Надежда Щепкина - Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
На половине Сергея Мокрухин начал речь издалека:
— Как у тебя с творческими планами? Надеюсь, ты не собираешься ограничиться реставрацией.
— Отнюдь. Хочу заняться портретной живописью. Сейчас это — золотое дно. А мне как раз с долгами расплатиться надобно.
— Я не о том. Не о коммерческих планах. Долги подождут. Я о творчестве. Хотел тебя спросить, для себя, для души, что ты писать хочешь?
— Хочу написать портрет. Угадай, чей.
— Ну, это угадать нетрудно, — засмеялся Николай. — Вон какая Мадонна с младенцем живет рядом.
— А вот и не угадал. Твой портрет я хочу написать.
— Издеваешься, — решил Николай.
— Ничуть. Вот послушай, что я задумал. Я решил построить все на контрастах: далеко не античная внешность контрастирует с тонкой душевной красотой, духовным изяществом; мощная фактура оттеняет мягкую деликатность, а буйство волос и небрежность одежды — тихую, покойную задумчивость мысли. И цветовая гамма должна звучать интересно: яркий солнечный луч зажигает копну рыжих волос, превращая их в костер; на этом фоне голубые глаза и нежная белая кожа лица (как у всех рыжих) служат диссонансом. Оденем тебя в тяжелый яркий цветной халат с нежнейшим кружевным белым жабо у горла. Поза: ты сидишь в пол-оборота перед чистым полотном, в руках кисть, ты задумчиво роешься в образах, которые просятся на полотно. Ну как? Будешь позировать?
— Задумано интересно, но я не представляю, как это выразить средствами живописи. Я бы не взялся.
— А я верю, что у меня получится. Это будет замечательный портрет. Ну а у тебя какие планы? Так и будешь кошечек да барбосов рисовать?
— Есть у меня задумка, Сережа, но не знаю, суждено ли ей сбыться. Планируется роскошное иллюстрированное издание сочинений Антона Павловича Чехова. Но, конечно, никто мне иллюстрировать его не поручит. Уж очень я прославился своими кошечками и собачками. А я хочу выполнить серию иллюстраций без заказа и послать в редакцию: пусть знают, на что я способен. Хочу для этой цели просить твою Олю позировать мне — она больше подходит для иллюстраций к «Даме с собачкой» и «Дому с мезонином», чем Екатерина Дмитриевна, с которой только греческих богинь писать. Кстати, когда ты собираешься мириться со своей Олей? — добрался, наконец, Николай до цели затеянного им разговора.
— Своей... — горько усмехнулся Сергей. — Я не поссорился с ней, я понял, что эта надменная аристократка не годится мне в спутницы жизни. Извини, Коля, я сейчас не готов говорить об этом. Потом как-нибудь. А сейчас — уволь, не могу. Сейчас я хотел бы поговорить о другом: развлеки ты Катю, а то уж очень она расстроена.
— А что случилось?
— Как, ты не знаешь? Странно... Я привык, что ты обо всех ее делах знаешь раньше меня. Ей отказали в продлении академического отпуска, и если она не начнет посещать занятия немедленно, ее отчислят. Пропадут четыре года учебы. Устроить ребенка в ясли не удалось: нет свободных мест. С нянькой тоже не получилось: няньки в основном — деревенские, им нужно жилье, но главное — у них отношение к гигиене специфическое, если помер — значит слабенький, Бог с ним, другого родим. Я считаю — ничего страшного, когда дочка подрастет, пойдет учиться заново. А пока пусть растит ребенка.
Николай снова вернулся в «теремок».
— За что Вы обижаете меня, Екатерина Дмитриевна,?
— Не понимаю...
— У Вас беда, Вас отчисляют, а я узнаю стороной.
— Ах, Вы об этом... Николай Федорович, дорогой, я дала слово и себе, и Домне Матвеевне, что не буду чрезмерно заботить Вас своими бедами. Это в моих интересах.
— Маменька, маменька, что же Вы наделали? Ладно, будем исправлять. Завтра утром я прихожу за Настенькой, а Вы отправляетесь на учебу. Не беспокойтесь, маменька справится, я ей помогу. Вечером я привезу Вам дочку.
Катя задумалась.
— Хорошо, — согласилась она, — но с уточнением. За Настей я зайду сама, чтобы дать Вам отдохнуть и поработать. Не спорьте, — пресекла она все протесты, — это не обсуждается.
Утром Николай принес домой полусонную Настеньку. Домна Матвеевна посмотрела на нее и грустно покачала головой:
— Славная девочка. Когда же у нас свои-то детки будут?
— Скоро, маменька, скоро! — уверял Николай. — И эта наша будет, старшенькая, мамина помощница.
Через пару недель Николай выдвинул Кате новое предложение:
— Мы с маменькой посоветовались и решили: нечего малышку ни свет ни заря и в темень, когда ей давно нужно спать, таскать по дождю да по холоду. Сделаем так: на время учебы Вы переезжаете жить к маменьке, а я по вечерам буду уходить ночевать к Сереже, захватив с собой ужин и завтрак на двоих. Днем я помогаю маменьке и работаю над иллюстрациями, а вечером — снова отправляюсь ночевать к Сереже. Лучше будет всем: Настеньке, у которой не будет нарушен режим, Вам, Екатерина Дмитриевна не нужно будет совершать рейсы с ребенком, мне удастся отлично выспаться по утрам, и маменьке, которой не нужно будет несколько раз одевать и раздевать ребенка, занятие, как Вы знаете, не из легких. Да и Вы вечерком кое в чем сможете ей помочь.
