу. Его любимое время, когда солнце садится в море и зажигает воду своей огненной полосой — широкой у горизонта и сужающейся к берегу.
Бела всегда так радовалась, всегда была там такой оживленной. И она казалась такой маленькой, просто крошечной на фоне огромного бескрайнего моря.
Он учил ее распознавать моллюсков, отличать их друг от друга. И морских птиц. Они с Белой даже придумали игру — кто первым выкрикнет правильное название, тот заработает очко.
Она брела за ним по берегу, вечно отставая, то и дело останавливаясь и на что-нибудь показывая пальцем. По каменистым выступам пробиралась с осторожностью. И всегда напевала что-нибудь себе под нос.
Когда она сильно отставала, он останавливался и ждал ее, а она вдруг во внезапном порыве резвости пробегала мимо, обгоняя его. Прыгала, скакала, забегала в воду босыми ножками. Ее темные волосы трепал ветер, а она все бежала и бежала вперед, а потом вдруг останавливалась и ждала его. Запыхавшись, стояла руки в бока и смотрела, как он приближается, словно боялась, что он отстанет навсегда.
На следующий год после ухода Гори медленно, постепенно она вроде бы освободилась от своей душевной тяжести. Взгляд ее прояснился, на лице появилось выражение безмятежности. Она будто бы снова повернулась к миру, к людям. Даже ходить начала по-другому — словно ветер дует ей не в лицо, сшибая с ног, а в спину, как бы подталкивая ее в этот мир.
Если раньше она все время сидела дома, то теперь, наоборот, ее никогда не было дома. К восьмому классу телефон в доме звонил по вечерам не переставая. Голоса звучали разные — и мальчики, и девочки. В своей закрытой комнате она часами болтала по телефону со сверстниками.
У нее повысилась успеваемость и заметно улучшился аппетит. Она больше не откладывала в сторону вилку после всего двух съеденных кусочков со словами, что наелась. Она записалась в духовой оркестр и разучивала теперь патриотические песни на кларнете, а после ужина настраивала свой инструмент и упражнялась в гаммах.
На праздновании Дня ветеранов он любовался ею, когда она маршировала со своими ровесниками по центральным улицам города. Однажды, вытряхивая содержимое мусорной корзинки в ванной, он нашел там обертку от женской гигиенической прокладки и понял: у нее начались менструации. Она не сказала ему об этом ни слова, сама покупала прокладки и взрослела тайком от него.
В старших классах она записалась в биологический кружок и помогала учителю кольцевать черепах и препарировать птиц, ходила на берег очищать от мусора места гнездований. Она ездила в Мэн изучать тюленей и в Кэп-Мэй — бабочек-монархов. Она начала участвовать в общественной деятельности — вместе с другими школьниками собирала подписи под петициями в защиту окружающей среды и по подъему минимальной заработной платы.
Потом она получила водительские права и стала развозить остатки еды из ресторанов по благотворительным столовым для бездомных. На лето находила себе сезонную работу — поливала газоны в детском садике или помогала воспитателям в летних лагерях. А вот обычных девичьих пожеланий у нее совсем не наблюдалось — модные тряпки и наряды ее не интересовали.
Летом в год окончания школы она не поехала с ним, когда Дипа сообщила, что его мать хватил удар. Она честно призналась о желании провести время с друзьями, пока те не разъехались по разным учебным заведениям. Ему, конечно, очень не хотелось расставаться с ней на несколько недель, но он все-таки даже был немного рад не везти ее в Толлиганг.
Субхаш еще не знал, до какой степени мать способна узнавать его. Когда увидел, понял: память ее была какой-то отрывочной: она то считала его Удаяном, то разговаривала так, словно они с Удаяном еще мальчишки, — наказывала не пачкать в грязи обувь, когда бегают в низину, и не играть на улице допоздна.
Мать теперь жила в каком-то другом времени, в своей собственной реальности. Ноги отказали ей, так что отпала необходимость вешать на лестнице цепочку. Мать отныне окончательно и навсегда была привязана к террасе на верхнем этаже дома.
Он понимал: возможно, его уже нет в ее сознании, она, наверное, исключила его из своих мыслей. Он тоже исключил ее из своих, когда женился на Гори, когда годами не общался с ней, когда жил в далеких краях. Хотя в детстве он, помнится, проводил рядом с матерью много часов.
Но теперь расстояние между ними было не только географическим и не только эмоциональным. Оно было непреодолимым. Оно вызвало в Субхаше какую-то запоздалую вспышку чувства ответственности. Теперь, когда это стало уже в общем-то никому не нужно, ему хотелось быть рядом с ней.
В течение трех последующих лет он каждый год ездил в Калькутту зимой, чтобы повидаться с матерью. Посидеть рядом, почитать ей газету, попить с ней чаю. И он все время чувствовал себя отрезанным от нее — как, должно быть, Бела чувствовала себя отрезанной от Гори.
Находясь в Толлиганге, он вел себя опять как в детстве — не ходил дальше мечети на углу. Гулял только по своему кварталу, обязательно останавливаясь перед памятником Удаяну. Остальной город, его бьющая ключом жизнь и суета его больше не интересовали. Для Субхаша он был просто коридором из аэропорта и обратно. Субхаш отрезал себя от остальной Калькутты, ушел от нее — как в свое время Гори ушла от Белы. В сущности, уже очень давно он оставил и отделил от себя этот город.
В его последний приезд мать пришлось отвезти в больницу. Сердце у нее совсем ослабело и требовало кислорода. Он приезжал в больницу рано утром и целыми днями сидел у ее постели, держал за руку. Конец близился, и доктора сказали, что он приехал очень своевременно. Но роковой приступ случился посреди ночи.
Биджоли умерла не в Толлиганге, не в доме, к которому была так сильно привязана. И хотя Субхаш специально приехал из Америки, чтобы быть рядом с ней, его очередной утренний приход в больницу оказался уже не нужен. Она умерла одна, в палате, где лежали чужие ей люди, отказав ему в возможности побыть рядом с ней в эти ее последние на земле минуты.
В качестве колледжа Бела выбрала для себя школу гуманитарных наук на Среднем Западе. Он отвез ее туда сам, и, пока они ехали по просторам Пенсильвании, Огайо и Индианы, время от времени давал ей порулить. Он познакомился с ее будущей соседкой по комнате в общежитии и с ее родителями, после чего сразу уехал. В колледже имелся альтернативный курс обучения, без экзаменов и присвоения степеней. Такой нетрадиционный порядок как раз подходил для Белы. Судя по отметкам в семестрах, она училась хорошо. Основным для себя предметом она избрала окружающую среду, а диплом писала о воздействии пестицидных отходов на местные речные ресурсы.
Но магистратура вопреки его ожиданиям Белу совершенно не интересовала. Она сказала, что не хочет провести всю свою жизнь в стенах университета, занимаясь кабинетными исследованиями. Что из книг и лабораторных занятий она узнала уже достаточно и хочет жить иначе.
Она заявила ему об этом не без доли некоего презрения. По-видимому, так она выразила пренебрежение к тому пути, какой выбрали они с Гори. Ему тут же вспомнился Удаян — он тоже, как и Бела сейчас, холодно отнесся к образованию брата.
