Джеймс Риз - Книга теней
Отец Луи этим, однако, не удовлетворился и обильно полил еще раз бедра, а после них живот, посреди которого образовалась небольшая лужица, а также грудь.
Если он прикасался к вину, оно густело, превращаясь в холодный желеобразный бальзам, который он втирал в мою кожу. Я ощутила в сосках прилив крови, они набрякли и отвердели, когда кюре намазывал бальзамом мои груди.
Вскоре он толстым слоем покрыл меня всю целиком, и я, должно быть, выглядела как жеребенок, только что покинувший материнскую утробу. Я была вся в красных пятнах, будто собственная моя кровь просочилась сквозь кожу. Стоя у конца стола, отец Луи преклонил перед ним колено, как перед алтарем. Я приподнялась, опершись на локти, повинуясь поданному мне знаку, призывающему смотреть, что он делает. «Погляди на мою работу», – проговорил он. Голова его оказалась между моих разведенных ног. В руках он держал окрасившийся в красный цвет кубок и белую свечу, все еще горящую синеватым пламенем. Он улыбнулся; наши взгляды встретились, и он наклонился, чтобы поцеловать меня… там. Я ощутила, как на меня надвигается холод. Его поцелуй… Губы его коснулись внутренней стороны моего бедра. Он отхлебнул вина из кубка, сделав несколько глотков, поднося при этом свечу все ближе и ближе к моему телу.
Мне показалось, что я могу потерять сознание.
– Расслабься, – велел священник, – вдохни глубже. Посмотри мне в глаза. Почувствуй меня.
Я слышала все эти слова, но не знаю, которые из них он действительно произнес.
Но только после того, как они дошли до меня, я поняла, что мне вовсе не больно. Вернее сказать, та боль – от чересчур близкого к моей коже огня свечи, от ощущаемой мною тяжести ледяного тела, от холодных, ощупывающих меня пальцев, – так вот, эта боль, как я теперь осознала, на самом деле возвышенна и прелестна. Я отдалась ей и погрузилась в пучину сладчайших мук. О, каких сладких!
То, что прежде казалось ожогом, стало вполне терпимым лихорадочным жаром.
Однако вскоре его уста, в уголках которых неизменно играла лукавая улыбка, слегка приоткрылись, и я увидела, как между губ показался кончик языка. Потом язык высунулся на полную длину, затем… он вылезал и вылезал изо рта, будто все не мог остановиться. Он был очень длинный. Невероятно длинный. Он висел, словно красный, тяжелый кусок мяса. Кюре дал ему повисеть вот так, чтобы я смогла как следует разглядеть его.
Мой затылок с глухим звуком ударился о дубовый стол. Едва прикоснувшись к моим ресницам, священник опустил веки на моих доселе широко раскрытых глазах, как это делают мертвым.
От прикосновения его языка вино становилось густым, вязким, холодным. Оно действительно походило на какой-то бальзам или даже скорее мазь; он с жадностью принялся ее слизывать, набросившись на нее, будто голодный на хлеб. Он начал с лодыжек и затем следовал теми путями, по которым недавно текло вино… Ниже, ниже, затем вверх, через все тело мое… И вот уже он целует лицо, проводит языком по всем ранам на нем, и я знаю, что прикосновения эти исцеляют их. Уже через несколько дней страшные темно-зеленые и иссиня-черные кровоподтеки стали едва заметными синячками, а шрамов не осталось совсем.
Я открыла глаза. Тело мое было красным от вина, как будто оно истекало кровью из многочисленных открывшихся ран. А он по-прежнему находился рядом, склонялся надо мной в мерцающем свете свечи, горящей синим пламенем.
Наконец, положив руки мне на бедра, священник встал, словно готовясь к молитве, на одно колено перед столом, с которого безжизненно свисали мои ослабевшие ноги. При этом улыбка его стала еще шире и…
– Ну, милочка, – проговорил он, – а что у нас там?
Холодные руки отца Луи легли мне на бедра с внутренней стороны и раздвинули их. Он поднял мои ноги и водрузил себе на плечи. Затем пальцы его скользнули ниже. Потом я почувствовала ледяное прикосновение кончика его языка.
Мы поможем тебе понять, кто ты есть. Слова эти прозвучали как обещание.
…И тут я увидела что-то необычное в темном дальнем углу библиотеки, который не могли осветить ни тусклая луна, ни слабый огонь странной свечи… Там, в глубокой тени, из которой пришел отец Луи, я снова заметила какое-то движение. Во мраке угадывались чьи-то неясные очертания… Какая-то сгорбленная фигура.
– Подожди, – сурово приказал отец Луи. Но на сей раз явно кому-то другому. Ко мне же он обратился мгновением позже и прошептал: – Мы поможем тебе понять, кто ты есть.
– Мы?..
Мне почудилось чье-то присутствие , такое же, как перед появлением из теней отца Луи. И я уставилась в темноту широко раскрытыми глазами. Может, из-за тучки вышла луна, а может, вдруг ярче разгорелось пламя свечи, но только я неожиданно увидала, как сквозь сумрак проступило лицо какого-то человека. Сам он был виден нечетко. Мужчина то был или женщина, принадлежал к сему миру или к потустороннему – я не могла определить.
Затем это существо заговорило. Хотя, по правде сказать, трудно было назвать членораздельной речью производимые им звуки. Они скорей напоминали те, которые издают дикие звери. Были похожи на злобное хрипенье кого-то из них, попавшегося в капкан. Но я снова и снова вслушивалась в слова, которые с каким-то сумасшедшим упорством произносил сиплым шепотом упрямый голос, пока наконец не разобрала их. О мой цветок, прекраснейший из прекрасных. Должно быть, существо догадалось, что я поняла его, ибо перестало говорить. Но все равно я ощущала его присутствие, могла почти видеть его стоящим во тьме. Как долго уже взирало из мрака это порождение теней на меня и отца Луи, сколько времени разглядывало нас, пока мы лежали на дубовом столе?
Но тут отец Луи что-то сделал со мною прикосновением среднего пальца правой руки, и я совсем позабыла о тенях. Пока… Не знаю, действительно ли я колебалась узнать то, чему он собирался меня научить, и желала ли я действительно раскрыть тайну теней, а не собственные свои тайны.
Мы знаем, кто ты. Мы поможем тебе понять, кто ты есть.
Пожалуй, слова его показались бы мне угрозой, не видь я его лица… Оно было так прекрасно… О, сколь красивым показался мне кюре! Ах, в нем было все: сила и мощь, страстность и грусть… Кажется, я улыбнулась ему в ответ.
– Остановитесь . – Это из темноты донесся еще один предсмертный хрип. Все тот же голос. – Прекратите ваши игры!
– Успокойся, та mariee[33], – отозвался священник. – Эта девица живая, и ей нравятся мои игры.
– Скорее, Луи! Те, другие …
– D'accord, tais-toi![34]
