Кристиан Барнард - Нежелательные элементы
— Товарец? — переспросил Деон.
— Ну да! — бросил Бот, раздраженный его непонятливостью. — Алмазы, понял? Партия алмазов.
— Ах, так… — Деон задумался. — Я бы сделал вот что: сел бы в машину и поехал бы на побережье.
— Ну и?.. — нетерпеливо проговорил Бот.
— Ну и нашел бы уединенное местечко и зашвырнул бы их подальше в океан. Лучше не впутывайся в такие дела.
— Не читай мне мораль! — сказал Бот, теперь уже всерьез рассердившись. Он повысил голос, и официант с любопытством посмотрел в их сторону.
Бот, секунду поколебавшись, поднял два пальца — еще два коньяка. На этот раз Деон не стал отказываться. Он не мог подавить в себе любопытства.
Они молча ждали, пока официант не вернулся с коньяком.
— Ты ничего не понимаешь, — начал Бот, когда индиец отошел. — Ты не деловой человек. Ты ничего не смыслишь в деньгах. — Он уже успел взять себя в руки и опять говорил тихо.
— И тем не менее у меня хватает сообразительности не заниматься противозаконной торговлей алмазами.
Бот только отмахнулся.
— Вот и видно, ты ничего не смыслишь, — повторил он. — Если действовать осторожно, нет никакого риска.
В его задорном тоне все-таки проскользнула неуверенность, или Деону это показалось? Может быть, он сак себя подбадривает?
— Откуда у тебя этот товарец?
Бот насторожился.
— Об этом вслух не говорят.
— Ты считаешь меня дураком?
— Конечно, нет. Но достаточно одного намека, одного случайного слова где-нибудь…
— Не имею привычки говорить о вещах, которые меня не касаются. — Деон резко отодвинул кресло. — Мне пора. Попрощайся за меня с Лизелоттой.
Бот удержал его за руку.
— Погоди-ка. Погоди. Да не обижайся ты. Я же так, вообще. Сядь. Ты даже не допил свой коньяк.
Несомненно, в глубине души он жаждал рассказать, жаждал кому-нибудь довериться. И столь же несомненно, для него это была всего лишь игра, так сказать, полицейские и воры, но в увлекательной разновидности для взрослых. А отдает ли он себе отчет, что в такого рода играх в настоящей жизни пистолеты и пули тоже настоящие? Вряд ли. Мальчишество какое-то. Деон нехотя снова придвинул кресло к столику.
Бот заговорил шепотом, то и дело поглядывая через плечо на официанта, на людей за соседними столиками.
— Ты, конечно, знаешь Мэни ван Шелквика?
Деон покачал головой, и лицо его брата разочарованно вытянулось.
— Может, ты просто забыл? Ну здоровый такой, рыжий. И еще вот с такими усиками. — Он провел пальцем по верхней губе. — Ну, знаешь?
— Нет, не знаю.
— Тогда, значит, он обосновался в наших краях уже после тебя. Арендует «Сенегал». Ну, знаешь, ферму старого Яна Гроблера. Вообще-то он работал на железной дороге, а теперь арендует пастбища. Мы с ним близкие друзья.
Деон вдруг подумал, что прежде ван дер Риеты не водили дружбы с бывшими железнодорожниками, арендующими чужие пастбища. Что ж, времена меняются. Да и кто он такой, чтобы судить?
— Мэни купил у меня в конце лета овец на три сотни фунтов. Собирался заплатить в июне, когда получит деньги за шерсть, но, видишь ли, — Бот выразительно пожал плечами, — цены упали, и он не смог обернуться. — Он бросил на Деона взгляд, ища сочувствия к фермеру, который попал в затруднительное положение.
— Да, я понимаю.
— Ну, как бы там ни было, а я в прошлом месяце заглянул к нему напомнить про эти три сотни и выяснять, что тут можно сделать. Ну, будет он платить или мы как-то договоримся.
— Триста фунтов, — проговорил Деон.
Бот подметил пренебрежение, с каким он это сказал, но не обиделся.
— Три сотни есть три сотни, — ответил он, как бы оправдываясь.
— И что же произошло?
— Ну, сезон был неудачный и так далее. Но он сделал мне деловое предложение. Он знает кое-кого из цветных с Ваальских копей. У них бывают алмазы. Время от времени, знаешь ли. Это большие деньги. Мэни на этом деле в один заход заработал две тысячи. — Он прищелкнул пальцами. — Две тысячи за пару дней.
— Слушай, ты будешь последним идиотом, если ввяжешься в это дело. Ради каких-то двух тысяч… Глупо.
— Может быть. — Взгляд Бота снова стал настороженным. — Но зато можно заработать кучу денег. — Он поглядел на официанта. — Хочешь еще выпить?
