Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2010)
— Спасибо огромное. Я никогда такого вкусного торта даже не пробовал. Вот я думаю, при коммунизме такой торт будут давать всем в каждом вытрезвителе.
В те времена я сблизился с Николаем Борисовичем Томашевским. Я дал ему прочесть свою статью “Гоголь. Человеческая трагедия”. Главная мысль там такая: Гоголь хотел стать русским Дантом и пытался осуществить некий, как ему казалось, грандиозный замысел — трилогию на манер “Божественной комедии”. Но успехом это намерение не увенчалось, и неудача привела нашего гения к мучительной смерти.
Николай Борисович (а он был специалистом по итальянской литературе) совершенно согласился с моей точкой зрения.
Летним жарким днем девяносто второго года я встретил Томашевского неподалеку от его дома: он шел медленно, опирался на трость… В это время он жил один: его жена Екатерина Малаховская скончалась, а дочь Маша с мужем и дочкой переехала в Израиль.
Я сказал ему:
— Коля, приходите к нам пообедать — в следующее воскресенье. А еще позовем нашего общего друга — Владимира Андреевича Успенского.
И вот настал тот самый воскресный день — 9 августа 1992 года.
Гости явились вместе, стол уже был накрыт…
Мы чокнулись, выпили по рюмке и закусили.
Тут моя жена спросила Томашевского:
— А в каком городе живет ваша дочь Маша?
— Маша? — переспросил он, — Маша… — И его голова рухнула на тарелку — он лишился сознания.
Мы с Успенским подхватили его и уложили на диван. Стали щупать пульс, и нам казалось, что сердце все еще бьется…
Вызвали “скорую помощь”…
Прибывший врач констатировал смерть, посоветовал нам обратиться в милицию и подозрительно быстро исчез.
Я не буду описывать всех подробностей того кошмарного вечера. Сообщу только одну деталь, нам разъяснили:
— Если бы он умер на улице, отвезти его в морг должна была бы “скорая помощь”. Если бы вы его убили, это стало бы долгом милиции. А поскольку он умер своей смертью, ни медики, ни милиционеры помогать вам не обязаны…
И все же мы добились своего: глубокой ночью прибыла “труповозка” и мучительно пьяные санитары забрали тело нашего гостя…
А когда мы еще только садились за стол, Николай Борисович вот что нам рассказывал. Какое-то время тому назад ему сделали операцию на глазах и на некоторое время запретили употреблять алкоголь. Он пришел в Дом литераторов пообедать и в ресторане увидел своего приятеля — поэта Давида Самойлова. Тот был после точно такой же операции, и ему также было запрещено выпивать… Они вдвоем уселись за стол и тут же спросили бутылку водки… Когда она оказалась перед ними, Самойлов произнес:
— Коля, рюмку я не вижу… А “ее” — я вижу!..
В 1993 году Пасха была 18 апреля (по новому стилю). В конце девяносто второго я вышел “за штат”, дабы без скандала перейти из патриархии в Зарубежную Церковь. Я уже побывал в Суздале и подал соответствующее прошение епископу Валентину (Русанцову), но официально к “зарубежникам” еще не присоединился, поскольку предпринимал тщетные попытки найти достойного клирика, который стал бы служить на моем прежнем приходе.
На Страстной неделе я присутствовал на богослужениях в церкви Благовещения неподалеку от моего дома — в начале Красноармейской улицы. Настоятелем там был и остается мой тогдашний приятель — протоиерей Дмитрий Смирнов. Настала пасхальная ночь… Крестный ход, заутреня, литургия… И вот служба отошла, мы, священники, стоим у Престола…
И тут один из прислужников совершает какую-то промашку… Отец Дмитрий глядит на него с притворной строгостью и произносит:
— Убью!
А я возьми да и скажи:
— А как хорошо было бы быть убитым в такую ночь… После пасхальной службы, после приобщения Святых Тайн… Когда — “прощение от Гроба возсия”…
И к вечеру того же Светлого Дня я узнал, что едва ли не в те минуты, когда я произносил эти слова, в Оптиной пустыни сатанист убил троих насельников — иноков Трофима и Ферапонта и иеромонаха Василия…
В том же девяносто третьем я познакомился и подружился с Александром Михальченковым. В девяностом он побывал в Америке и был представлен Первоиерарху Зарубежной Церкви Митрополиту Виталию.
