Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
В общем, ничего удивительного, что я, разменяв пятый десяток, весь свой опыт и знания вложил в нашу авантюру, предпринятую в стенах бывшей кондитерской фабрики. (Саймон как-то ехидно пошутил, мол, «где хорошо пекарю, там худо лекарю», но эта шутка осталась между нами).
Наша «Бисквитная фабрика» перевернет мир и взгляд на мир. Если мы сумеем выяснить, что не так работает в головах одного процента людей (примерно такова доля населения, страдающего психическими расстройствами), то сможем их вылечить, а заодно, глядишь, многое поймем и про головы остальных девяноста девяти процентов. Вот физики, рассуждала Джудит, они новое вещество не просто созерцают, сидя в кресле или фотографируя с разных ракурсов. Физикам важны свойства веществ, они мнут их и перемешивают, измеряя температуру плавления и замерзания. Мы на своей фабрике тоже ощущали себя не просто врачами. Дерзкие новаторы, которые пытаются определить точку кипения все еще не познанной субстанции под названием Homo sapiens. Однако даже когда нас распирало от собственного энтузиазма, мы помнили, что есть и другие искатели новых путей. Похожие попытки предпринимались в США, да и в Англии существовали по меньшей мере две экспериментальные «общины». Мы о них читали, желали им благополучия и успехов, но в труды коллег особо не вникали. Боялись подпасть под чужое влияние или почувствовать свою несостоятельность. Мы ведь считали себя передовым взводом, разведгруппой на неведомой территории (мне невольно вспоминался наш «клин» в Анцио). Но мы знали, что рядом сражается целая дивизия единомышленников.
Эта работа наконец раскрепостила меня, дала возможность проявиться моим ранее не востребованным способностям. Даже неудачи не убавляли пыла. Я целиком отдавался драмам несчастных больных, потрепанных жизнью и недугом. Полночи мог разговаривать с женщиной, что постоянно волновалась за своих четверых детей, которых на самом деле у нее не было. Эта тревога так ее выматывала, что у нее не хватало сил даже расчесать волосы. Я выкладывался на все сто, потому что не сомневался: мои коллеги тоже себя не жалеют. В Джудит Уиллс и Саймоне Нэше я нашел товарищей, энергичных, талантливых, под стать моим собственным амбициям.
Поселился я в прежней своей комнатке — повезло. После меня миссис Девани сдавала ее еще четверым «джентльменам», и последний квартирант как раз съехал. Саймон настаивал, что нам нужно жить там же, на фабрике, но мне необходимо было хоть сколько-то времени оставлять для себя.
Иногда я выбирался на какие-то вечеринки. Когда другие гости узнавали, где я работаю, сразу напрягались. Я их не осуждал. Во-первых, сумасшедшие всегда слыли существами отвратительными и опасными. Во-вторых, возникал страх, что душевной болезнью можно заразиться, непонятно, каким образом, но можно. Одновременно с этим я убедился, что люди не принимают всерьез психические заболевания, считая их «воображаемыми». Не то что настоящая, «реальная» болезнь.
Я мягко пытался объяснить: «нереальное» тоже реально. И если мы говорим о воображении, то подразумеваем, что оно связано с телом, поскольку противопоставление между тем и другим условно, ведь «воображение» — продукт деятельности физического органа, каковым является наш мозг. После этой фразы собеседник обычно начинал шарить взглядом по комнате, выискивая знакомых, или убегал якобы за пепельницей. Если кто-то все же продолжал слушать, у меня возникало подозрение, что за этим вниманием кроется личный интерес. Статистика утверждает, что во всем мире в среднем на сто нормальных приходится один ненормальный (для удобства не будем придираться к термину). Ни одно животное не имеет подобных сдвигов. Когда плохо обращаются с собакой, это может обернуться неприятностями, но совершенно иного свойства. И от людей, с которыми плохо обращаются, тоже не стоит ждать послушания. Кто у нас попадает в исправительные заведения для малолетних преступников? Те, кто с самого детства голодал, бродяжничал, в общем, никому не был нужен. Тут все понятно.
А теперь представим себе молодую телочку, которую никто не обижал, она вволю щипала травку, но вдруг, став взрослой коровой, начинает слышать «голоса»: мычание стада в тот момент, когда никакого стада нет, когда она на выпасе одна. Нонсенс. На первом курсе биологии вам сказали бы, что подобное отсутствие «сдвигов» свидетельствует о хороших генах, ведь при естественном отборе выживают самые здоровые особи. А вот у людей генетические сбои бывают. Когда мы научимся их распознавать, возможно, поймем, что делает человеческую личность уникальной. Это ведь так важно, так захватывающе интересно — раскрыть тайну нашей сути. Почему мы такие, какие есть?
