Анна Борисова - Vremena goda
– Выпишите триста тысяч и передайте бандитам! Для банка это не сумма!
– Это невозможно…
– Почему?!
– Вы не знаете нашей системы. Списание сколько-нибудь значительной суммы, тем более выдача ее наличными допускаются только по санкции директора. Такой у нашего банка устав.
У меня полное ощущение, что я разговариваю с умопомешанным.
– Банк ведь принадлежит Каннегисерам?
– Формально нет. Совету акционеров. И устав могут изменить только они.
– Так соберите их! И пусть изменят!
– Не выйдет. Девяносто процентов акций контролирует Саул Каннегисер, а он без сознания. Придется подождать.
– Чего?! Чего вы хотите ждать? Пока хунхузы начнут резать Давида на куски?
Гурвич устало трет глаза.
– Одно из двух. Или господин директор придет в себя и подпишет распоряжение. Или… или он скончается. Тогда в права наследства автоматически вступает Давид Саулович. Он выпишет господину Слово чек, и всё устроится.
Всё еще ночь.
Вестибюль гостиницы «Токио». Дежурит ночной портье – с такой же, как у дневного, выправкой. Он тоже меня знает, но пропустить отказывается.
– Господин Ооэ вечером уехал.
– Куда? – Я хватаюсь за голову. На Сабурова была моя последняя надежда. – Когда он вернется?
– Не могу знать. Сказал, что отбывает в срочную командировку и вернется нескоро.
Обессиленно падаю в кресло. Больше сделать ничего нельзя. Только названивать в Шанхайскую клинику – как там «папочка». Не очнулся ли, не умер ли? Всё равно – лишь бы поскорее.
Следующий день.
Редакция. С тридцатой или пятидесятой попытки я прозвонилась главному врачу Американского Госпиталя в Шанхае.
– …Ситуация тяжелая, но стабильная, мисс, – рокочет в трубке приятный бас. – Непосредственной опасности для жизни мистера Каннегисера я не вижу. Он находится в коме. Мы делаем всё возможное, чтобы вывести больного из этого состояния. Не беспокойтесь, мисс, наше нейрологическое отделение оборудовано самым превосходным образом.
– Что такое «кома»? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Сколько это может продолжаться?
(Доктор начинает объяснять Сандре значение этого термина, не столь давно появившегося в медицинском обиходе, но я отправляю свою память дальше. Про кому я знаю побольше, чем врач 1932 года.)
Четвертый день после похищения.
«Папочка» всё в том же положении, в госпитале объясняют, что это может продолжаться недели, даже месяцы. Точного прогноза сделать нельзя. Про несчастье с мистером Каннегисером-джуниором они знают, всё понимают, о малейшем изменении в состоянии больного немедленно меня известят.
От бессонницы, истощения и горя у меня начинаются галлюцинации.
Вот одна из них.
Я стою в редакции, у окна, с телефонной трубкой в руке. Смотрю на залитую солнцем улицу. Идут люди, едут машины. Около светофора остановился «форд». Вдруг автомобиль превращается в джонку, кабина – в надпалубный павильончик на четырех шестах. Колышется ткань, рассыпается фейерверк. Я вижу неподвижный силуэт в кепи.
Хунхузы не носят кепи! Все они были одеты по-китайски: в куртки, круглые шапочки, а главарь – в темный френч, какие носят важные маньчжурские начальники.
И как я могла забыть, что перед самым столкновением чей-то голос на джонке сказал по-русски: «Вот он»?
За пологом сидел кто-то, знающий Давида в лицо!
Но кто?
Я бешено тру веки. И вдруг вижу силуэт спрятавшегося человека с невероятной отчетливостью. Я поняла, кто это! По осанке, по посадке головы – сама не ведаю как – я его узнала. (Возможности эйдетической памяти Сандре пока неведомы, но в состоянии стресса, обостренного длительной депривацией сна, мозг способен проделывать еще и не такие фокусы.)
Сомнений у меня нет, ни малейших. Схватив сумочку, я бегу к двери.
Я подстерегла его у дома на Мостовой улице, где находится бюро РФП, Российской фашистской партии.
Лаецкий в кожаной куртке, клетчатых галифе, крагах. На голове кепи, тоже клетчатое. То самое или точно такое же!
– Я всё знаю. Я видела вас в джонке. – Вместо крика у меня получается какое-то змеиное шипение. Меня душит бешеная ненависть. – Ваша карта бита!
(Господи, откуда, из какого кино или бульварного романа, выдернула я эту дурацкую фразу, которую в реальной жизни никто никогда не употребляет?)
Главным доказательством, фактически признанием становится то, что Лаецкий нисколько не удивлен. Он смотрит на меня с презрительной усмешкой, натягивая перчатку с широким раструбом. Странный для жаркого дня наряд объясняется просто: у подъезда стоит мотоцикл, Лаецкий помимо тенниса увлекается еще и мотоспортом.
– Вы меня в чем-то обвиняете, мадемуазель? – Он задает этот вопрос, предварительно оглядевшись. Свидетелей нет, можно особенно не актерствовать, поэтому усмешка становится шире. – В чем же?
– Это вы устроили похищение Давида! Вы были с хунхузами в лодке!
Ярость начинает уступать место растерянности. Я не понимаю, почему он нисколько не испуган, даже не встревожен.
Светлые, наглые глаза глядят на меня с явным торжеством.
– Уверены? Имеете улики? Тогда бегите в полицию. Или ступайте к вашему обожателю Сабурову. Поделитесь с ним своими стрррашными подозрениями. А меня от мелодраматических сцен избавьте.
Вот в чем дело, наконец соображаю я. Он знает, что маньчжурская полиция ничего делать не будет. Все говорят, что она часто действует в доле с похитителями. А про отъезд Сабурова мерзавцу известно. Он наверняка нарочно подгадал момент, когда Сабуров уедет в длительную командировку. Потому и спокоен.
– Если с головы Давида упадет хоть волос, я пристрелю тебя, как крысу, – задыхаясь шиплю я.
(Еще одна идиотская фраза из кинематографического репертуара. Ах, Сандра-Сандра, разве так нужно было с ним разговаривать? Он негодяй, но не трус, и ты это отлично знаешь.)
Лаецкий небрежно отодвигает меня в сторону. Надевает мотоциклетные очки и становится похож на большую стрекозу с оторванными крыльями.
– Нашла чем пугать, истеричка. Я в боевые рейды за Амур ходил, чекистских пуль не боялся…
Лающий треск мотора, облако бензинового чада. Я остаюсь одна, беспомощно сжимаю кулаки.
К Лаецкому я помчалась, совсем потеряв голову от безнадежности. Сама не знаю, на что рассчитывала. Если похищение действительно организовал он, я лишь побудила его принять дополнительные меры предосторожности, подчистить следы. Хуже того: очень вероятно, что этим безумным поступком я создала дополнительную угрозу для Давида.
