Курт Воннегут - Рецидивист (Тюремная пташка)
— У нее соревнования — заплыв на спине, мадам, — говорю.
— На спине? А что это у вас за суп такой с гробами?
— Опечатка в меню, мадам, извините. Должно быть: с грибами.
— Почему сметана такая дорогая?
— Туда сливок много идет, мадам, а коровам, понимаете, неудобно в бутылочки эти доиться.
— Что за напасть, все мне кажется, будто нынче вторник, говорит она.
— Нынче и есть вторник.
— Ах, вот почему мне так кажется! Скажите, пожалуйста, а расстегаи у вас не подают?
— Сегодня не пекли, мадам.
— Жаль, мне вот все снилось, как я расстегаем закусываю.
— Приятный, должно быть, сон, мадам.
— Жуткий! — говорит. — Все расстегаи, расстегаи — проснулась, а пижама на полу валяется.
В четвертое измерение ей еще как нужно было сбежать, не меньше, чем мне. Потом я узнал: у нее, оказывается, в тот вечер пациентка умерла. А Саре она очень нравилась. И было пациентке всего тридцать шесть лет, только сердце совсем никуда ожиревшее, расширенное, слабое.
Представляете себе, какие чувства при нашем разговоре испытывал Клюз, сидевший напротив? Я, помните, напрягся, глаза прикрыл и до того из времени выключился да в иное пространство перенесся, словно мы с его женой прямо у него на глазах любовью занимаемся. Конечно, зла он на меня не держал. Вообще ни на кого зла не держит, как бы скверно с ним ни обходились. Но не оченьто приятно было ему наблюдать, как у нас с Сарой, пока по телефону говорили, старая любовь оживает.
Вы хоть что-нибудь встречали столь же неистребимое и многоликое, как супружеская неверность? Такого нигде больше в подлунном мире не найдешь.
— Хочу на диету сесть, — говорит Сара.
— Могу дать тебе совет, как в минуту сбросить двадцать фунтов лишнего жира.
— А как?
— Голову себе отрежь, — говорю.
Клюзу-то лишь мои слова слышны, оттого шутку никак не ухватит — то конец, то начало. А тут все вместе важно.
Спрашиваю, помнится, Сару, по-прежнему ли она закуривает в постели после близости.
Клюз не знал, что она ответила, а ответила она вот как:
— Не знаю. Внимания не обращала. — И тут же ко мне пристает:
— А ты чем занимался, пока в официанты не пошел?
— Вычищал птичий помет из часов с кукушкой, — говорю.
— Вот скажи-ка тогда, почему в птичьих какашках беленького много?
— Беленькое, не беленькое, какашки они какашки и есть, сказал я. — Ладно, сама-то ты чем занимаешься?
— На фабрике работаю, где шьют панталончики.
21
— Ну и как там на фабрике, хорошо за панталончики платят?
— Да ничего, — говорит, — жаловаться не буду. Тысяч десять в год получается. — Сара кашлянула, подав мне условный знак, который я не сразу понял.
— Кашляешь ты сильно, — говорю, не подумав.
— И не проходит.
— Выпей две таблетки, ну знаешь, какие. Как раз то, что тебе нужно.
Слышу — в трубке словно бы водичка буль-буль-буль. А потом она спрашивает: от чего таблетки-то?
— Слабительное, — говорю, — самое эффективное слабительное, какое медики выдумали.
— Слабительное!
— Ага, — говорю, — сиди теперь, не шелохнись, не покашляй.
И еще мы вспомнили шутку про больную лошадь, которая будто бы у меня в конюшне стоит. На самом-то деле никогда лошадей у меня не было. Стало быть, иду к ветеринару, и он мне дает полфунта красного порошка, который нужно скормить лошади. Говорит: вы трубочку из бумаги сверните, засыпьте туда порошок, трубочку в рот ей вставьте и дуйте, пока в горло не попадет.
— Как лошадка-то? — спрашивает Сара.
— Все в порядке с ней, вылечил.
— А вот ты что-то весь красный.
— Так она сначала поперхнулась.
Любопытно ей:
— Еще не разучился смеяться, как твоя мать смеялась?
Это без всяких подковырок было сказано. Саре действительно нравилось, как я подражаю смеху мамы, и по телефону я часто это делал. Только уже много лет не пробовал. А нужно не просто тоненький голос сделать, нужно, чтобы звук получился красивый.
Тут вот в чем сложность: мама никогда не смеялась громко. Когда еще служанкой была в Литве, ее приучили тихонько в кулачок посмеиваться. Считалось: услышит хозяин или гость, как где-то слуги хохочут, и, чего доброго, решит, что это над ним.
Поэтому у мамы, если ее совсем уж одолевал смех, получались едва слышные чистые такие звуки, словно крутят музыкальную шкатулку или колокольчик вдали послышался. Удивительно красиво это выходило, хоть она вовсе и не старалась.
