Амин Маалуф - Лев Африканский
— Многие поколения моих предков кочевали на западе от Сахары до тех пор, пока мой дед не принялся возделывать индиго и торговать им. Теперь эта деревня зарабатывает больше денег, чем расходует, и в земле возле каждой хижины зарыто больше золота, чем имеется в каком-нибудь богатом доме Феса. Однако, предпочтя оседлый образ жизни, мои соплеменники утратили всякую воинственность. Однажды, я была совсем юной… — Она села рядом со мной, вскинула голову и продолжила: — Мы отправились на могилу одного вали. Нас было много, мужчин и женщин, стариков и детей. Это в одном дне пути отсюда. Как вдруг стражники владыки Уарзазата напали на нас. Их было четверо, нас больше пятидесяти, из которых добрая половина — вооруженные мужчины. Но никто из наших и не подумал оказать сопротивление, все бросились врассыпную, позволив каждому из четырех всадников взять в плен по девушке. Во время того необычного собрания, на котором ты присутствовал, старейшины отдавали долг, восстанавливая свою честь и честь своих сыновей.
Она уронила голову мне на плечо.
— Можешь без стыда и угрызений совести взять эти деньги. Ни один другой человек не заслуживает их больше, чем ты, мой обожаемый господин.
С этими словами она приблизила свои уста к моим. Сердце мое бешено стучало, но глаза с беспокойством следили за тонкой занавеской, отделявшей нашу комнату от той, где находился ее дядя.
Ничуть не смущаясь, Хиба расстегнула платье, предлагая мне свое роскошное тело цвета черного дерева.
— До сих пор я была рабой. Возьми же меня свободной! В последний раз, — шепнула она мне.
* * *Расставшись с Хибой, я был одержим лишь одной мыслью — поскорее обрести воспоминание о ней, а может быть, и какой-то след в Томбукту, в той комнате, где мы впервые прикоснулись друг к другу. И вот я стоял перед тем самым домом. Хотя он и принадлежал наместнику города и предназначался для его знатных гостей, за динар передо мной открылись его двери. Уже вечером в день приезда я сидел у того же окна и вдыхал запахи, пытаясь различить среди них запах серой амбры, прислушивался к городскому шуму, ожидая появления негритянского оркестра. Я думал, что тогда непременно увижу тень пляшущей Хибы. Порыв ветра приподнимал занавески, заставляя их грациозно взлетать, словно в танце.
С улицы донесся звук шагов, чьи-то крики. Не тот ли это оркестр? Но отчего вдруг стало так шумно? Я недолго оставался в неведении: рыночная площадь заполнилась народом — все куда-то бежали, размахивали руками, вопили. Как тут было не поддаться страху? Я подозвал к окну старика, бежавшего не так быстро, как другие. Он остановился и, задыхаясь, проговорил что-то на местном наречии. Видя, что я ничего не понял, он побежал дальше, сделав мне знак следовать его примеру. Я все еще колебался, когда в небо взметнулись первые языки пламени. Убедившись, что деньги при мне, я выскочил в окно и пустился наутек.
Часа три бродил я среди толпы, стараясь разузнать, что делается в городе. Больше половины Томбукту выгорело, и ничто, казалось, было не в силах помешать разгоревшемуся из-за ветра пламени распространиться на большую территорию и охватить бесчисленное количество крытых соломой хижин, находящихся в опасной близости друг от друга. Нужно было убираться подобру-поздорову подальше от этого гигантского костра.
Накануне я слышал, что за пределами города формируется караван, готовый на рассвете выступить в дорогу. Я влился в него. Нас было человек сорок, с пригорка завороженно взирающих на зрелище, сопровождавшееся невероятным треском и шумом, которые поднимались ввысь вместе с языками пламени и в которых различались жуткие вопли заживо горевших людей.
Отныне Томбукту навечно соединился в моей памяти с этим образом преисподней. Печать траура лежала на его челе, а его тело напоминало одну огромную зияющую рану. Мое самое прекрасное воспоминание сгорело в тот день.
* * *Когда наши древние географы писали о Стране черных, они имели в виду прежде всего Гану и оазисы Ливийской пустыни. Затем явились завоеватели с черными масками на лицах, колдуны, торговцы всех мастей и рассказали о других частях этой страны. Да и сам я, последний из путешественников, знаю названия шестидесяти черных царств, пятнадцать из которых я посетил в этом году одно за другим от Нигера до Нила. Некоторые из них никогда не упоминались ни в одной из книг, но я бы солгал, приписав их открытие себе, поскольку я лишь следовал обычным караванным путем, который проходит через Дженне, Мали, Уалата или ведет из Томбукту в Каир.
