Константин Сергиенко - Самый счастливый день
— Написать собирались? — перебил он.
— Может, и написать.
— Куда?
— Что значит, куда?
— В какой орган? Вы знаете, что это государственная тайна?
— Я собирался написать для себя.
— Для себя не пишут. И мы ещё выясним, куда вы собирались писать. Тот, кто давал командировку, знал о ваших намерениях?
— Я ехал делать замеры. Остальное никого не касалось.
— Из-за этих замеров вы пошли на риск? Неужели думали, вас не обнаружат?
— Я ни о чём не думал, я работал.
— Так не работают, — сурово сказал капитан. — Ввести меня в заблуждение вам не удаётся. Когда вы узнали о том, что случилось в Бобрах?
— Не помню. Слухи ходили.
— Мы вам напомним. — Он посмотрел в папку. — Вы получили сообщение в январе того же года. Спустя десять дней после катастрофы.
Я опешил.
— Какое сообщение?
— Письмо от сообщника, — он постучал пальцем по папке. — Вы думаете, мы тут в бирюльки играем? После взрыва мы проводили расследование, почта была взята под контроль. Тогда мы не придали значения письму. Теперь, оказывается, всё не так. Последняя информация из Бобров вами получена… — он глянул в папку, — в апреле этого года. А теперь собственной персоной явились. Но ошибочка вышла, документов не добрали. Видно, хозяева ваши недостаточно опытны…
— Что за ерунда! — не сдержался я.
Он вперился взглядом из полутьмы, пристукнул ладонью и громко сказал:
— Взрыв на бобровском химскладе диверсия!
Я похолодел.
— И вы причастны к нему!
Я попытался собраться с мыслями.
— Но если… если причастен… Зачем возвращаться?
— Как зачем? Для изучения последствий. Определения результатов проделанной, так сказать, работы.
В горле перехватило.
— Вы… — выдавил я, — по-моему, вы начитались шпионских романов.
— Начитался. И нагляделся в жизни. Я чекист с долгим стажем. Таких, как вы, через мои руки прошли десятки.
— А вы… — я закашлялся. — Дайте воды. — Он пододвинул графин. — Вы всё-таки Васин? Не Гладышев, случаем?
— Нет, я не Гладышев. Кто это такой?
— Да так… вроде вас… чекист с долгим, точнее сказать, вечным стажем. А в школе вы не преподавали?
— Вопросы задаю я. Мы с первого дня за вами следим. Послали запрос. Вот вы у нас где, — он похлопал по папке.
— Что ещё там?
— Всё, что надо. Запираться бессмысленно. Советую признаться чистосердечно.
— Не в чем мне признаваться.
— Как это не в чем? Нарушили закон. Проникли в сферу государственной тайны. Даже те документы, которые есть, добыты как, неизвестно. Мы это выясним всё.
— Выясняйте.
— Отказываетесь отвечать?
— На что?
— Зачем пробрались в зону?
— Я уже говорил.
— Так… — он уткнулся в папку. — Начнём в таком случае издалека…
— Это допрос?
Он поднял голову.
— А вы не поняли? Да, это допрос. Вы задержаны в зоне. На вас поступили материалы. Я имею все полномочия.
— Это недоразуменье.
— Разберёмся. Кто был вашим сообщником, кроме тех, кто известен?
Он помолчал, полистал бумаги.
— Несовершеннолетняя ученица девятого класса Арсеньева.
На мгновенье померкло в глазах, в голове качнуло.
— Вы не имеете права, — выдавил я.
— Вам плохо?
— Нет…
— Кто кроме Арсеньевой?
— Я не хочу отвечать.
— В Москве будет хуже.
— Мне всё равно.
— Подумайте всё же.
— Вы считаете, что я взорвал химзавод?
— Не завод, а склады. Следствие выяснит. Но лично я полагаю, что без вас тут не обошлось.
— Каким образом?
— Вы знаете, как произошёл взрыв?
— Понятия не имею.
— В Барском саду бывали?
— Это там, на окраине? Ну, раз, другой…
— Часовенку помните?
— Нет, не помню.
— Так вот. Была там часовня. От прежней графской семьи. Под часовней фамильный склеп. В фамильных склепах бывали?
Я пожал плечами.
— Склеп пустой, расхищенный, но солидное помещенье. Знали о нём единицы и те позабыли. Там ещё кладбище было рядом. Так что народ подходить опасался. Вы-то, конечно, слыхали.
— Нет, я не знал.
— Начинают строить подземные склады. Для чего, вам известно. Часовня им не мешает, поскольку всё под землёй. Можно было пустить под слесарню, кладовку, подсобку. Подземные помещенья уже готовы, контейнеры помещены. Часть их как раз под часовней. Конечно, она как бельмо на глазу, но проекту работ не мешает. Однако новый директор принимает решенье ломать. Сносить часовню.
