Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо
Так что теперь к разговорам о долге равноправно прирастал разговор о шубе, и уже непонятно становилось, что важнее (Варфоломей был уверен, что она побывала на базаре, где еще не побывал чей-то мед…) — шуба или долг? Одно вытесняло другое, и получалось почти так, что возвращение чего-либо одного покрывало возвращение другого. „Опять споловинил!“ — восхищенно сообразил Варфоломей и засмеялся, довольный собственной опытностью и сообразительностью. Оказывается, он это даже произнес вслух. И тут Вор обиделся так искренне, как только воры и умеют обижаться. „Обижаешь, ваше величество, — сказал Вор и решительно вытащил неряшливый узел из-за бочки с медом, — Вот! — торжествовал он, столь несправедливо заподозренный. — Вот!“ И руки и спина его будто рыдали, пока он развязывал. Острые воровские лопатки так и ходили под майкой. Наконец узел развалился на стороны и открыл взору то, что было когда-то Варфоломеевой шубой. „Мы пытались сделать все, что могли! — страстно поведал Вор, загребая горстями клочки шерсти и снова просыпая их в кучу, будто перебирая драгоценности, как Али-Баба из сундука. — Но сам видишь! Мездра…“ И с этими словами он выхватил клок побольше, еще казавшийся целым, и принялся рвать его для убедительности на тонкие полоски, как бумагу. Бедный Варфоломей стал хватать его за руки…
„Но мы еще что-нибудь придумаем, — успокаивал его Вор. — Один скорняк хочет взять эти обрезки для ремонта и предлагает в обмен почти новый шиншилловый жакет. Правда, дамский. Но зато — шиншилла! и доплата совсем крошечная…“ Непосредственность Вора растрогала Варфоломея, и он рассмеялся, радуясь возвращающемуся чувству юмора. „Ладно, — согласился Варфоломей, — когда деньги-то вернешь?“
Он не хотел так уж огорчать Вора. Это было коварно со стороны Варфоломея с такой легкостью перескочить через проблему шубы. Вор как бы укоризненно качал головой, как бы повторяя: опять за свое!..
Варфоломей только рукой махнул, так он опаздывал, и бросился через ступеньку вниз по лестнице. „Постой! — крикнул Вор вниз. — Ты вправду не потребуешь с меня денег, если я сознаюсь?“ Варфоломей прямо-таки повис в воздухе на бегу: наконец-то! Конечно, денег было жаль, но зато — какая свобода! Так их можно было бы и оставить навечно — Варфоломея, повисшего в воздухе с повернутой, как у карточного короля, головой, и его придворного Вора, в майке, свесившегося через перила в пролет… (так бы их и оставить чеканной формулой их союза, как своеобразный вензель, если бы рассказ мог кончиться на этом). „Вот те крест!“ — воскликнул никак не ожидавший такого поворота Варфоломей. Крест Варфоломея не убеждал демонологию Вора. „Я же дал слово!“ — возмутился Варфоломей. „Я верю тебе“, — сказал Вор убежденно. „Ну! — нетерпеливо топнул ногой Варфоломей (наконец приземлившись). — Ну же! Я опаздываю“. „Ты не представляешь, как я тебя уважаю, — прочувствованно сказал Вор, — ты мне как старший брат!“ Варфоломей вздрогнул и передернул плечами, как от озноба: не думал ли он только что теми же словами?.. „Ты мне за отца родного, — развивал далее Вор, — ты думаешь, я не понимаю, что ты для меня сделал? ты же меня из тюрьмы выпустил, ты же детей моих сиротами не оставил… да я для тебя… когда тебе только что-нибудь понадобится! зови! я тотчас…“ „Так ты что, признался наконец?“ — спросил обрадованный и огорченный Варфоломей. С Вором начались корчи, заветное слово готово было сорваться с его губ… „Ты что, мне не веришь?!“ — грозно воскликнул Варфоломей и ногой топнул. „Что ты! верю! как я могу тебе не верить…“ разубеждал его Вор. „Так — да или нет?!“ — вскричал Варфоломей. „Ну что ты сердишься? — отступил от перил Вор. — Я просто так спросил… чтобы точно знать…“
Куда уж точнее… Варфоломей наконец выскользнул из этой своей „тысячи и одной ночи“, почти бежал и усмехался на бегу: ведь слово в слово, как в прошлый раз и в позапрошлый… Правда, тогда еще без шубы было… (Варфоломею жалко шубы.) „Он знает, и я знаю… — размышлял он привычно. — И он знает, что я знаю, и я знаю, что он знает, что я знаю… И он верит, что я сдержу слово. И я его сдержу, хотя мне жалко этих денег. Господи! как они бы пригодились к Рождеству!.. Что я от него требую… он просто не может выговорить такие слова — хочет и не может!“ Какая-то особая честность Вора показалась Варфоломею в этом.
