Дэниэл Хэндлер - Наречия
С того момента на Томаса нельзя было полагаться. Он принимал участие в круглых столах, и все, что Томас говорил, имело подозрительный налет — ведь как можно полагаться на человека, который захватил с собой в круиз птицу.
— Как-то раз я отправился в поход с двумя друзьями, — рассказывает он в данную минуту, — в лесную чащобу в окрестностях Сан-Франциско. Один из них споткнулся и упал возле ручья, повредив себе при этом ногу.
Аллисон пропускает его слова мимо ушей и как можно дальше переносится прочь от лесов, потому что ей не дает покоя одна тайна. Почему в истории ее любви полно вот таких моментов? Почему, кто ей объяснит, с ней вечно происходит не одно так другое? Ну почему нельзя сделать так, чтобы было что-то одно, и чтобы это что-то повторялось из раза в раз? Как то стихотворение Джона Донна в копировальном салоне вместе с квитанцией, приколотой к сумке, точь-в-точь как стихотворение Джона Донна, о котором все в классе задавали один и тот же вопрос, после чего приходишь домой, выпиваешь бутылку «кьянти» и начинаешь орать на собственного мужа: «Диссертации совсем не одно и то же. Чтобы их написать, приходится вкалывать!» В ту пору Аллисон однозначно любила его, своего милого Адриана. Она любила его, когда он оставлял кипу своих работ на столе возле кассы, и она смотрела на эти листы. Его первые комиксы были про конец света, про то время, когда вулканы выходят из себя и сжигают все дотла в Детройте, Лос-Анджелесе и других городах, где Адриану доводилось жить. Ад на Земле, девять выпусков. Аллисон любила их все — от первого до девятого. Бывало, сидела в ванне и читала их раз за разом, прислушиваясь к шелесту страниц. Было слишком жарко, чтобы наливать воду, к тому же Аллисон любила мужа. Адриан нацарапал на двух листках бумаги два предложения и держал их перед ней, как реплики диалога. Они были почти одинаковы, однако Адриан потратил целый день на то, чтобы убедить ее, что они важны. И Аллисон каждый день тратила впустую вместе с ним и его плечами, они опускались вниз под его рубашкой, когда Адриан наклонялся, чтобы вытащить ее за пояс из пустой ванны. Почему каждый момент не может быть точной копией этого? Потому что на самом деле существует несколько способов делать то, что мы делаем, и именно это, по всей видимости, и случилось с историей Аллисон — «Круиз комиксов» взял курс на север, к тому штату, который никогда ее не привлекал. И как только такое могло произойти, ведь как же Адриан? Посмотри на себя! Они с Китом танцуют в пустеющем баре, танцуют под песню, у которой такие слова:
Каждый день я думаю о тебе,
И каждый день я плачу.
Без тебя Ад на Земле,
И знаешь, почему?
После чего следует припев:
Скажи, зачем ты танцуешь с Китом, Аллисон?
Что ты забыла в «Круизе комиксов»?
Скажи, разве это на пользу будущему малышу?
Что за гадость ты заказываешь на обед?
А потом удивляешься, что так противно на вид и на вкус?
К тому времени как они поженились, в комиксах Адриана произошел некий сдвиг, как в земной коре. Теперь они были про молодого мужчину и его жену, и в них были приключения, хотя все приключения сводились к тому, какая это головная боль — младенцы. Мужчина и женщина грабили банки, пришельцы из космоса пытались испепелить их лазерами, женщина то и дело извлекала из сумочки всякую всячину, которая непременно спасала им жизнь, но никогда — никогда-никогда — им и в голову не приходило обзавестись младенцем, и в этом и заключался сладкий, с горчинкой, конец истории. Аллисон новые комиксы нравились куда меньше, чем те, что были про конец света, но уж таким курсом шел их корабль.
— Что это? — спросила она Адриана после одной ссоры, которая уже успела порядком подзабыться. И Аллисон что-то бросила в воздух. — Неужели тебе не нужен ребенок?
— Ребенок? — удивился Адриан и отшвырнул ручку, которой рисовал. — Может, когда-нибудь попозже, — добавил он, и вообще с какой стати она завела этот разговор, зачем ей понадобилось задавать такие вопросы, и вот теперь, когда песня закончилась, Аллисон спрашивает о чем-то бармена.
— Что-что? — удивляется бармен.
— «Гонконгский сапожник», — повторяет Аллисон.
— Ты уверена, что это тебе не повредит? — спрашивает Кит, стоящий, по всей видимости, позади нее.
— Это тебе, — отвечает Аллисон. — Я весь вечер пила клюквенный морс. Сон или явь? Сон или явь?