Однако мне никогда не удавалось убедить окружающих в необходимости подобных исследований. Очень часто, чтобы избежать бессмысленных расспросов и дискуссий, я представлялся терапевтом. Это никого от меня не отпугивало, и мне были обеспечены приятные собутыльники и возможность пофлиртовать. Саймон Нэш, когда особенно выматывался, врал в гостях, что работает в городском супермаркете.
Через год наша троица разродилась научным трудом, по сути дела манифестом. Назывался он «Так кто же он, наш „сумасшедший"?». Основное внимание было уделено пациентке Элси Э., которая до нас двадцать лет провела в Гленсайдской клинике, преимущественно сидя под столом. Вел эту больную Саймон Нэш, он подробно рассказал, как пытался найти контакт с пациенткой, для чего ему пришлось научиться «читать» ее жесты и позы.
— Ты заставляешь ее орать и рычать, как шимпанзе, — однажды не выдержал я.
— Она действительно во многом похожа на шимпанзе, — невозмутимо заявил он. — Не в состоянии членораздельно произносить слова. Ей плохо среди родственных человеческих особей, вот она и вернулась к предкам.
Он часто выдавал что-то подобное. Я не сразу мог сообразить, чушь это или сокровище мудрости. Но отвечал он быстро, с неожиданной для него грубой прямотой.
Любимым коньком Саймона была эволюция, она и стала главной темой его раздела. Однако в части, посвященной генетическим механизмам, было — за неимением базовой информации — много воды. Пока Нэш работал над своим разделом, я написал о традиционных методах лечения и о причинах их неэффективности. Джудит сочинила вводную часть, снабдив ее ссылками на конкретные клинические данные и тем самым защитив наше авторство. Мы советовались, предлагали друг другу варианты дополнений и правок, и в результате у нас получилось то, что устроило всех троих. Местное телевидение прислало репортера, и наше детище даже принесло нам некоторую популярность. «Уиллс, Хендрикс и Нэш» звучало то тут, то там, словно название какой-нибудь солидной адвокатской фирмы. Однако рецензент солидного научного журнала заявил: «Это не та компания, которой я в ближайшем будущем рискнул бы довериться».
На «Бисквитной фабрике» между тем работа потихоньку двигалась, с перекусами всухомятку и, как следствие, с желудочными пилюлями. С ночными «происшествиями», с яростными спорами, с жалобами от соседей, с пропажами, разбирательствами, вечеринками, с тайно пронесенной выпивкой, с вызовами полиции. Но ничего совсем уж из ряда вон выходящего или криминального. Все пациенты стали тише. Исцелить пока никого не удалось, но у некоторых наступило улучшение. Вот эта небольшая группа и поддерживала наш энтузиазм на плаву в те дни великих надежд.
Упорное и опасливое нежелание людей слушать про нашу работу, вот что отчасти заставило меня испробовать письменный жанр для «завлечения» широкой публики. После статьи про Реджи и Диего меня попросили отрецензировать несколько книг, потом предложили написать о творчестве Фрейда для научно-популярного журнала. Редактор проявил снисхождение, сказал, что текст «читабельный» и «не слишком заумный».
Когда выпадал свободный от дежурства вечер, я делал наброски к собственной книге. Я не хотел отпугивать читателя сухими, излишне подробными описаниями в духе пересказа «истории болезни». Скорее я работал в русле «кросс-культурной» направленности (тогда это входило в моду). Главное, думал я, чтобы книга продавалась. На нашем «Совете трех» было решено отпустить меня в творческий отпуск. Успех книги (который великодушно предрекала Джудит) повысит популярность нашей фабрики, а ради этого, сказали коллеги, они готовы пахать за меня.
Глава десятая
Пока я гостил у Ричарда Вариана, Макса, по устоявшемуся обычаю, взяли себе Гомесы. Из-за постоянного обжорства и громко включенного телевизора вид у него был немного обалдевший. Назавтра я повез его в парк при «Уормвуд-Скрабс», чтобы паршивец хоть немного побегал. Я уговаривал его поиграть с другими собаками — рядом как раз крутился поджарый голубой уиппет, призывая Макса погоняться за ним. Ноль внимания. Тогда я кинул палку. Макс с вежливым интересом смотрел, как палка, описав дугу, упала (не иначе, желал убедиться, что закон всемирного тяготения все еще действует), но не шелохнулся. В конце концов мы пристроились в тыл к компании, запускавшей самолетик с дистанционным управлением, и, пройдясь по аллее, вернулись к машине.