Питер Хёг - Условно пригодные
Он развелся с Миленой Марич в 1919 году, у них был сын. Их разрыв длился до конца двадцатых годов, потом они возобновили дружеские отношения. Сохранилось несколько сотен писем, написанных ими друг другу в течение последующих двадцати лет.
В этих письмах ни разу, даже между строк, не упоминается дочь, отданная на воспитание в другую семью.
Что заставляет людей покидать ребенка? И какое значение для них в будущем приобретает тот факт, что они это сделали?
Когда к Эйнштейну приходит мировая слава и журналисты задают ему вопросы о том, как он рос, он сам несколько раз использует выражение «труп моего детства» – «The corpse of my childhood».
Он утверждает, что имеет в виду тот суровый, ограниченный консерватизм, который его окружал.
Из его писем Милене Марич становится ясно, что его научные теории разрабатываются в знак протеста против этого консерватизма, с которым он столкнулся и в швейцарской политехнической школе.
Сам он позднее говорил, что теория относительности и рассмотрение времени и пространства были для него еще и бунтом против авторитетов, которые мешают мыслить. Из его писем становится ясно, что его космология развивалась и как политический поступок, и как психологический протест.
Как и стратегия выживания. Кто-то ел лягушек, другие разрабатывали в лаборатории теорию о пространстве.
Эта ограниченность, против которой он протестовал в своей работе, эти предрассудки стали в то же время тем, что заставило его и Милену Марич отказаться от их восьмимесячной дочери.
«The corpse of my childhood».
Двадцать лет я специально старался не думать о Катарине, если же мысль о ней все-таки возникала, я уходил от нее. Именно ребенок попросил меня больше не делать этого. Это случилось осенью девяносто первого года, когда я всего несколько месяцев работал над этой книгой. Она вошла ко мне в лабораторию.
– Тебе надо навестить Катарину,- сказала она.
Не прямо – словами, но тем не менее настойчиво.
Она, этот ребенок, очень мало думает о прошлом и почти никогда о будущем, ее внимание сосредоточено на пространстве, предметах и людях, которые в настоящий момент находятся вокруг нее. Это заставляет тебя по-новому взглянуть на самого себя.
Если бы жить таким образом и, подобно ей, никогда не задумываться о будущем, то было бы трудно делать то, что от тебя требуется, было бы трудно справляться с практическими задачами. Особенно потому, что вокруг тебя все планируется, возможно, не на десять лет вперед, как в школе Биля, но все же на долгое время.
Но если ты очень боишься будущего или если мыслями ты постоянно возвращаешься к тем катастрофам, которые уже позади, то тогда теряешь силы. Если такое случается, то я просто сижу, глядя на нее; она зовет меня из настоящего времени, но я не могу ей помочь, меня увлекло назад к прошлому и сожалениям или вперед к страху перед будущим,- я нахожусь в другом времени, и, находясь в нем, я не представляю для нее никакой ценности.
Но тем не менее она смогла помочь мне. Я посмотрел на нее, понаблюдал за тем, как она играет, я пытаюсь научиться поступать как она или хотя бы отчасти так же.
Она обратила мое внимание на то, что мне надо навестить Катарину. Что когда так долго борешься с прошлым, стараясь удержать его на расстоянии, это совершенно изматывает.
И все-таки я подождал несколько месяцев. Была зима, когда я отправился в Сваррё. Вокруг здания была колючая проволока, у входа был шлагбаум с охраной – внутрь меня не пропустили. Вахтер поговорил по телефону с канцелярией. Все сотрудники с тех пор сменились, сказал он, никто ничего не помнит.
Когда я собирался уходить, он сказал, что старый управляющий живет в деревушке неподалеку от школы.
У него был маленький домик, темный, словно он спрятался в тени дома для психически больных детей, хотя тот и находился в километре отсюда и его не было видно. Почему они остались здесь жить? Он сидел в кресле, покуривая трубку, его жена молча стояла за его спиной, в прихожей я снял обувь и остался в одних носках. Они не предложили мне сесть.
– Вы родственник? – спросил он.
– Я учился вместе с ней в школе.
– Нам запрещено разглашать какие-либо сведения,- заявил он.
– Она получила наследство. Суд по вопросам раздела имущества объявил награду в тысячу крон тому, кто поможет найти ее.
Каким-то образом они умудрялись без слов общаться друг с другом, при этом он даже не оборачивался к ней. Потом он напрягся, чтобы вспомнить. Так много лет и так много детей, каждый год и каждый ребенок были почти на одно лицо. И все-таки он постарался. Постарался приложить усилия и заслужить благодарность.
– Ее выписали и отправили отсюда в семьдесят втором, это точно, у нас до этого три месяца было закрытое отделение. Это было после несчастного случая. Нас заставили принять и мальчиков, до этого у нас были только девочки. Ее изнасиловали и чуть не задушили.
Я выложил деньги на низком столике для карточной игры, покрытом зеленым сукном.
– Куда она уехала?
– Со временем все забываешь,- сказал он,- ну, вышла отсюда.
– Куда?
Вопрос смутил его.
– Ну, отсюда. На свободу.
* * *По пути к двери Биль остановился передо мной. Он хотел что-то сказать, но не мог. Он, за которым утвердилась слава блестящего оратора.
Думаю, что он впервые по-настоящему посмотрел на меня. До этого момента он видел во мне серую тень в потоке учеников. Теперь он посмотрел на меня как на личность. Его привычное самообладание было нарушено – на лице отражалось то, что он видел. Жалкий, условно пригодный, закоренелый преступник. И все-таки человек.
Наверное, я ошибаюсь. Но казалось, что он хочет меня о чем-то попросить.
Прощение всегда считалось важным для школы словом. Оно было важным словом для Грундтвига, важным для Биля. Если ученики совершали проступок, то он либо наказывал их, либо оставлял все как есть. Но в обоих случаях целью было прощение.
Но прощение всегда исходило от них: от Бога через них и далее к нам. Сами они чувствовали, что время на их стороне, что сами они не только уже давным-давно прощены, но и избраны.
И все же казалось, что именно об этом он и просил меня – о прощении. Хотя, наверное, я ошибся.
6
В течение двадцати лет я избегал встречи с Катариной. Когда я наконец попытался ее найти по настоятельной просьбе ребенка, оказалось, что она исчезла, не оставив адреса.
Однако я не сдаюсь. Я знаю, что она где-то есть. Она прочитает это и сможет понять все глубже, чем какое-нибудь другое живое существо. Она прочитает это, и ей станет ясно, что никогда с тех самых времен, когда все это произошло, я не прекращал прикасаться ко времени и наблюдать за тем, как оно изменяется.
И тогда она навестит меня. Она познакомится с женщиной и ребенком, и они ей понравятся. Если у нее нет семьи, мы скажем ей, что она может жить с нами сколько угодно – отсюда никого не могут прогнать. Сумерки Богов закончились.
А потом я покажу ей лабораторию.
Сумерки Богов. Нам рассказывали о них в школе, нам говорили, что это было завершение всего. Конец света, полное уничтожение.
Когда я стал взрослым, я сам прочитал об этом и обнаружил, что они ошибались. Все-таки после этого была жизнь.
Об этом написано в прорицании Вёльвы, в Старшей Эдде. Там написано, что боги лежали на солнце в траве и играли в игру, фигурки в этой игре были из золота,- это было прекрасно. Потом началась война между светом и тьмой, катастрофа, полное уничтожение.
Но после всего этого боги снова лежали, как и прежде, в солнечном свете и играли золотыми фигурками.
Как будто смерть, война и поражение все-таки не оказались завершением, а стали лишь новым началом. Словно время для богов было одним долгим повторением.
Словно после Сумерек Богов появился еще один шанс.
Получить еще один шанс.
Ребенок – это мой шанс, третий шанс. Когда она смотрит на меня подолгу и пристально, не осуждая, то кажется, что она взрослый человек, а я ребенок и что она заверяет меня в том, что ничего дурного со мной не случится. Или же что я взрослый, а она – это я сам в детстве, но это детство защищено родителями, как ты сам никогда не был защищен, или нет,- это невозможно объяснить, но она мой третий шанс.
Первый мой шанс появился, когда Карен и Эрик Хёг нашли меня и усыновили в 1973 году в Сандбьерггорде, когда мне было пятнадцать лет, за что я вечно буду им благодарен. Если бы этого не случилось, меня бы уже не существовало.
Вторым моим шансом стала женщина.
Эта лаборатория мой четвертый шанс.
Когда у тебя появляется еще один шанс, то время поворачивает вспять и снова возвращается прошлое. Тогда ты еще раз переживаешь то, что когда-то привело к катастрофе. Но на этот раз у тебя есть надежда.
