Джессика Андерсон - Лицедеи
На первых порах сыновья Кена с женами и детьми стали реже бывать в его доме. Но решимость Молли «сказать им в лицо всю правду» уступила место более скромному желанию: Кен должен объяснить детям, что Молли нужно немного передохнуть. К несчастью, встречи с Гаем и скачки оставляли Молли слишком много свободного времени, и вскоре оказалось, что при всех своих деньгах она, как прежде, большую часть дня сидит перед телевизором, только уже без Кена: так как дети не могли прийти к нему, он уходил к ним. Поэтому мало-помалу, делая вид, что она страшно недовольна, Молли снова впустила в свой дом сыновей Кена с чадами и домочадцами.
— Значит, она опять ухаживает за кучей младенцев? — расспрашивала Сильвия брата. — И готовит на всю эту ораву?
— Сейчас ей все-таки легче, — рассказывал Стюарт. — Старшим детям приказано поменьше рассиживаться и помогать бабушке. К ней относятся куда почтительнее. Деньги — это деньги.
По случаю новоселья Стюарт преподнес Гарри и Сильвии подарок — огромный ковер. Когда они втроем стояли по краям узорного поля и Гарри с Сильвией ахали, охали и благодарили Стюарта, Гарри внезапно спросил:
— Стюарт, почему у тебя такой безутешный вид все эти дни?
Гарри редко встречался со Стюартом, их мнения и взгляды почти никогда не совпадали, но им было хорошо вместе, как бывает хорошо людям, когда-то дружившим и не сохранившим от прошлого ничего, кроме былой привязанности друг к другу.
— Не знаю, — сказал Стюарт. — Безутешный — это человек, не находящий утешения. Впрочем, пожалуй, ты прав: я безутешен. — От неожиданности он рассмеялся. — Неужели правда? Безутешен, кто бы подумал, я — безутешен!
— Из-за отца? — спросила Сильвия.
— Как тебе сказать, отец всегда был для меня врагом, с которым я должен сражаться. Пока он ходил по земле и раздавал тумаки направо и налево, мне не нужна была цель в жизни. И вдруг — хлоп! — сражаться не с кем, а тут еще я теряю женщину, которая могла бы сделать мою жизнь осмысленной. Я безутешен, потому что прежде добывал деньги с радостью, а теперь радости не стало. Выкипела. До дна.
Как-то вечером в начале ноября Стюарт проводил очередного покупателя, подошел к телефону и набрал номер Розамонды:
— У меня в конторе уходит девушка. Нужно уметь печатать, но главное — телефон: мило отказать, мило заинтересовать, приглядываться к посетителям, рассказывать мне, что за люди, и всякое такое.
— Конечно… — задумчиво проговорила Розамонда.
— Конечно, что?
— Конечно, будет очень неловко, если тебе придется меня прогнать.
— Риск неизбежен. Надеюсь, через некоторое время ты начнешь немного разбираться в нашем деле, тогда я смогу поручить тебе работу с клиентами: показывать дома, вести предварительные переговоры, а сам буду заниматься только продажей. Потом сдашь экзамены и встанешь на ноги.
— Я просто ошеломлена.
— Чем?
— Твоей верой в меня.
— Так что скажешь?
— Давай оба еще подумаем. Я позвоню тебе завтра утром. Независимо ни от чего, Стюарт, большое спасибо.
— Минутку!
— Да?
— Как твой сын?
— Какой, Метью или Доминик?
— Тот, кто был на похоронах.
— Метью собирает спаржу в Маджи.
— Каникулы вроде кончились?
— Гарри говорит, что надо постараться вернуть Метью в школу, хотя бы через год. Ему всегда хотелось заниматься биологией моря.
— А что слышно про другого?
— Доминик очень меня беспокоит.
— Я так и думал, — сказал Стюарт с удовлетворением. — Значит, поговорим завтра.
Розамонда вышла в сад за домом, где Грета медленно шла за газонокосилкой. Она пристроилась рядом и пошла в ногу с матерью.
— Стюарт предложил мне работу у себя в конторе, — прокричала Розамонда.
Грета выключила мотор: — Сколько тебе будут платить?
— О господи, я забыла спросить.
— Неважно. Какое-то жалованье будет. Стюарт не станет мелочиться. Соглашайся.
— Конечно. Это значит, мама, что я смогу от тебя уехать.
— Не стоит спешить, родная. Бумаги пока не подписаны. Продажа может еще сорваться.
— Но если я не перееду, мне придется каждый день совершать такое длинное путешествие, — сказала Розамонда, поеживаясь и глядя в сторону.
— Ну что ж, — проговорила Грета, — мы не так плохо жили вместе. Если учесть…
— Совсем неплохо, — рассмеялась Розамонда. — Если учесть…
Они со смехом обнялись и расцеловались.