И вот, позабыв, где нахожусь, я набрал в легкие воздуха, сдавил себе горло и воспроизвел, как смеялась мама, — очень уж хотелось старой моей подруге приятное сделать.
Как раз в эту минуту вернулись из библиотеки Арпад Лин с Фредом Убриако. Еще успели мою руладу услышать.
Говорю Саре: извини, не могу больше с тобой разговаривать, и трубку повесил.
Арапад Лин уставился на меня тяжелым взором. Приходилось мне от женщин слышать про то, как мужчины мысленно их раздевают. Сейчас вот и у меня появилось такое чувство. Потом я узнал, что именно это и происходило: Арпад Лин пытался себе представить, как я выгляжу, если одежду снять.
У него мелькнуло подозрение, что я на самом деле миссис Джек Грэхем, которая, переодевшись мужчиной, явилась его проверять.
22
Конечно, не мог я это там же, на месте сообразить — что он меня за миссис Грэхем принимает. И когда он стал мне разные знаки внимания оказывать, для меня это было столь же необъяснимо, как остальные события, происходившие в тот день.
Опасаться начал, что он такой со мной предупредительный, потому как готовится объявить нерадостную новость: не гожусь я для корпорации РАМДЖЕК, работы нет, и сейчас его лимузин доставит меня обратно в отель «Арапахо». Но если так, что-то уж слишком много страсти в его взорах. Из кожи вон лезет, только бы мне понравиться.
Не Исраела Эделя, не Леланда Клюза, нет, меня он считает нужным информировать, что Фрэнк Убриако сделан вице-президентом объединения «Макдоналдсы. Гамбургеры», входящего в РАМДЖЕК.
Я кивнул: очень разумно, мол.
А Лину мало, что я просто кивнул.
— Отличный пример, когда должность и человек просто созданы друг для друга. Вы не находите? Ведь наша корпорация, скажу я вам, для того и существует, чтобы талантливый человек мог всего лучше свои способности использовать.
Обращался он исключительно ко мне, так что мне пришлось буркнуть: конечно, конечно.
И то же самое повторилось после того, как он побеседовал с Клюзом, потом с Эделем, обоих приняв на службу. Клюз стал вицепрезидентом спичечного концерна — видимо, по той причине, что долго спичками вразнос торговал. А Эдель сделался вицепрезидентом хилтоновского отдела ассоциации «Гостеприимство, лимитед» — вероятно, оттого что три недели пробыл ночным портье в отеле «Арапахо».
Вот и моя очередь в библиотеку отправляться. «Хоть вы приглашены последним, но на самом-то деле для нас вы самый первый», — говорит Лин заискивающе. А когда дверь в библиотеку за нами закрылась, совсем уж разошелся с этими своими заигрываниями. «Заходи попить чайку, сказала муха пауку», мурлыкает. И подмигивает мне: дескать, вы же понимаете.
Мне это все очень не нравилось. Интересно, как он с другими в библиотеке своей разговаривал?
Стол там был, какой как раз бы подошел для кабинета Муссолини, а рядом вращающееся кресло.
— Присаживайтесь, — говорит, — присаживайтесь. — Брови то вверх, то вниз так и ходят без остановки. — Креслице-то самое для вас подходящее, а? Правильно говорю? Самое подходящее для вас кресло.
Думаю: смеется надо мной, точно смеется. Ничего, надо стерпеть. Уж сколько лет никакого чувства достоинства я не проявлял. Так что уж теперь-то.
— Сэр, не понимаю я, что такое происходит.
— Полно, — отвечает и пальчиком покачал, — так уж и не понимаете.
— Но все же скажите, как это вы меня отыскали да и вообще за кого принимаете?
— А к чему вам знать, за кого я вас принимаю?
— Я Уолтер Старбек, — выдавливаю из себя.
— Старбек так Старбек, если вам угодно.
— Впрочем, — говорю, — неважно, кто я такой, раз я ничего из себя теперь не представляю. Если вы на самом деле работу можете дать, мне бы самую скромную, другой не нужно.
— У меня есть указание сделать вас вице-президентом, — сказал он, — причем указания исходят от человека, к которому я отношусь с огромным уважением. И я их выполню.
— Мне бы лучше барменом, — говорю.
— Ну конечно! — засмеялся он. — Вы же pousse-cafe любите.
— Могу сам приготовить, если потребуется. У меня диплом доктора миксерологии.
— Еще смеяться можете этак по-особенному, если захотите.
— Знаете, — говорю, — я, пожалуй, домой пойду. Не беспокойтесь, я пешком. Тут недалеко. — И в самом деле недалеко, всего-то кварталов сорок. Туфель, правда, на мне нет, но не больно они и нужны. Как-нибудь и босиком доковыляю.