Мне запомнился рассказ Михальченкова о том, как он вместе с этим архиереем ехал из Канады в Соединенные Штаты. В автомобиле находились четыре человека — все в подрясниках. Вел машину иподиакон Митрополита Георгий Чемодаков (ныне епископ Гавриил), рядом с ним восседал Первоиерарх. А сзади сидели Михальченков и архимандрит Киприан (Пыжов) — человек преклонного возраста, много лет проживавший в Джорданвилле — в русском монастыре. Притом Митрополит был канадский подданный, Чемодаков — австралийский, о. Киприан — американский гражданин, а Михальченков имел советский паспорт.
Когда они пересекали границу Соединенных Штатов, машину остановил чернокожий охранник и попросил путешествующих предъявить документы. Ему были вручены четыре паспорта — канадский, австралийский, американский и советский. Негр хотел было задать какой-то вопрос и обратился к тому, кто был гражданином США, — к о. Киприану. А тот (повторю: многолетний насельник русского монастыря) произнес:
— I don’t speak English.
В марте девяносто четвертого я впервые прилетел в Америку, поселился в гостеприимном доме протоиерея Владимира Шишкова. Мы стали служить с ним вместе в храме во имя Казанской иконы Божией Матери (город Ньюарк, штат Нью-Джерси).
Это очень красивая и удобная церковь — бывшая англиканская. Она была построена в 1915 году, там прекрасные витражи, просторный алтарь, множество подсобных помещений… Помнится, я посмотрел на все на это и сказал о. Владимиру:
— Прекрасный храм — молодцы англиканцы. Дай им Бог в епископы — женщину хорошую…
Ньюарк — довольно большой город. В шестьдесят седьмом году он сделался известным благодаря бунту негров. Чернокожие хулиганы били витрины, грабили магазины, жгли автомобили… Но там была большая итальянская колония. Один из итальянцев сплотил своих соплеменников, вооружил их и предъявил неграм ультиматум:
— Если вы не перестанете бесчинствовать, мы вас всех уничтожим…
И бунт в течение нескольких дней сошел на нет.
На следующих выборах этот итальянец стал мэром Ньюарка.
Шишков, как настоятель тамошнего храма, был приглашен к нему на прием по случаю Дня независимости США.
Градоначальник подходил ко всем гостям, приблизился он и к о. Владимиру. В конце разговора мэр сказал:
— Отец, вот вам номер телефона моего помощника. Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, позвоните ему, и мы вам постараемся помочь.
В течение нескольких последующих лет никаких проблем не возникало.
Но вот возле храма — на пересечении улиц — стали собираться подростки. И происходило это по субботам, вечером. В церкви идет всенощная, а тут рев мотоциклов, громкая музыка, крики, смех…
Обращение в полицию ни к чему не привело — юнцы продолжали свои субботние развлечения. И тогда Шишков нашел листочек с телефоном помощника мэра, позвонил и пожаловался на подростков.
В следующую же субботу они возле храма не появились, и больше никогда их там не было.
На следующем приеме о. Владимир выразил мэру свою благодарность и спросил:
— Как вам удалось прогнать их от нашего храма?
Итальянец отвечал:
— Отец, я ведь вас не спрашиваю, как вы делаете свой бизнес. Что же вы меня спрашиваете, как я делаю мой?
Шишков и его жена Мария Георгиевна рассказывали мне, как в начале шестидесятых годов они гостили в Швейцарии. Там жила тетка о. Владимира, она была замужем за протоиереем Игорем Трояновым.
В те годы в Лозанне проживал престарелый Пьер Жильяр, в начале века — “наставник наследника цесаревича Алексея Николаевича”.
Отец Игорь повез своих гостей познакомиться с этим замечательным человеком. Они увидели маленького, сухонького старичка, который очень приветливо их встретил. После первых незначащих фраз Шишков задал ему какой-то вопрос о Государе Николае Александровиче. И тут Жильяр преобразился — он встал, вытянулся, лицо его сделалось значительным, и он отчеканил фразу:
