Маркус Зусак - Братья Волф
Руб взял карту.
Рассмотрел.
— Ха.
Я:
— Знаю.
— Убогий ты.
— Знаю, — тут только согласиться и оставалось.
Послышался звук смываемой воды, потом пошумел кран, и папаша вышел из ванной.
— Идем?
Мы закивали и стали собирать карты.
На работе мы с Рубом рыли землю, как черти, болтали и смеялись. Признаю, с Рубом всегда здорово похохотать. Он рассказывал про одну прежнюю подружку, которая любила жевать ему уши.
— Ну пришлось ей купить, блин, жвачки, а то бы щас ходил без ушей.
«Октавия», — подумал я.
Я задумался, какую историю он расскажет о ней через месяц-другой, когда у них все закончится и уплывет за поворот. Ее внимательный взгляд, растрепанные волосы, обычные ноги с изящными ступнями. О каких ее причудах Руб расскажет, интересно. Может, она требовала, чтобы в кино он клал ладонь ей на бедро, а может любила просовывать пальцы ему в кулак. Я не знал.
Все получилось быстро.
Я открыл рот.
И спросил.
— Руб?
— Чего?
Он бросил рыть и посмотрел на меня.
— Сколько еще у тебя с Октавией?
— Неделю. Может, две.
Мне оставалось лишь рыть дальше, а день не спеша поплыл мимо.
На обед — рыба, жирная и вкусная.
Картошка — покропленная солью и пропитанная уксусом.
За едой отец просматривал газету, Руб взял у него телепрограмму, а я стал писать новые слова в уме. Карты на тот день закончились.
Вечером миссис Волф спросила, как у меня дела в школе, и я вернулся к своим недавним мыслям о том, были ли у матери причины в последнее время расстраиваться из-за меня. Я доложил ей, что в школе все путем. Какую-то секунду я раздумывал, не сказать ли кому-нибудь про слова, которые стал записывать, но нет, я не мог. В каком-то смысле это было стыдное, что ли, хотя только эти мои записи и шептали мне на ухо, что все идет как надо. Я не признавался — никому.
Мы вместе прибрались на кухне, пока объедки от ужина не задубели, и ма рассказала мне про книгу, которую читала тогда, под названием «Мой брат Джек».[5] Она сказала, что книга про двух братьев, и как один из них взрослел и при этом все досадовал на то, как он живет и каков он сам.
— Придет время, ты расцветешь, — были ее предпоследние слова. — Только не суди себя слишком строго. — А эти — последние.
Она ушла, я остался на кухне один и понял, что миссис Волф великолепна. Не в смысле блестящий ум или что-то другое блестящее. А великолепна вообще, тем, что она такая, как есть, и даже морщинки вокруг ее постаревших глаз были разных оттенков доброты. Вот отчего она была великолепна.
— Привет, Кэмерон. — Это попозже ко мне заглянула Сара. — Ты как насчет сходить завтра к Стиву на игру?
— Давай, — ответил я. Делать мне все равно было нечего.
— Отлично.
В воскресенье Стиву предстоял очередной матч, но на другом стадионе, где-то в районе Марубры. Ехать решили только мы с Сарой. Зашли к Стиву, и он повез нас на своей машине.
На том матче произошло кое-что важное.
Цвет добротыМы возвращаемся с кладбища обратно в город, и ночь все еще в самом начале.
Мы идем, спотыкаясь, и я думаю о цвете доброты, осознавая, что ее краски и оттенки на человеке не рисуются. Они въедаются.
Пес бросает на меня взгляды.
Он знает мои мысли.
Скоро он опять останавливается, и перед нами здание, взмывает в небеса.
У него стеклянные двери, будто темные зеркала, и мы стоим подле.
Пес взлаивает.
Дерзко и басовито, заставляя меня всмотреться в отражение. Так нужно.
Я пристально смотрю на себя самого и вижу цвета неуклюжести, неуверенности и тоски.
И впервые в жизни я не отворачиваюсь, махнув рукой. Я ныряю в них, чтобы почувствовать их силу.
Я готов.
Пробраться сквозь них.
5
По дороге к Стиву я раздумывал, что же, бляха-муха, собирается делать в жизни моя сестра Сара. Мы шли по улице, и большинство встречных мужиков разглядывали ее. Многие, миновав нас, оборачивались взглянуть на ее фигуру еще разок. Похоже, для них Сара только этим и была. От таких мыслей мне становилось немного тошно (и не хотелось разговаривать), и я надеялся, что на самом деле Саре светит не такая жизнь.
— Извращенцы долбанные, — сказала Сара.
И это меня обнадежило.
Дело в том, что, по-моему, мы все — извращенцы. Все мужчины. И все женщины. И все страдальцы-малолетки вроде меня. Забавно думать, что мой папаша тоже извращенец, или что мать. Но ведь где-то в расщелинах души они, я уверен, было дело, поскальзывались, а то и ныряли охотно. Что до меня, так временами мне кажется, я там и живу. Может, все мы так. Может, одно прекрасное в моей жизни только и есть — карабканье на свет.
Стив, как всегда, спустился к нам махом, едва мы появились. Он сидел на балконе, поднял голову и в следующее мгновение стоял рядом с нами с ключами в руке. Стив ни разу в жизни никуда не опоздал.
Он закинул сумку со снарягой в багажник, и мы покатили.
Ехали по Кливленд-авеню, которая вечно подзабита, даже в воскресенье, и радио у Стива молчало. Нас подрезали, автобусы перед носом отваливали от бровки, но Стив не раздражался. Ни разу не нажал на сигнал, не выругался. Он не видел в этом смысла.
Здорово, что я в тот день поехал на стадион. Здорово было посмотреть на Стива и наблюдать, как он себя ведет. Слова, которые я стал записывать, не только заставили меня по-новому чувствовать и видеть мир: от них я стал любопытнее. Мне хотелось видеть, как люди двигаются, как говорят и как реагируют друг на друга. Стив был прекрасным объектом для изучения.
Поле огородили веревкой, и оттуда, где мы с Сарой стояли, я видел, как Стив подошел к своим. Каждый из них посмотрел на Стива и сказал пару слов. Только один или двое поговорили с ним дольше. Стив не смешался с общей кучей, и было ясно, что он ни с кем там не в близкой дружбе. Ни с одним человеком. И все равно он им нравился. Его уважали. Захоти он, смеялся бы с ними, и все бы ему заглядывали в рот.
Но это сейчас не имело значения.
Для Стива — не имело.
Другое дело в игре: когда он просил мяч, ему отдавали. Когда нужно было провернуть что-то важное, Стив проворачивал. В легких играх звездили другие, но, когда приходилось круто, вывозил Стив, даже если вывозить приходилось в одиночку.
Команды изготовились, из-под обоих навесов много вопили и дурачились, и вот игроки выбежали на поле. Стив в своей команде был капитаном, и, как я и думал, на поле он разговаривал заметно больше. Он никогда не орал. Я только видел, как он что-то поясняет другим игрокам или говорит, что делать. И все слушались.
В три часа игра началась.
Народу на стадионе было прилично, большинство дули пиво или жевали хот-доги, а часто — и то и другое вместе. Многие орали, роняя изо рта крошки еды и слюну.
Как часто бывает, в первые минуты матча возникла свалка, в которой Стив не участвовал. Какой-то чувак подскочил и ударил Стива куда-то в область горла, и все кинулись в драку. Плюхи шлепались в мясо, кулаки кровавились о зубы.
Стив поднялся и отошел в сторону.
Согнулся.
Сплюнул.
Потом выпрямился, пробил штрафной и помчался по полю хлеще прежнего.
Его имя выкликали постоянно.
— Волф! Держи Волфа!
Каждый раз блокировать его посылали нескольких, чтобы уж точно приложить, как следует.
Каждый раз Стив поднимался и продолжал игру.
Мы с Сарой улыбались, когда Стив несколько раз прорывался сквозь защиту, и с его подачи забивали голы. К перерыву его команда уже хорошо вела в счете. Важное событие этого дня произошло в конце второй половины игры.
Небо было темно-серое, собирался дождь.
Люди ежились от холода.
Скользкий ветер тек по воздуху.
Позади гоняли мяч детишки, с застывшим в уголках ртов томатным соусом и коростой на коленках.
Стив готовился пробить штрафной с самого что ни на есть дальнего расстояния — с точки прямо возле трибуны болельщиков чужой команды.
Они дразнили его.
Обзывали.
Кричали, что он — ноль.
Когда он разбегался, в него бросили банку с пивом. Пиво выплеснулось, банка прилетела Стиву в скулу.
Он остановился.
На полушаге.
Замер.
Неторопливо поднял банку и оглядел. Повернулся к компании, ее бросившей, мгновенно притихшей, и, не удостоив ее вторым взглядом, аккуратно опустил банку на землю, в сторонке, и вернулся на исходную позицию.
Толпа во все глаза смотрела, как Стив разбежался и ударил.
Мяч взмыл вверх и спланировал прямо в рамку, а Стив обернулся и посмотрел на тех людей. Он несколько секунд не отводил глаз, а потом побежал в игру, оставив пивную банку, полупустую и растерянную, скучать у боковой линии.