Деон решительно поднялся.
— Спасибо, Бот. Мне чуть свет на дежурство.
Бот тоже поднялся.
— Ну что ж. Ладно, береги себя.
Они расстались тепло: снова братья, почти друзья.
По дороге в больницу Деон размышлял о том, как брат, ища сочувствия и понимания, вдруг вспомнил его почти забытое прозвище. И на память неожиданно пришло, что в дни, когда он сам был еще совсем малышом, Бота все авали «Оубот» — «старший брат», но с годами это прозвище превратилось в «Бот». Кто первый пустил в ход это уменьшительное? Их отец? И если так, зачем? Тайное разочарование в сыне, который был старшим, наследником? Или ему просто чудится здесь скрытый смысл, которого нет? Отец никогда ни в чем не отдавал предпочтения одному сыну перед другим. Вполне могло быть, что он сам начал называть брата так просто потому, что это короче. Или из подсознательного нежелания признавать, что у него, а значит, и над ним есть еще старший брат?
Все это слишком сложно, да и никакого значения не имеет.
Только бы Бот не натворил глупостей.
ВЕСНА
Глава десятая
Старшая палатная сестра была способная девушка, примерно через месяц ей предстоял заключительный экзамен. Она прошла в палате хорошую школу, выучилась жесткой самодисциплине, которую требовала ее профессия, и умела быть бесстрастно спокойной, даже когда все внутри требовало: отвернуться, закрыться от всего, уйти в себя от чужих страданий.
Она одевала Мэри-Джейн Фаулер. Затянула на талии девочки пояс с двумя пластиковыми мешочками. Потом через голову надела на Мэри-Джейн яркое, в цветочках платьице и одернула его, чтобы не было видно пояса и пластиковых мешочков. Девочка была радостно возбуждена и без умолку болтала. Сестра молча делала свое дела.
Так же молча она посторонилась, когда к кроватке Мэри-Джейн: подошли профессор Снаймен и Деон.
— Что это я слышу? — спросил профессор Снаймен с притворным возмущением. — Говорят, ты нас сегодня покидаешь?
Девочка улыбнулась и кивнула. А затем вдруг сосредоточилась, прикусив губу, и произнесла скороговоркой явно заранее заученные слова:
— Большое вам спасибо, профессор, за все, что вы для меня сделали.
Вот тут сестра не удержалась и расплакалась. Ни дисциплина, ни выдержка не помогли, и она выбежала из палаты.
Профессор Снаймен повернулся на каблуках, поправил очки на переносице, затем хорошо знакомым всем движением прижал ладонь к пояснице, поморщившись, словно от боли.
— Н-да… — протянул он и тихо спросил: — Что с ней?
Мэри-Джейн ничего не заметила — она искала в тумбочке платье для своей куклы.
— Скажите, чтобы сестра вернулась и помогла ребенку, — сказал профессор Деону. — Я буду у себя.
Он улыбнулся девочке, шаря рукой по занавескам, задернутым вокруг ее кроватки, не сразу сообразив, где они раздвигаются, расправил сбившееся в складки одеяло.
В ординаторской Деон отыскал и успокоил рыдавшую сестру и, выходя оттуда, увидел мисс Лутке, даму-социолога. Она разговаривала с мальчиком, у которого была ампутирована левая нога по поводу саркомы бедра. Мальчик, опершись на костыли, внимательно и вежливо слушал. Вдруг мисс Лутке легким движением коснулась головы мальчика, но тут же убрала руку.
И в душе Деона словно рухнула какая-то плотина, открыв дорогу чувствам.
Профессор Снаймен держал в руке желтую карту с заключением патолога. Он протянул ее Деону.
— Лимфатические узлы не показывают включений. Я думаю, это дает основание надеяться, что мы вылечили девочку.
— От чего? — пробормотал Деон.
Он сказал это вполголоса, не для Снаймена, но профессор стрельнул в него глазами.
— От рака, конечно. Если не задеты узлы, очевидно, мы удалили новообразование тотально.
— Я не это имел в виду, сэр.
— Тогда что же вы имели в виду? — вежливо спросил профессор, удивленно подняв брови. Глаза его были холодны как дед.
— Как можно говорить, что мы ее вылечили! — не сдерживаясь, отрезал Деон. — Молодой организм — все быстро заживает. Ну останется рубец или два. Ну вывод, где наложен свищ на толстую кишку, ну фистула из мочевого пузыря. Она ребенок, сумеет приспособиться и к этому. Но что у нее в будущем? Как ей жить, задались мы этим вопросом? Наше, так называемое искусство хирургии превратило ее в урода. Игра шла краплеными картами. Правильно ли, справедливо ли — увековечивать страданье?
— Страданье? Она страдает? Та девочка, которую вы только что видели?