— Там было изображенье Христа, — говорю я.
— Вспомнили, значит. Да, там была икона. Мозаика на стене. Работа ценная, не отрицаю. Но как спасти? Всё впаяно в штукатурку, штукатурка на камне. Целую стену спасать? Не до этого было, готовились к сдаче объекта. И как? Бульдозерами, это понятно. Приступили. Бульдозер долбал, долбал. Развалил часовню, наехал. Смекаете, что было дальше?
— Нет.
— Наехал и провалился в фамильный склеп. Склеп метра три высотой. А под склепом всего только в метре складские уже помещенья. Рухнул бульдозер, пробил потолок и прямо в контейнер всей массой.
— Понятно… — протянул я.
— А знаете, что директор потом показал? Часовню сносить не собирался, но в городе возродились религиозные настроения. Особенно среди молодых. Потворствовали именно вы.
— Я? Что за чушь!
— Это правда. Мы выясняли. На вас докладная была в райотдел. Директор всё знал, поскольку сам перешёл оттуда. За это, кстати, вас и турнули.
— Я сам ушёл.
— После того, как сделали дело. Вы изучили психологию Ерсакова. Употребили все силы на то, чтобы возмутить его атеистический дух. Ваша сообщница приходила к нему и требовала, чтоб не сносили часовню. Он уж и думать забыл, а она к нему с текстом: «Это святое место! Там столько молитв! Преображенье Господне!» Вот он и снёс.
— Бред! — выкрикнул я. — Сущий бред!
— Точный расчёт. Директор не знал ничего про склеп, а вы знали. И заранее раздували религиозную смуту. Докладная о том говорит.
— Но как я мог догадаться, что Ерсакова назначат директором химкомбината?
— Нехитрое дело. В области это решили ещё весной. Вы получили сведения от тех, кто вами руководил.
— Но в Бобры я поехал по распределению.
— Это устроили те же люди.
— Вы сумасшедший…
— Я просто логично мыслю.
— Но если так, то зачем сообщнице, как вы её называли, этой девочке бедной… зачем погибать?
— А кто вам сказал, что она погибла?
Я опешил.
— Как кто? Мне написали.
— Не доказано. Никаких следов.
— Но при таком взрыве!.. Кусочек пальто, говорят, остался…
— Не смешите. Ну ладно, рабочие, которые были на складе. Охрана. Им надлежало там находиться и находились. Погибли при исполнении. А ваша? Что ей там делать? Как попала на склад? Зачем? Не проще ли предположить, что просто скрылась?
— Если бы.
— А вы про пальто. Чушь собачья. Вы исчезли до взрыва, она сразу после. Имитация смерти.
— Плод больного воображенья! Ничего нельзя доказать.
— Вы думаете? — Он откинулся на спинку стула, прищурился. — А последнее сообщенье? То, что вы получили в апреле? Нами снята фотокопия, ознакомиться не хотите? — щелчком пальца он подтолкнул ко мне глянцевый листок. Я глянул в него, хотя не сомневался в том, что увижу. — Почерк идентифицирован. Это почерк вашей сообщницы. Да и подпись сомнения не вызывает. «Ваша Л. А.».
— Господи, — простонал я, — у вас и почерк есть?
— А как же! Ученица ваша была столь наивна, что пыталась слать родителям письма туда. Невозвращенцы, изменники родины. И дочь вовлекли. Впрочем, она приёмная дочь. Родную, может быть, и не стали. Так что видите, как глубоко всё уходит. Признайтесь, на Арсеньеву вы вышли через них?
Я схватился руками за голову. Он усмехнулся.
— Девочку хотя б пожалели. Несовершеннолетняя, не ведала, что творит. Куда вы её подевали? Где прячется в настоящий момент?
— М-мм…
— Письмо отправлено из Бобров, хотя не исключено, что проездом. Что за шифр? Дайте нам ключ. Почему использованы дореволюционные буквы? Что скрывается под термином «неопалимый кустик»? Кто такой «Бог»? Не уверяйте меня, что это просто любовное послание.
— Вы маньяк, — сказал я.
— С Купиной отчасти ясно. Мы не такие тёмные люди. Во всяком случае, поняли, что это имеет связь с семнадцатым сентября. Потому и взяли вас в этот день. Кто ещё должен был появиться?
— Это день моего рожденья.
— Это понятно. Кого ещё ждали? Арсеньеву?
— Да, — сказал я внезапно. — Да!
— Значит, жива?
— А как же! Если письмо?
— Имели контакты?
Я развёл руками.
— Ведь вы следили?
— Мало ли что. Судя по всему, вы опытный человек.
Я засмеялся.
— Скажите, скольким людям вы испортили жизнь? Скольких вы загубили?
