Андрей Донцов - The офис
– Хороша, шельма.
– У меня была такая же, – утверждал тракторист Федор. – Я ее один раз прямо в офисе чуть не начал…
Федору в селе не верили и слушали неохотно. Может, недолюбливали за то, что в прошлом и он батрачил на мерзких гламурщиков, паразитствуя на почти святом даре – даре управления трактором.
Капитанова выступала в селе уже четвертый раз. Некоторые деревенские Подрастающие Мужики – также ходившие в пиджаках на голое тело, резиновых сапогах и трико, с негорящей папиросиной в зубах, только тринадцати-четырнадцати лет отроду – звали Капитанову за себя замуж. Но она всем им отвечала очень вежливым отказом, разрешая раздевать себя при свете луны, безбожно давать волю рукам и приговаривая с сельским акцентом:
– Не могу я, Лешенька, милый, не могу, другому себя обещала, сердце рвет любовь на куски… жжет как в кузне… прости меня, родненький, слышишь?.. прости и не таи обиды…
Подрастающим Мужикам и такие отказы были в радость. Они пыхтели, полночи лапали ее тело и, сплевывая на землю, в конце концов отпускали: «Ладно, иди!»
– Что, не дала? – спрашивали их Мужики.
– Не-а – кочевряжится, – перекатывая из угла рта в другой папиросу, отвечали Подрастающие Мужики.
– Наверное, сука, ждет, когда гламурные времена вернутся… чтобы снова у Кремля жопой крутить…
Угрюмый подозвал Борзухина и попросил съездить на староверскую гору. Борзухин не отказывал деревенским в таких пустяках: сгонять куда-нибудь по мелким поручениям. Тем более в гору мужикам и правда идти было далеко.
В гору посылали за Светлым шаманом – так называли электрика, проводившего свет к новым домам. Про него говорили, что когда-то он зажигал лампочки в самом Кремле и даже освещал лежащего в Мавзолее Ленина. А теперь жил со своей бабой в чудном шалаше на горе и носил на голове перья, общаясь с Богом Света.
К нему мужики относились с уважением и почтением: его ток не бил, а значит, скорее всего, блаженный. Вон тракторист Федор тоже вроде как блаженный, а шибануло один раз так, что через весь двор «летел, пердел и радовался».
Дома мужики строили себе небольшие. По сути это были одноэтажные коробки с тремя, максимум четырьмя, небольшими чуланами для сна и кухней. Зато большим был двор, который надо было освещать: туда заходили на папироску перед сном соседи, там мужики тискали своих баб, там же теперь собирались по вечерам по три-четыре человека и смотрели приходивших из города артистов.
– Пойду сегодня к шлюхе, – пробурчал Угрюмый. – Привезешь Светлого шамана – пусть подключит вон те два свежеотстроенных дома.
– А это кто?
– Из кордона ребята, новые, разрешили отстроиться. Митька Нарядов с друзьями. Вчетвером на две избы – пусть пока живут.
– Городским разрешили жить в селе?
– Они недолго прожили в городе… не успели отвариться…
Странный был мужик этот Угрюмый. Уверенный в себе. Всегда хмурый, оправдывающий свою кличку. Но Борзухину иногда казалось что-то в его речи подозрительным… То говорит сильно с акцентом, то гладко вроде как из новостей телевизора. Причем проскальзывало это только в разговоре, когда они с Борзухиным оставались одни…
Ну да ладно, в деревне он пользовался авторитетом неприкасаемым, хотя и поселился недавно. Значит, надо дружить. Теперь от таких вот мужицких главарей целиком зависело благосостояние Борзухина. Раньше – от начальников в городе, живущих совсем иной жизнью, и это ничем было не лучше. Вроде даже как деревенские нравились Борзухину больше. Понятнее были.
– Так давай я тебя до шлюхи подброшу, чего ноги-то топтать.
– А тебе не по дороге: я к той, что в соседнем селе.
– Ну так проедем в соседнее село – чай два седла.
Нехитрая передвижная конструкция Борзухина была собрана из двух велосипедов и действительно имела два седла и четыре колеса.
Доехали быстро. Шлюху в своем селе Угрюмый не любил и ездил в соседнее.
– Что за странные имена вы им даете. Надо ж так бабу прозвать… – привычным образом ворчал Борзухин, крутя педали. – Нет бы там Лулу или Зизи, а то давеча Федор встает и говорит: пойду трахать нашу Ипотеку. Что ж за имя такое – Ипотека?
– Ты мне, Борзухин, эти свои гламурные штучки брось про Зизи, да про Пипи, а то напущу на тебя детей мужицких, они из рогатин-то устроят решето из твоего драндулета.
– Да я нет, – испугался Борзухин, – я гламур никогда не любил. И в прежние годы… Жрут наркоту и ничего своими руками не производят…
– Ублюдки, – согласно кивнул Угрюмый.
