Элис Сиболд - Милые кости
Он не раз мне выговаривал, что кадры, которые я считала «художественными», сделаны просто наобум, однако лучший его портрет получился именно у меня: лицо под определенным ракурсом помещено в квадрат три на три дюйма и смотрится как ромб.
Если судить по тем снимкам, которые он сейчас держал в руках, его наставления по поводу ракурса и композиции не пропали даром. Отдавая пленки в печать, он не имел понятия, что я там нащелкала и в каком порядке разложены кассеты. Сперва перед ним предстали — в немыслимых количествах — только Холидей и мои ступни на траве. В серых расплывчатых пятнах угадывались летящие птицы; попытка запечатлеть ивы на фоне заката была безнадежно испорчена зернистостью. Но в какой-то момент я переключилась на мамины портреты. Получив эти снимки, папа долго сидел в машине и разглядывал женское лицо, к тому времени почти забытое.
Потом он без конца вынимал эти фотографии, и каждый раз у него в душе поднималось странное чувство. Ему никак не удавалось разобрать, что же это такое. Заторможенность долго не позволяла дать этому название. И только в последнее время стало ясно: он снова полюбил.
У него не укладывалось в голове, что двое людей, которые связаны узами брака и ни на день не расстаются, способны забыть внешность друг друга, но если бы его хорошенько потрясти, он бы именно так и сказал. Ключом послужили два последних кадра. Он тогда приехал с работы, и Холидей захлебнулся лаем, услышав, как машина въезжает в гараж, а мне нужно было удержать маму на месте.
— Он и без тебя выйдет, — говорила я. — Не двигайся.
И она не двигалась. В занятиях фотографией мне, помимо всего прочего, нравилось командовать людьми, особенно родителями, когда на них нацелен объектив.
Краем глаза я видела, как папа вышел через боковую дверь во двор. У него в руке был тонкий портфель, в который мы с Линдси когда-то давно сунули нос, но не нашли ничего интересного, только перепотели от страха. Прежде чем отец опустил портфель на пол, я успела в последний раз снять маму в одиночестве. Ее взгляд уже выдавал беспокойство и смущение, она будто погрузилась в пучину, а всплывая, примерила какую-то маску. На следующей фотографии эта маска частично скрыла ее лицо, а на самом последнем снимке, где папа слегка наклонился для поцелуя в щечку, маска уже сидела, как влитая.
— Неужели это моя вина? — спрашивал он у ее изображения, разложив снимки в ряд. — Как это случилось?
— Молнии улетели, — заметила моя сестра.
Ее кожа оставалась влажной, но не от дождя, а от пота.
— Люблю тебя, — сказал Сэмюел.
— И я тебя.
— Нет, погоди, я не просто люблю тебя — я хочу, чтобы мы поженились и переехали в этот дом.
— Что я слышу?
— Над нами больше не висит этот поганый, долбанный колледж! — выкрикнул Сэмюел.
Маленькая комната поглотила его крик и даже не ответила эхом.
— Но я собираюсь учиться дальше, — сказала моя сестра.
Поднявшись с пола, Сэмюел тут же опустился рядом с ней на колени.
— Выходи за меня замуж.
— Сэмюел, ты ли это?
— Мне осточертело ходить в мальчиках. Выходи за меня, и я сделаю из этого дома сказку.
— А на что мы будем жить?
— Заработаем, — сказал он. — Уж как-нибудь.
Она села, а потом, в точности как Сэмюел, опустилась на колени. Полуголые, они дрожали от холода, но в груди у каждого разливалось тепло.
— Я согласна.
— Согласна?
— Думаю, да, — сказала моя сестра. — Да, точно!
Смысл некоторых фраз начал до меня доходить только в небесном краю. Никогда в жизни я не видела курицу с отрезанной головой. Для меня это выражение ничего особенного не значило, разве что напоминало о моей участи. Но, услышав их разговор, я заметалась по небесам, как… как курица с отрезанной головой! Моему счастью не было границ, я вопила от радости. Моя сестре! Мой Сэмюел! Моя мечта!
У Линдси брызнули слезы. Он прижал ее к себе и стал укачивать.
— Ты счастлива, любимая моя? — спросил он.
Она кивнула, уткнувшись в его голую грудь.
— Еще как. — Внезапно Линдси окаменела. — Мой отец. — Подняв голову, она заглянула Сэмюелу в глаза. — Он же сходит с ума.
— Представляю. — Сэмюел попытался настроиться на ее волну.
— Сколько отсюда до нашего дома?
— Миль десять. Ну, может, восемь.
— Побежали, — скомандовала она.
— Ты рехнулась.
— У нас во второй багажной сумке лежат кроссовки.