Несмотря на несмелые возражения Кати, решение было принято.
Николай, переселившись к Сергею, напомнил:
— Натура в твоем распоряжении. Можешь действовать.
— Ничего не выйдет, — возразил Сергей, — нужен яркий солнечный свет, очевидно, будем ждать ясных весенних дней с длительным световым временем. Пока буду форсировать очередной заказной портрет. А ты, давай, оборудуй себе мастерскую в «теремке».
Однажды в непогожую бурную ночь, когда неистовый ветер ломал деревья, бросал в окно брызги дождя пополам со снегом и завывал в печных трубах, Катя подошла к собравшемуся в дорогу Николаю, положила ему руки на плечи и, глядя в глаза, спросила:
— Куда Вы пойдете в такую непогоду? Оставайтесь дома. Я знаю, Вы давно этого хотите. У Николая перехватило дыхание и потемнело в глазах, но он справился с волнением, осторожно снял руку со своего плеча и благоговейно поднес к губам. Тоже он проделал со второй рукой. Продолжая удерживать ее пальцы в своих ладонях, он прерывающимся от волнения голосом заявил:
— Екатерина Дмитриевна... я имею дерзость полагать... что Вы согласны выйти за меня... замуж!
— Что Вы, Николай Федорович, какое замужество? — смутилась Катя. — На таких как я не женятся, с такими как я сожительствуют, таких как я в былые времена камнями побивали.
— Но Вы согласны выйти за меня замуж? — настаивал он.
— Я-то согласна, да кто ж меня возьмет?
— Маменька, маменька, поздравьте нас: Екатерина Дмитриевна так добра, что согласилась стать моей женой. И достаньте мой парадный костюм и белую крахмальную сорочку: я пойду просить руки Екатерины Дмитриевны у Сергея.
Облачившись, он ушел в леденящую бурную ночь.
«Неужели у меня, как у других женщин, будет свой очаг, будет муж, а у Насти — отец? Неужели на меня не будут коситься кумушки как на мать-одиночку с внебрачным ребенком на руках?» — думала Катя, снова и снова перебирая в памяти прошедшую сцену.
Вдруг Катя услышала какие-то странные звуки в соседней комнате. Она поспешила туда и обнаружила горько рыдающую Домну Матвеевну.
— Домна Матвеевна, голубушка, что же Вы плачете? — пыталась успокоить ее Катя, теперь мы будем жить одной дружной семьей, и Коле не надо будет уходить на ночь. Это ведь хорошо, правда?
Домна Матвеевна кивнула головой, продолжая рыдать.
— До сих пор у Вас был только сын, а теперь будет еще и добрая, ласковая дочка. Это тоже хорошо, правда?
Домна Матвеевна снова кивнула, не унимая слез.
— Может быть, Вы считаете, что я недостойна стать женой Вашего сына?
Домна Матвеевна энергично закачала головой.
— Я Вам нравлюсь? Так это же отлично! — обрадовалась Катя. — Вы радоваться должны — мы Вам внуков нарожаем — разве это плохо?
Наконец Домна Матвеевна вытерла фартуком глаза и нос и заключила:
— Все правильно, то, что ты тут говоришь. Только так уж повелось: выдает мать замуж дочь -— радуется: удалось товар с рук сбыть; женит мать сына— и в слезы: родное дитятко чужой бабе отдает.
* * *
— Заходи скорей, прикрой дверь поплотней, чтоб не дуло. Садись к печке. У меня чай поспел — будешь ужинать? — так встретил Сергей продрогшего Николая. — Постой, это что за парад? Ты с утра в командировку едешь?
— Да нет, я, собственно, к тебе с миссией.
— С миссией? Ну, давай, не томи — в чем дело.
Николай принял торжественную позу и громогласно заявил:
— Сергей Дмитриевич! Я прошу у Вас руки сестрицы Вашей Екатерины Дмитриевны. Я говорил с ней, она согласна.
Сергей расхохотался, смеялся долго и с аппетитом.
— Прости друг, лучшей партии для Кати и придумать невозможно, — наконец отдышался Сергей. — Я всегда хотел этого. Ты был моим лучшим другом, а теперь станешь еще ближе — моим братом. Но зачем такие церемонии? В наше время это выглядит нелепо и даже смешно.
— Ты, как всегда, прав Сережа, но только не в этом случае. Екатерина Дмитриевна угнетена своим прошлым, утратила уверенность в себе, и я хочу помочь ей самоутвердиться. Поэтому все у нас будет по высшему разряду: и флердоранж, и фата, и белое платье, и кольца, и венчание в церкви, и торжественный ужин в дорогом ресторане. И первый поцелуй — у алтаря. Ничего, потерплю. После наверстаю. И ты должен меня поддержать в этом.
