Камен Калчев - Новые встречи
Борис посмотрел вокруг, подался вперед, желая возразить, но сидевший позади Геннадий остановил его, дернув за рукав:
— Брось, пускай себе треплется! Я с ней разделаюсь потом!
— Да ведь они ей верят, — в смущении пробормотал Борис, указывая на сидящих в зале людей. — Что она несет?
Виктория так увлеклась, что ее насилу остановили. Председатель не раз делал ей предупреждения.
Борис хотел было отказаться от свидетельства Геннадия, но тот уже подошел к столу заседателей. Он стояч смущенный, с выражением раскаяния, низко опустив свою лохматую, давно не стриженную голову, и бессвязно бормотал:
— Не знаю, товарищ председатель, как и начать… Стесняюсь рассказывать про то, что со мной случилось.
— Мы же судьи, свидетель, — отозвался заседатель с «бабочкой», — можете говорить все, не прибавляя, конечно, и не выдумывая лишнего.
— Да, но я поступил безнравственно, товарищ заседатель. Правда, по взаимному согласию.
— Врет негодяй, — шушукались женщины позади Бориса. — Не миновать ему кутузки за лжесвидетельство… Нарочно подстроили.
— Итак, свидетель, — обратился к нему председатель. — Где вы познакомились с гражданкой Желевой? При каких обстоятельствах?
— В кабаке, товарищ председатель.
— Она пьет?
— Такие женщины всегда пьют, товарищ председатель, — усмехнулся Геннадий. — Как они станут заниматься своим делом, если не выпьют?
— А она пьяная была, когда вы с ней познакомились?
— Не могу сказать, товарищ председатель, запамятовал… Но видать, пьяная была, потому что, когда я ей предложил подняться ко мне в квартиру, она ответила. «Нет, пойдем лучше в повозку… Там, — говорит, — сено, мягко…» — «Сейчас там нет сена», — говорю ей. А она мне: «Так там мешки лежат!» Схватила за руку и потащила. Я упирался, потому как у повозки вертелись разные бездельники. «Ну и пускай вертятся, — сказала она, — деньги у них есть?» Я влепил ей разок и сказал: «Так ты только ради денег? Про любовь и знать не хочешь, да?» А она: «Хочу!» И повела меня. А что потом было, не знаю. Утром нас разбудил один возчик. Вот и все. Больше ничего. По взаимному согласию.
Гита, съежившись за плечом у адвоката, вытирала слезы. Чем она досадила этому человеку, почему он клевещет на нее? Ей было не только обидно, но и страшно — она ведь бессильна была остановить его, закрыть ему рот.
Борис, стиснув зубы, нетерпеливо ждал, когда все это кончится. Он даже не взглянул на Геннадия, когда тот, довольный собой, прошел на свое место. И до самого конца судебного разбирательства ни на кого не смотрел. Он готов был провалиться, лишь бы не слышать ни свидетелей, ни докучливых речей адвокатов.
— Наше социалистическое общество, — говорил его адвокат, — стремится к тому, чтоб не было ни объективных, ни субъективных причин для расторжения браков. Оно против того, чтобы заключались браки, мешающие социалистическому строительству, нашей творческой жизни… Перед нами семья, которая распалась в силу обстоятельств… Объективно возможный в нашем обществе брак оказался субъективно невозможным… Мой доверитель…
«Что он говорит? — напрягал слух Борис. — Что он хочет сказать? Защищает он или обвиняет?»
Затем взял слово адвокат Гиты, успокаивающе похлопав по плечу свою подзащитную.
— Товарищи судьи, — начал старик. — Разнесся слух, что моя доверительница ведет безнравственный образ жизни. Верно ли это? Верно ли, спрашиваю я вас? Думаю, что неверно. Разве можно говорить об аморальных связях, если в семье не существовало духовных связей? Я полагаю, вы меня понимаете? Духовная связь между супругами служит залогом связи физической, а эта последняя в данном случае была нарушена.
Похоже, старик куда более умело строит защиту. Хоть он и очень несимпатичен, думал Борис, опыта у него гораздо больше.
— Кто в действительности встал на путь измены, товарищи заседатели? — размахивая руками, взывал адвокат. — Кто нарушил семейные устои? Обратите внимание на факты. Желев бьет свою жену, Желев выгоняет ее, бросая на произвол судьбы, Желев по нескольку дней подряд не интересуется, где она и что с ней, предоставляя ей самой обеспечивать себе пропитание. Наконец, Желев оставляет ее без какой бы то ни было материальной помощи… Я вас спрашиваю, найдется ли женщина, которая бы не покатилась по наклонной плоскости, попав в такое положение? Хоть одна?
Старик потряс кулаком.
— Ни одной!
