Рэй Клуун - Пока мы рядом
— Дэнни, я не могу остановить рвоту, — говорит она, рыдая. — Мне так страшно…
— Уже лечу.
Ровно через четыре минуты и пятьдесят одну секунду я в нашей спальне. Кармен сидит, склонившись над ведром.
Я подхожу и сажусь рядом с ней, глажу ее короткие, рыжие с проседью, волосы.
— Я так рада, что ты здесь, — говорит она. Ее голос звучит гулко, отражаясь от стенок ведра. — Меня тошнит все утро. Но больше ничего не выходит.
Внезапно она содрогается всем телом, и тонкая струйка вытекает из ее рта. Я вижу, что это желчь. Никакой пищи. Да она уже давно вышла бы, если бы оставалась в желудке.
Доктор Баккер, наш семейный врач, который приезжает часом позже, выписывает жидкое лекарство для снятия тошноты: два флакона примперана и флакон китрила. Когда Кармен засыпает, я иду в аптеку на Корнелис Шуйтстраат.
По пути звоню Розе. Она рада, что с Норой все прошло удачно. Я говорю, что у Кармен дела неважные и, наверное, мы не сможем увидеться в ближайшее время. Я отменяю наше свидание в пятницу. Роза не сердится. Она желает мне сил и мужества и говорит, что поставит свечку за здоровье Кармен. Женщины, с которой она ни разу не виделась, но о которой уже так много знает. И как будто знакома с ней сто лет.
Вечером приезжает мать Кармен.
Мы все вчетвером идем посидеть на террасе «Короля Артура». Мать Кармен в тонкой шелковой блузке. Мы с Луной в футболках. Вечернее солнце такое ласковое. И даже тепло.
► Терраса «Короля Артура» находится в самом центре нашей шикарной резервации, на пересечении Корнелиус Шуйтстраат и Йоханнес Верхулстстраат. Мужская клиентура вызывает повышенное раздражение (это юристы из офисов на Де Лайрессестраат и английские джентльмены, постояльцы «Хилтона», которым удалось вырваться от жен и детей), а охотиться на женщин здесь бессмысленно (сплошь местные ископаемые). Но зато солнце светит здесь на час дольше, чем на открытых террасах в таких районах, как Де Пийп или Уд-Вест. Наш квартал настолько роскошный, что здесь, кажется, налажена даже регулировка солнечного света.
Кармен в инвалидной коляске, одетая в теплую куртку, в солнцезащитных очках.
— Как-то зябко, вы не находите? — говорит она, когда нам приносят напитки.
— Да, ты права, — вру я.
— Да, не так тепло, как кажется, — соглашается мать Кармен.
Через пять минут мы возвращаемся домой.
Вечернее солнце не может прогреть кожу да кости.
3
Ты пакуешь чемодан, собираясь туда,
Где никто из нас не был,
Но где, говорят; стоит побывать…
— Я надеюсь, все это скоро кончится, — говорит мать Кармен и плачет, закрывая лицо руками. Я обнимаю ее за плечи и привлекаю к себе.
Мать, теряющая дочь. Родную дочь, которая угасает у нее на глазах. Дочь, которая, заливаясь слезами, показывала ей место, где когда-то была ее грудь, а теперь там только шов, напоминающий застежку-«молния». Дочь, чьи страдания, как она надеется, скоро кончатся. Непременно нужен закон, по которому матери не должны видеть страдания своих детей.
Она берет мою руку и целует:
— Мы ведь справимся вместе, правда?
Я киваю. Фрэнк сидит молча, наблюдая эту сцену. Ситуация критическая, поэтому и Фрэнк здесь. Это суровое и непреложное правило. Анна тоже здесь. От ее теплых объятий мне становится легче, как и два года назад, когда она с Томасом стояла на пороге нашего дома на Амстелвеенсевег.
— Схожу проведаю Кармен, — говорю я и поднимаюсь наверх.
Кармен просыпается после короткого сна. Она видит, что я захожу в спальню, и улыбается.
— Привет, сокровище, — шепчет она.
— Как ты? — спрашиваю я, присаживаясь на край кровати. Я крепко сжимаю ее руку. Господи, какая же она худая.
— Я больше не вижу смысла в этом, Дэн. Если так пойдет и дальше, надеюсь, все скоро кончится… — Она смотрит на мою руку, которая гладит ее. Я вижу, что Кармен хочет что-то сказать, но она молчит.
— Что такое? — спрашиваю я. Хотя я знаю, что она имеет в виду, все равно держу язык за зубами. Я хочу, чтобы она сама начала этот разговор.
— Я хочу знать, есть ли какие-то правила, на случай если я… если я захочу с этим покончить. И что ты об этом думаешь.