— Так или иначе, хорошо, что ты побыла здесь, — успокоившись, сказала Грета и снова занялась газонокосилкой.
Но как только Розамонда уехала, Грета спряталась за такими глухими стенами, что достучаться до нее не мог уже никто из детей. Розамонда и Гермиона неотступно звонили матери, Гарри и Гай то и дело приходили к ней, и все-таки, хотя Грета отвечала на вопросы, разговор обычно не клеился: Грета вдруг выключалась из беседы, будто переносилась в другой мир.
Она больше не произносила шепотом бесконечные монологи наедине сама с собой. Когда дети оставляли ее в покое, маска спадала, и Грета обретала свое истинное лицо: лицо одинокой женщины с глазами, полными животной тоски, и плотно сжатыми губами, изогнутыми плавной дугой, как у Джека Корнока в последние месяцы жизни. Во всех углах ее дома валялось незаконченное шитье. Теперь Грету привлекал только сад. Она работала без перчаток, ее одежда и волосы все обильнее пропитывались потом, так как погода становилась все жарче, но Грета яростно и упорно выпалывала сорняки, завладевшие газонами и клумбами, и, глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина способна возродиться и что ее возрождение примет такую неожиданную форму. Тем не менее возрождение совершалось. По вечерам, когда длинные тени стремительно съеживались на траве и, как белки, прятались в гуще листвы, Грета иногда вдруг поднимала голову и пристально смотрела куда-то в сторону. В такие минуты ее лицо дышало спокойствием, и прежде чем снова приняться за работу, она поправляла на носу очки костяшкой перепачканного в земле большого пальца.
Но детям, видевшим только, как она тоскует, как подавляет клокочущую в груди ярость, поражение Греты казалось окончательным и бесповоротным. Розамонда и Гермиона переговаривались по телефону.
— Стивен считает, что мама сделала одну ужасную ошибку, — сказала Гермиона, — и я с ним согласна. Она надеялась получить подтверждение, что ее страдания не прошли даром.
Розамонда стояла у телефона-автомата в подъезде своей квартиры. Зеленые пластиковые мешки для мусора, набитые до краев, подпирали стену у ее ног.
— По-твоему, она ожидала, что мы станем для нее вознаграждением, — сказала Розамонда.
— Или один из нас. Она надеялась, что один из нас окажется «стоящим всего этого». А потом, когда оказалось, что все мы далеки от совершенства, она перенесла свои упования на внуков.
— Может быть, ты и права. Не знаю.
— Я тебе сказала, что мы ждем еще одного ребенка?
Гермиона всегда сообщала важные новости невпопад, но очень обижалась, если ей тоже отвечали невпопад.
— Правда? — воскликнула Розамонда. — Ох, Мин, это чудесно!
— Мы решили, что в состоянии позволить себе такую роскошь, — бесцветным голосом проговорила Гермиона. — Теперь уже ясно, что мы еще на это годимся, и у Имоджин будет с кем поиграть. Мальчик или девочка, трех спален все равно хватит.
— К рождеству переедете?
— Нет, все-таки не успеем. Наверное, в самом начале января.
— Мама говорила с тобой про рождество?
— Нет. Я сама с ней заговорила, но она ничего не ответила.
— А мне заявила, что еще рано об этом думать.
— Рано? Осталось всего две недели.
— Мы всегда справляли рождество в саду, — сказала Розамонда. — Даже представить себе не могу рождества без цветущей жакаранды.
— Не понимаю, где еще мы можем справлять рождество.
— Уж конечно, не в моей так называемой квартире. Да и Метью это вряд ли понравится.
— А с кем будет Доминик?
— Сначала с Тедом, потом со мной. Он очень скучает о Метью.
— Просто ужасно! Рози, я думаю, у мамы нет никаких причин возражать. Нужно только, чтобы она услышала.
— Ты сказала ей, что снова ждешь ребенка?
— Нет, и не хочу говорить, пока она в таком состоянии. Знаешь, что я подумала? Во вторник я повезу Имоджин делать первую прививку. По дороге заеду за мамой и попрошу поехать со мной. Имоджин пока еще ее радует. Как твоя работа, Рози?
— Честно говоря, вполне ничего. Стюарт вводит меня в курс дела. Мы задерживаемся после работы, приносим из кафе что-нибудь поесть и пьем пиво.
— В жизни не поверю!
— И правильно сделаешь. Пьем вино. Но если уж речь идет о еде на вынос, пиво как-то уместнее.
— А ноги, конечно, кладете на стол?
— Стюарт кладет. Я нет. У меня слишком толстые ноги.