Нам потребовалось не больше двенадцати дней, чтобы достичь города Гаго, все время держась Нигера. Гаго не был обнесен крепостными стенами, но ни один неприятель не осмеливался к нему приблизиться, так велика была слава его господина Аскии Мохаммеда, самого могущественного человека во всей Стране черных. Купцы нашего каравана очень радовались остановке в Гаго. Они мне объяснили, что его жители владеют таким количеством золота, что самое заурядное полотно из Европы или Берберии там продается в пятнадцать — двадцать раз дороже. Зато мясо, хлеб, рис и кабачки там в таком изобилии, что их можно приобрести за смехотворную цену.
Дальнейший наш путь пролегал по многим царствам, среди которых упомяну Уангара, Зегзег, Кано, а также Борну, значительнее предыдущих, но там мы не задержались. Стоило нам войти в Борну, как мы повстречали других чужеземных купцов, которые поспешили оповестить нас о своих несчастьях, о чем я рассказал в своем «Описании Африки». Правитель этой страны отличался весьма любопытными привычками. Он испытывал такое удовольствие, выставляя напоказ свое богатство, что у него все было из золота — и сбруя лошадей, и посуда, и цепи, на которые были посажены псы. Я убедился в этом собственными глазами! Привлеченные такой роскошью и спутав, на свою беду, щедрость и хвастовство, купцы явились сюда из Феса, Суса, Генуи и Неаполя со шпагами, инкрустированными драгоценными каменьями, с коврами, с чистопородными жеребцами и всяким другим дорогим товаром.
— Король был в восхищении, — рассказывал мне один из этих бедолаг. — А мы — на вершине счастья. Однако с тех пор все ждем, чтобы нам заплатили. Уже больше года торчим мы в Борну и каждый день захаживаем во дворец. Нас кормят обещаниями, а когда мы начинаем настаивать, нам угрожают.
Иным было поведение правителя Гаоги, куда мы направились после Гаго. Я находился в стенах его дворца, готовясь приветствовать его выход, когда один египетский негоциант из Дамиетты явился предложить ему прекрасную лошадь, турецкую саблю, кольчугу, эскопету, несколько зеркал, коралловые четки и искусно украшенные ножи, и все за пятьдесят динар. Сюзерен благосклонно принял подарки, а в ответ наградил купца пятью рабами, пятью верблюдами, сотней огромных слоновых бивней и, как будто этого было недостаточно, добавил в деньгах своей страны сумму, соответствующую пятистам динарам.
Покидая щедрого государя, мы направили свои стопы в королевство Нубия, главный город которого расположен на берегу Нила и именуется Донгола. Я рассчитывал нанять там лодку, чтобы по воде добраться до Каира, но мне сказали, что в этом месте река непроходима и нужно продолжать путь вдоль реки до самого Асуана.
В день моего появления в этом городе я договорился с одним моряком, что он возьмет меня на борт своей «джермы». Он перевозил немалое количество зерна и скота в своей плоскодонке, но и для меня нашлось весьма удобное местечко.
Перед тем как подняться на борт его суденышка, я распластался на берегу и опустил лицо в Нил. А встав, был уверен, что после потери всего состояния вступаю в новый период своей жизни, который будет полон страстей, опасности и почестей.
Я спешил поскорее окунуться в него.
III
Книга Каира
Когда я добрался до Каира, сынок, это была многовековая блистательная столица империи, престольный град, место пребывания халифа. Когда я покинул его, он был лишь главным городом провинции. Никогда уж не вернуть ему своего былого величия.
Богу было угодно, чтобы я стал свидетелем его упадка и тех бед, что ему предшествовали. Я еще плыл по Нилу, загадывая, что уготовила мне жизнь, как беда уже дала о себе знать. Но тогда я не умел отнестись к ней с должным уважением, как и распознать ее послания.
Лениво вытянувшись на дне просторной «джермы», оперевшись головой о перекладину, под монотонный говор моряков и гармоничный плеск воды я созерцал солнце, уже начинавшее окрашиваться в алые тона, которому часа через три предстояло закатиться где-то на африканском берегу.
— Завтра на заре мы будем в Старой Мисре, — крикнул мне моряк-негр и лучезарно улыбнулся.
Я ответил ему такой же улыбкой и подумал, что ничто более не способно преградить мне путь в Каир. Оставалось лишь отдаться на волю времени и Нила.