Кит усмехается и смотрит ей куда-то через плечо, после чего делает забавное движение рукой, словно что-то пишет в воздухе.
— Вряд ли, — говорит он. — Одно знаю точно: скоро настанет утро. Первым делом настанет именно оно. Я же буду смеяться своим собственным остротам до тех пор, пока бармен не принесет счет.
И правда, счет вскоре прибывает, и Кит подписывает его ручкой, которая оказалась в его руке.
— Порция хуммуса [1], — говорит он. — Черт, я уже позабыл, что мы с тобой заказывали хуммус. Не думаю, что в этом было что-то расистское.
— Я жуткий поклонник, — говорит бармен. — Причем и вашего мужа тоже, мадам. Кстати, примите мои поздравления. Учитывая, как много времени у него отнимает творчество, я думал, вы с ним никогда не решитесь. То есть я хочу сказать, ну кто бы мог подумать, что так получится?
— Нет ничего проще, — отвечает Аллисон в надежде, что она все еще говорит едва слышно и никто не узнает ее мыслей. — Мой муж кончил мне во влагалище.
— Кажется, тебе пора в постель, — говорит Кит. — Я провожу.
Как ни странно, он прав. Потому что сейчас исполняют песню, старую-старую песню, еще с тех времен, когда Кит был симпатичным парнем и учился в школе. Эта песня называется «Приди и возьми мое сердце», в исполнении группы под названием «Эль Клаб», которая записана на одноименной студии звукозаписи.
— Да-да, любовь моя, — произносит Кит, — да-да.
И Аллисон впервые задумывается про плод этой любви. Живот ее все такой же, даже после того как Хиллари положила на него руку, поэтому Аллисон легче думать о ребенке как обитающем в ее сумочке, плацента похожа на забившуюся в швы пыль, а пуповина пригодится, чтобы повесить себе на шею солнечные очки, если у вас есть такая привычка. Но сам младенец должен вести себя осторожно. Ему нельзя играть с огнестрельным оружием или смоченными в керосине тряпками или брать в руки флакончик с пеплом, который подарил ей Адриан. Это было давно, когда ему постоянно слали флакончики с пеплом, потому что он сочинял комиксы про вулканы. Потом книги о проблемах зачатия. Одним серым унылым утром они с Адрианом продали их назад в книжный магазин. Книги были сложены в коробку на заднем сиденье машины, которую они с ним купили вскладчину, шестьдесят на сорок, потому что в то время Адриан зарабатывал куда больше. И вот теперь Аллисон идет к себе в каюту, и когда видит, что Адриана там по-прежнему нет, ей становится муторно — дает о себе знать ее дурацкий, рассвирепевший живот.
— Кажется, меня сейчас вырвет, — говорит она Киту и, пошатываясь, проходит мимо иллюминатора в ванную, которая размером не больше стенного шкафа. Унитаз спроектирован норвежцами, у которых имеется своя теория на тот счет, как им пользоваться, но Аллисон на это наплевать, она наклоняется над унитазом, и ее тотчас выворачивает наизнанку.
— Ой… — произносит Кит.
Аллисон поворачивает норвежский кран, чтобы в унитаз стекла хотя бы струйка воды, и снимает забрызганную рвотой рубашку. Но где Адриан? Первый раз, когда ее вырвало, он держал ей волосы, как никто другой до него — нежными руками художника, привыкшего рисовать апокалипсис. На дворе было Рождество, и приступы тошноты напоминали что-то такое, похороненное в самом центре Земли. А теперь? Аллисон бросает сумочку к двери.
— С тобой все нормально? — спрашивает Кит.
— Меня всего лишь вырвало, — отвечает Аллисон. — Или ты не слышал? Все прекрасно. Ведь я замужем за одним из самых уважаемых художников комиксов Века Вулканов. Беда в другом — мне никогда не приходило в голову, что люди могут быть приветливы ко мне.
— Не вижу в этом ничего удивительного, — говорит Кит и несет ей стакан воды.
— Но потом им достаточно сказать всего одну вещь, и все летит к чертовой матери.
Аллисон ощущает прикосновение прохладного норвежского фаянса и еще глубже наклоняет голову в крошечный унитаз, словно хочет сказать нечто такое, что действительно беспокоит ее. Но ее беспокоит не это. Ее всего лишь вырвало. Беспокоит же ее тот факт, что она одна посреди океана.
— Однажды Адриан услышал, как я резко отозвалась о чем-то, и он даже не отложил ручку. У меня есть несколько любимых стихотворений Джона Донна, я помню их наизусть, и от этого мне грустно.
— Тс-с, — говорит Кит. Аллисон тем временем глоток за глотком пьет воду. — Не надо так громко разговаривать, Аллисон.