В кожаных штанах и куртке далеко не убежишь, и они припустили по шоссе в одних трусах и майках, хотя у нас в семье отродясь не бывала стрикеров. Сэмюел, как всегда, бежал впереди, задавая темп. Дорога была пуста. Когда мимо проносился одинокий автомобиль, на них обрушивались такие водопады, что оба начинали глотать воздух, как рыбы. Им и раньше случалось бегать в плохую погоду, но не под таким жутким ливнем. Они стали соревноваться, кто сумеет лучше укрыться от дождя, и, пританцовывая, ныряли под нависающие кроны деревьев, увязая в придорожной грязи и слякоти. Но на исходе третьей мили оба уже не произносили ни звука и держали свой привычный, ровный ритм, слушая только свое дыхание и хлюпанье мокрых кроссовок по асфальту.
В какой-то миг, угодив в огромную лужу и даже не пытаясь ее обогнуть, Линдси вспомнила, как мы с ней ходили в бассейн, пока моя смерть не положила конец размеренному существованию нашей семьи. Бассейн находился на этом самом шоссе, но моя сестра даже не подняла голову, чтобы высмотреть знакомое ограждение. Ее захватили воспоминания. У нас с ней были купальные костюмы с гофрированными юбочками. Мы обе совсем недавно (но я все же раньше) научились плавать под водой с открытыми глазами. Смотрели друг на дружку и плыли бок о бок: у каждой волосы — шлейфом, юбочка — венчиком, щеки надуты. Потом как по команде обнимались и пулей уносились вверх, прорезая водную гладь. У нас едва не лопались барабанные перепонки, легкие жадно втягивали воздух — и мы умирали со смеху.
Я наблюдала, как бежит моя красавица-сестра, как работают ее мышцы и легкие, как приходят на выручку наши тренировки в бассейне: она смотрела прямо сквозь дождевые струи, четко работала ногами в том ритме, который задавал Сэмюел, и при этом бежала не ко мне и не от меня. Бежала, как боец, оправившийся после огнестрела, когда рана наконец перестала кровоточить, а потом и зарубцевалась по прошествии долгих восьми лет.
Когда до нашего дома оставалась последняя миля, дождь пошел на убыль. Из окон стали выглядывать люди.
Сэмюел сбавил темп, и Линдси вместе с ним. Их майки приросли к коже.
У Линдси закололо в боку, но как только боль прошла, она опять прибавила шагу и поравнялась с Сэмюелом. Ни с того ни с сего она покрылась гусиной кожей и просияла улыбкой от уха до уха.
— Мы поженимся! — выдохнула она.
Сэмюел остановился, прижал ее к себе и стал целовать.
Мимо проезжала машина; водитель посигналил.
Когда у нас в доме прозвенел звонок, было четыре часа. Хэл, сидя на кухне в мамином поварском фартуке, разрезал на квадратики — по указанию бабушки Линн — пласт печенья с орехами и изюмом. Ему нравилось чувствовать себя полезным, и бабушка не упускала случая загрузить его по хозяйству. Они прекрасно спелись. А Бакли, хранитель домашнего очага, любил вкусно поесть.
— Я сам открою, — сказал папа.
Во время грозы он утешался спиртным, которое щедрой рукой подливала бабушка Линн; но сейчас он обнаружил редкое проворство, если не сказать изящество, как отставной балетный премьер, слегка припадающий на ногу после тысяч вращений и прыжков.
— Я чуть с ума не сошел, — заговорил он, распахивая дверь.
Линдси прикрывала грудь руками, и даже папу разобрал смех. Деликатно отвернувшись, он поспешил в чулан за одеялами. Сэмюел первым делом принялся укутывать Линдси, а мой папа неловко накинул второе одеяло ему на плечи. На каменном полу образовались лужицы. Когда Линдси была надежно прикрыта, на пороге прихожей сгрудились Бакли, Хэл и бабушка Линн.
— Бакли, тащи сюда полотенца, — приказала бабушка.
— Вы в таком виде ехали на байке? — Хэл не поверил своим глазам.
— Нет, мы бегом, — сказал Сэмюел.
— Да вы что?
— Ну-ка, быстро в столовую, — скомандовал папа. — Сейчас разожжем камин.
Сидя спиной к огню, они еще долго тряслись от озноба и рюмку за рюмкой поглощали бренди, которое Бакли, по наущению бабушки Линн, подавал им на серебряном подносе. Между делом все выслушали рассказ про мотоцикл и про особняк с восьмигранными эркерами, о которых Сэмюел не мог говорить без восторга.
— Байк-то не раздолбали? — спросил Хэл.
— Уж как вышло, — ответил Сэмюел, — но своим ходом его сюда не перегнать.
— Теперь я спокоен: вы живы-здоровы, — сказал мой отец.
— Ради вашего спокойствия, мистер Сэлмон, мы в грозу неслись по шоссе, как угорелые.
Мои бабушка и брат сидели в сторонке, подальше от огня.
— Чтобы никто не волновался, — добавила Линдси.
— Линдси в первую очередь думала именно о вас.