На прием к Визирю Варфоломей опоздал. Визиря уже не было на рабочем месте. Досада на Вора оказалась недолгой. Как только Варфоломей узнал от его секретарши, что Визирь вообще не приходил еще сегодня, не то что к часу, назначенному для встречи с Варфоломеем, — досада его перенеслась на Визиря. Зато свое место Варфоломей успевал занять вовремя.
„Совсем работать не хотят…“ — ворчал он, проходя в свою приемную залу, раскрывая для просушки зонтик, так что тот всю залу и занял. Снял плащ и пиджак и повесил их аккуратно на плечики. Надел черные бухгалтерские нарукавники, взбил на стуле вытертую подушечку и уселся на свой трон. Придвинул к себе тощенькую папку неотложных государственных дел, сделал подобающее для такого рода дел лицо и, сказав „можете войти“, раскрыл ее…
Русский маршал, при всех наградах, от горла до пояса (и что-то еще ниже пояса болталось на сабле…), лежал первым. Фотография была цветная и, хотя маршала никто в редакции не знал, оказалась наиболее впечатляющей во всей русской коллекции. Она затмевала великих Петра и Екатерину и более поздних русских вождей, и главный редактор настаивал на непременном ее присутствии в издании. Оставалось лишь придумать ему биографию, поскольку даже фамилия маршала не была в точности известна, причем, по нормам издания, статья не могла быть меньше самого портрета. Судя по количеству наград, он должен был проиграть очень крупное сражение…
Из семи статей и трех иллюстраций, уже не помещавшихся в макет издания, надо было предпочесть пять или две. Или сократить статьи так, чтобы уместилось все. И это было во власти Варфоломея.
Если упразднить, то кого? Варфоломей расположил перед собою картинки. Маршал остается, пусть и неизвестна его битва… С ним конкурировала некая рыбка и некая шайба, носившая имя инженера, ее выдумавшего. Вот ведь судьба! о самом инженере статьи не полагалось, лишь о его шайбе, а о маршале полагалось, хотя его битва и менее удачна, чем шайба… Что уж тут говорить о рыбке! Рыбка была презабавной, прозрачной, с клювиком, к тому же чрезвычайно древней и редкой, но — сквозь триллионы лет своего победного выживания — совсем уж никому не известной. У маршала было более известно его поражение, чем он сам. Шайба затмила своего изобретателя… Шайба вообще была из всех наиболее знаменитой.
Варфоломей расположил маршала посредине, между рыбкой и чертежиком шайбы. Шайбу никак нельзя было сократить по объективным причинам, маршала подчиняясь приказу, а рыбка была всех милее самому Варфоломею… Иконостас с медалями, древняя рыбка или гениальная шайба?
О Энциклопедия! Варфоломей рассмеялся от удовольствия власти.
Вот во что воплотился его экзотический опыт! Как бывший экспедиционный художник он был не только литературным, но и художественным редактором совмещение редкое, хотя и явно недооцененное руководством, но все-таки обеспечившее куском хлеба, но ему хотелось с маслом. По этому поводу и хаживал он периодически на Олимп, к Председателю. Председатель же Редакционного Совета, с одной стороны, высоко ценил достоинства Варфоломея как работника, с другой — отчасти как бы уже и бегал от него.
Мешала Варфоломею его фамилия! Особенно здесь, во Франции… Не фамилия, а кличка. Таких, как он, в одной лондонской телефонной книге не менее тридцати страниц, даже в любимой „Британнике“ одних великих — более тридцати: от Адама (экономиста) до сэра Вильяма (адмирала), которым Варфоломей особенно восхищался. Еще работая в „Британнике“, давшей ему первую оседлую работу из милости, в честь заслуг его отца, когда тот умер, а Варфоломей женился, брат пропал, а мать обезножела, — подвигал он этого адмирала, хоть и замыкавшего список однофамильцев, повыше по ступеням энциклопедической иерархии, подводя его к родству с одним небольшим религиозным философом, зачисленным им же, Варфоломеем, себе самому в двоюродные прадеды. Он довел адмирала уже до целого столбца в энциклопедии и почти достиг убедительного с ним родства, как пришлось прервать это невинное злоупотребление и отнюдь не из-за того, что его кто-нибудь вывел на чистую воду, а из-за католичества брата, приобретшего вдруг скандальную, чуть ли не политическую окраску. И вот — вместо высокого родства с сэром Вильямом (адмиралом) — нашлись в редакции внимательные коллеги, подыскавшие, помимо брата еще одно нежелательное родство, чуть ли не ирландское (по материнской линии). Всего этого вкупе оказалось достаточно, чтобы почувствовать себя нежелательным в столь респектабельном и ответственном учреждении и лишиться куска хлеба (без масла). И пришлось ему переезжать в женину Францию, можно сказать, почти эмигрировать.