Они проезжали поля с выжженными руинами особняков. Мужики не стали жить во дворцах прежних мерзких гламурщиков и их прихлебателей и сожгли их, на фиг. Гламурщики же в свое время от них сторонились, окружали свои коттеджные деревни высокими заборами, ставили охрану на въезде, а сам въезд делали по пропускам, теперь вона – где их могущество… В пепле и руинах… Теперь уже мужики окружают свои картофельные поля охраной от всякой снующей городской нищеты…
Угрюмый высадился недалеко от деревни и поплелся к своей новой возлюбленной.
– Ну, передавай привет своей Инфляции, – крикнул ему Борзухин и поехал за электриком.
Другое село не впечатлило Борзухина. Вокруг были запустение и разруха. Дома только выжигались, а новые не строились… Машину здесь никому не втюхаешь…
У Угрюмого в селе хозяйство первого класса – сохранились рецепты выращивания не только картофеля, но и огурцов, дважды всходили помидоры, и дети ели их на майский трудовой день…
«Я б за помидорину – красную и сочную – убил бы кого угодно…» – грустно подумал Борзухин.
Настроение Угрюмого несколько испортили три мужичка, которых он встретил пока шел по полю, дорога здесь до домов не доходила. Они долго пытались ему что-то объяснить:
– Ну… ты… у нас в селе… баба наша… вроде… а ты сумляшись… взасуй… тока оно и не работать на возделанье…
Не первый раз Угрюмый замечал, что с ним в этой деревне пытаются поговорить на каком-то своем неизвестном наречии… Если у каждого села образуется свой язык, выполнение его стратегических задач сильно усложнится. Это все от жизни без телевизора. Без первой программы – у каждой деревни свой говор.
Угрюмый попробовал сделать свою интонацию максимально грозной:
– Я для вас сколько добра переделал? Забываете хорошее? Быстро забываете? Да у вас в селе и торговли своей нет… Жили бы без спичек и соли, без сахара и резиновых сапог. Курили бы тоже свой картофель… Из-за бабы будем ссору затевать? Вам не дает – а мне дает, и то – может, оно так-то и лучше для вас. Ко мне исправно ластится, а вы заведите себе кого угодно еще… вам никто запрет на это не даст.
Мужики в очередной раз отступили, недовольно что-то бухтя.
Угрюмый зашел в избу на краю деревни.
Шлюха по имени Инфляция, в смешном объемном рубище и с нелепыми на этом фоне гигантских рукавов тонкими руками, с бледным лицом и большими как у лани испуганными глазами, вскочила, сбрасывая с себя уродующую ее стройную фигуру верхнюю одежду.
Она выглянула в оконце, задернула застиранную занавесочку с вышитым узором из ягодок и грибочков и бросилась ему на шею, рыдая от счастья…
Он поцеловал ее долго-долго, затем посадил к себе на колени, стал гладить по волосам и жаловаться на жизнь:
– Надоело мне все это…
– Я вижу, как ты мучаешься… раздевайся, нет никого вокруг, Вадим…
Угрюмый подошел к стулу, снял фуфайку, бороду и сапоги. Пошел к рукомойнику смывать клей с лица.
– Тяжело тебе так притворяться, да? Милый…
– Притворяться я всегда любил, Алена. Сколько себя помню – даже на работе в офисе такие спектакли разыгрывал, бывало… Да ладно, что теперь… Где они сейчас, наши офисы?
– Я боюсь, Федор-тракторист меня узнать может, надо было подальше мне поселиться. Опасно в такой близости… Он хоть и дурень, но лица-то запоминает…
– Я ему запретил в этой деревне показываться. Он меня слушается… Знаешь, что тяжелее всего?
– Что?
– Спирт картофельный. Приходится его пить с ними… Ужасно после него приходить в себя – словно с того света возвращаешься. Ходишь дня три как контуженый, и настроение такое, все время покаяться тянет. Упасть на колени и все им рассказать…
– Он самый крепкий в мире, говорят, мне наливали…
– Ты не пей… Тебе это незачем…
– Они ведь и не знают там, в городах, что никакой технологии выращивания картофеля нет: бросаешь его в землю, и он сам растет. Ты расскажи кому-нибудь из бывших москвичей, может, они организуют где хозяйство и самостоятельное поселение. Без этих киборгов… Боже мой… Зачем я осталась тогда, были же билеты в Чехию уже куплены…
– Не все так просто с этим картофелем, понимаешь… Ты вот сажать его как собираешься?
– Просто выкопаю ямку, положу проросшую картофелинку, сверху навоз и закопаю до осени.
– Глупышка моя, ну покакаешь ты сверху на какую-нибудь картофелинку, а где ее взять, проросшую? Чтобы проростить – надобно запас иметь. А у нас людям в городах жрать нечего… Может, по одной кто-то и закапывает, но на это все не выживешь…