— Ты имеешь в виду эвтаназию?
— Да, — произносит она, испытывая облегчение оттого, что я называю вещи своими именами.
— Ты хочешь, чтобы я позвонил доктору Баккеру и узнал, как это работает?
Она кивает. Я обнимаю ее. Она еще более хрупкая, чем новорожденный.
— Пойду позвоню ему. Что-нибудь еще я могу сделать для тебя?
— Я хотела бы, чтобы завтра пришел кое-кто из наших.
— Только скажи. Кто?
— Томас и Анна. Мод. Фрэнк.
— Анна уже здесь. Фрэнк тоже.
— Здорово! Позови их сюда на минутку.
— Хорошо. Может, ты перекусишь пока?
— Наверное, это необходимо, да?
— С сегодняшнего дня ты можешь делать только то, что хочешь.
4
Просто позвольте мне
Идти своим путем…
С тех пор как Луна узнала, что такое утренние потягушки в постели, мы втроем каждое утро только этим и занимаемся.
Я прошу Фрэнка, который ночевал у нас, так же как и мать Кармен, сфотографировать нас втроем в постели. Одной рукой я обнимаю свой солнечный лучик (3 года), пышущий здоровьем, а другой — прозрачную от худобы, но все равно сияющую жену (36 лет). На Кармен шелковая пижама, Луна в белой пижаме с мишками. Мама и дочь широко улыбаются. Я вижу, что Фрэнку с трудом удается держать камеру ровно.
Мы завтракаем с Фрэнком и матерью Кармен на постели Кармен. Ближе к полудню приходит Мод. Как только она заходит в спальню, крепко прижимает к себе Кармен и начинает рыдать. Входят Анна и Томас. Даже наша «о-пэр», по собственной инициативе, устроилась в изножье кровати Кармен. Кармен наслаждается суетой. Сама она ничего не ест. Кажется, она еще больше похудела. Я бы сказал, что сейчас она весит около сорока двух килограммов.
Тем временем появляется доктор Баккер. Вчера я звонил ему, и он подробно объяснил, что нужно для проведения эвтаназии. Кармен должна написать письмо с изложением условий, при которых ей хотелось бы распрощаться с жизнью. Она должна подписать письмо. После этого ей необходимо переговорить сначала с Баккером, а потом с другим, независимым, врачом. Оба врача должны прийти к единому мнению, что «ситуация безнадежная, сопряженная с нечеловеческими страданиями». И что нет никакого давления или принуждения со стороны семьи или кого-то еще. С этого момента Кармен сама сможет решить, когда она захочет умереть.
Вот так все это работает, по крайней мере если идет по плану. Наш доктор повредил спину и поэтому специально пришел сегодня, чтобы поговорить с Кармен. Я приглашаю его пройти в дом.
Тяжело дыша, он поднимается в спальню на втором этаже. Жалуется Кармен на свою спину. Кармен участливо спрашивает, не слишком ли ему больно и не лучше ли ему было бы прийти завтра.
— Завтра может быть еще хуже, а болеутоляющие не помогают, — говорит он. — А как вы? Очень страдаете от боли?
— В общем-то, да — со вчерашнего дня у меня тоже болит спина, — говорит она, к моему немалому удивлению. Мне она ничего об этом не рассказывала.
Доктор изучает участок спины, на который указывает Кармен.
— Боюсь, опухоль снова активизируется.
— Да, — сухо отвечает Кармен.
— Я выпишу вам таблетки морфия. Дэн сказал мне, что вы хотели привести в порядок все бумаги, прежде чем вам станет невмоготу?
Кармен кивает. Доктор говорит, что пришлет своего коллегу, чтобы соблюсти юридические формальности эвтаназии.
— Отлично, — говорит Кармен.
Второй доктор приходит ближе к вечеру. Держится довольно официально. Я спрашиваю, следует ли мне выйти из комнаты. Я понятия не имею, как все это должно происходить. Возможно, как в передаче «Мистер и Миссис», когда тебе не разрешают слышать ответы, что дает твоя жена, и приходится сидеть в углу с надетыми наушниками.
Но врач разрешает мне остаться. Кармен говорит о том, как сильно ей хочется самой принять решение о том, чтобы положить конец болезни и выбрать время для этого. Такое впечатление, будто она проходит собеседование при устройстве на работу. И ей приходится подавать себя в выгодном свете. Доктор подписывает форму, не задавая лишних вопросов. Кармен благодарит его. Она счастлива. Я это вижу. Как будто ей только что вручили ключи от ее новенькой машины.
— Ты, смотрю, прямо-таки ожила? — говорю я с удивлением.
— Да. Теперь у меня снова есть право выбора. И я сама могу решать, что делать со своей жизнью.