Как горячо ни ратовал адвокат, Борис больше не мог его слушать. Все говорилось для красного словца, лишь бы оправдать деньги, полагающиеся в таких случаях. Сейчас Борису хотелось одного: чтоб эта комедия как можно скорее закончилась, а там будь что будет. Все равно ни он, ни Гита не согласятся жить вместе. Так к чему эти адвокаты и эти свидетели? Чего ради в присутствии всех давать объяснения, что он делал и что думает делать дальше? Зачем он пришел сюда? Унижаться?
С досадой выслушал Борис показания Гиты, хотя они были предельно кратки.
Гита подошла к столу и заявила:
— Я не желаю с ним жить. Судите, как хотите.
Чтоб не уступать ей, Борис тоже заявил:
— И я не желаю с нею жить! Как вы решите — ваше дело, но я видеть не хочу эту женщину.
Вызвать их на более откровенный разговор не удалось, как ни пытались председательствующий и заседатели. Оба были сыты по горло услышанным здесь.
Когда огласили решение, из которого следовало, что им дается развод на равных условиях, Борис не стал протестовать. Он пробрался сквозь толпу, не дождавшись Геннадия и его молодчиков, не поздоровавшись с Ружей и Колю, которые поджидали Гиту у входа.
У него кружилась голова, лицо горело. Он остановился на цементной площадке, огляделся и вздохнул с облегчением, будто освободился от вериг. На лбу выступил пот, а в ногах чувствовалась такая тяжесть, словно они были налиты свинцом. Устал он и от долгого пребывания на виду у всех и от того, что приходилось терпеливо выслушивать бесконечный бред. А тут он был один, и это радовало его.
Борис не успел еще как следует прийти в себя, когда перед ним неожиданно вырос улыбающийся толстяк.
— Здорово, Борка, здорово!
Голос Борису был знаком, физиономия — нет. Вглядываясь пристальней, он силился вспомнить, где он видел этого человека. Полное лицо с двойным подбородком; щеки румяные, что называется кровь с молоком; глаза живые, хитрые, бегающие под густыми бровями, как лисята; во рту — сплошной ряд золотых зубов. Серый в полоску костюм, красный галстук, зеленая кепка — все новенькое, все прилаженное, будто только что из коробки вынули.
— Неужели не узнаешь, Борка? Забыл? Вот те на!
— A-а, да, да! — Борис вдруг вспомнил и отступил на шаг. — Вот голова… я очень рассеян… и устал…
— Это же я, сынок! Как ты мог меня не узнать!
И Желю Манолов, бывший завхоз с «Балканской звезды», широко раскинул руки для объятия.
— Знаю, знаю, сынок, мне все известно, — говорил он со слезами на глазах, сжимая сына в объятиях. — Но выше голову, сынок, и это переживем, как пережили многое! Наш род крепок, нелегко его согнуть бурям и невзгодам… Правда?
Борис высвободился из его цепких рук — неудобно было стоять чуть не посреди улицы в объятиях этого плачущего толстяка.
— Пойдем, сынок, выпьем, — сказал наконец Желю, разжав руки, — выпьем да поговорим, я так стосковался по тебе — описать не могу. Ну, пошли! Оставь ты его, это судилище!
Он взял Бориса под руку и повел вниз по лестнице, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку.
Борис еще не собрался с мыслями после всего пережитого, а тут надо разговаривать с отцом, выслушивать его и давать объяснения.
Желю Сильвупле шагал энергично и бодро, крепко держа Бориса, словно специально подкарауливал его у здания суда.
31
Ружа и Колю ждали Гиту у входа в зал заседаний, желая ее успокоить. Им думалось, в особенности Колю, который был мягче и отзывчивей жены, что именно сейчас, в этот критический момент жизни, Гита нуждается в моральной поддержке. Он допускал и самое страшное — бытовые неурядицы переходного периода способны привести к роковым последствиям. Это чувство усилилось, когда он заметил слезы на глазах Гиты. Журналист увидел в этом не только страдание, но и начало очищения, что давало ему основание радоваться и уважать ее еще больше. А поскольку уважение к несчастным всегда связано с любовью и состраданием, Колю взволнованно ждал того момента, когда увидит Гиту и услышит голос измученной на суде женщины. Если сейчас не протянуть ей руку, значит, потерять навсегда, как это случилось с многими предоставленными самим себе. Колю заходил дальше — он уже представлял, как Гита бросается в реку, слышал перестук колес поезда, под которыми исчезает женщина с простертыми руками, охваченная безнадежным отчаянием; перед глазами мелькала веревка, на которой она повиснет с полным сознанием, что уходит из этого мира молодой и неопытной; ему мерещилось дуло пистолета, направленного в грудь, где трепыхалось испуганное сердце, которое замрет и перестанет биться навеки… Вот какие мысли и видения волновали Колю в минуты ожидания Гиты. Разумеется, он не делился с Ружей своими наивно-сентиментальными тревогами, зная трезвый характер жены, для которой спасение Гиты не выходило за рамки общей заботы о людях. К тому же чрезмерная тревога могла вызвать подозрения, а тогда он не сумеет сохранить хладнокровие. Поэтому, стоя рядом с женой, он только повторял:
