Елена Чижова - Преступница
За разговором она пропустила обход. Белые халаты роились у соседней палаты, когда, запыхавшись, Виолетта подбежала к своей. Новая сестричка, миловидная девушка лет двадцати, вышла навстречу. Девушка торопилась за врачами, и Виолетта постеснялась спросить. Вообще, эта сестра, в отличие от утренней, внушала робость. Однако утренняя, кажется, обещание сдержала, потому что в обед молодая сестричка подошла и предложила поесть: "Вашему все равно положено, идите, съешьте его порцию". Доброта мгновенно растопила робость. Все-таки немного стесняясь, Виолетта раскрыла сумочку и, нащупав бумажку, сунула в сестринский халат. Она боялась, что молодая девушка откажется возмущенно, но та поблагодарила и посоветовала сходить к сестре-хозяйке за чистым бельевым комплектом. "Положено раз в день, но вы дайте рубль. Когда придет в себя, белья не напасетесь".
К вечеру Виолетта обжилась. Осторожно, боясь потревожить больного, она отмыла остатки чужих испражнений, прилипших к железной спинке кровати, ловко, почти не тревожа, протерла его бока спиртом, который дала молодая сестра. За все это время к мужу подходили дважды - один раз врач, пощупавший пульс, другой - сестра, сделавшая укол. После ужина, вымотавшись за долгий день, Виолетта позвонила соседке - предупредить, что остается в больнице, и дала распоряжения относительно матери, которая приезжала на другой день. Маргаритка испуганно щебетала в трубку, но, прервав, Виолетта приказала вести себя хорошо и обещала передать привет папе.
Для тех, кто оставался в ночь, спальных мест не предусматривалось. В реанимации стояли две пустые кровати, но, постеснявшись спросить, Виолетта села у изголовья. Сквозь тяжкий, лекарственный сон муж постанывал.
Посидев недолго, Виолетта вышла в коридор. Свет погасили. Желтоватая лампочка, накрытая газетой, обозначала сестринский пост. На посту никого не было. Смесь мочи и лекарств пропитала коридорный воздух, и, борясь с тошнотой, подступавшей к горлу, Виолетта двинулась вдоль стены. Она шла, опустив глаза в землю, словно в этой больнице, куда привезли ее мужа, стала женщиной, родившей мертвого. Холод, царивший в туалете, пронзал насквозь. Подобравшись к окну, до половины забеленному краской, Виолетта попыталась выглянуть, но увидела пустое черное небо, стлавшееся над городом. Она вдруг вспомнила: об этом, о муже-инвалиде, предупреждала прежняя жена. Холод больничных туалетов, тошнотворные коридоры, мертвые лампы, освещающие пустые посты, - вот что имела в виду она, рисуя будущую Виолеттину жизнь.
Гадкие мысли бродили в голове: она думала о том, что бывшая жена накаркала: не иначе, эта болезнь - колдовство. Виолетта вспомнила, мать рассказывала соседке: до войны одна увела чужого мужа, так брошенная жена взяла карточку и прямиком - к бабке. Та пошептала, и мужика разбил паралич. Екатерина?.. Нет. Не может быть. Это случилось само собой. Про себя Виолетта выразилась торжественно: волей судьбы. Торжественность не меняла дела. В холодном больничном туалете, пронизанном хлорной вонью, она сидела на деревянном ящике, страдая о том, что сама загубила жизнь, польстившись на старого. Теперь, когда он лежал бессильным и полумертвым, Виолетта понимала, что за ленинградскую жизнь, к которой так и не сумела привыкнуть, она отдала слишком много: столько эта жизнь не стоила.
Поплакав и вытерев слезы, она тронулась в обратный путь, но громкие голоса, доносящиеся из ординаторской, остановили на полдороги. Кто-то смеялся в полный голос, и, не удержавшись, она приоткрыла дверь. В ординаторской пировали. На низком столике, придвинутом к дивану, стояла початая бутылка, стаканы и банка с квашеной капустой. Два молодых доктора и давешняя медсестричка обернулись на скрип двери, и Виолетта отступила. "Что, плохо ему?" - врач, подходивший днем, спросил заботливо. "Нет, нет, я просто - мимо. Там страшно". Этим живым и здоровым людям она не могла объяснить своих страхов, но, не слушая, врач поманил рукой: "Садитесь, посидите с нами, сейчас вы ему без надобности, он под лекарствами".
Стесняясь, Виолетта присела на край. Другая бутылка возникла невесть откуда, за нею стеклянная баночка с огурцами. "Сколько раз говорю родственникам, нельзя домашние консервы, нет - несут. Говорю, возьмите обратно, а они мне суют", - молодая сестричка хрустнула огурцом. "Ну и правильно, нам все сгодится", - аппетитно причмокнув, бородатый врач потянулся к банке.
С половины стакана Виолетта опьянела. Длинный полуголодный день, выпавший на ее долю, дал о себе знать. Крепкий коньяк, поднесенный кем-то из родственников, немедленно тронул голову. Компания была веселой, и холод пустынного коридора уходил прочь. Виолетта чувствовала себя легче, словно колдовские чары спадали, и она воскресала после безысходного дня. Обсуждали какого-то профессора, чьи придирки надоели всем до смерти, и, уважительно прислушиваясь, Виолетта уже понимала суть дела. Кивая головой, будто показывая, что во всех случаях она - на их стороне, Виолетта прихлебывала из стакана, и уже не замечая, что врач с медсестрой куда-то исчезли, рассказывала бородатому свою горестную историю.
Эта история начиналась от Техноложки и заканчивалась в сегодняшней реанимации. Бородатый доктор слушал сочувственно. Подливая из бутылки, он говорил о том, что жизнь на этом не кончается. Скорее всего, муж ее выживет, есть хорошие импортные лекарства, конечно, после такого инфаркта - не орел, но много ли орлов на свете... Его глаза, скрытые за тусклыми стеклами, были пьяными и участливыми, и, сидя рядом на продавленном диване, Виолетта не отнимала руки. Ей казалось, он говорит умно и правильно, и давнее материнское почтение к врачам пролилось слезой. Он придвигался ближе, бормочущие губы уже шевелились у ее глаз. Виолетта чуяла слабость, мешавшую шевельнуться, но из последних сил оттолкнула его руку. Из ординаторской она выскочила, не чуя ног, и ночь напролет просидела на жестком стуле, боясь пошевелиться. Утром, дождавшись обхода, в течение которого врач косился в ее сторону, она отправилась вниз - к пасынку.
С Юлием Виолетта решилась поговорить в открытую, понимала - дело серьезное. В ночной истории ее поведение было почти безупречным, и, умолчав о застолье, она рассказала так, будто зашла в ординаторскую по делу и нарвалась на домогательства. Конечно, она дала достойный отпор, но этим дело не исчерпано - сегодня, во время обхода, доктор поглядывал недвусмысленно.
Юлий кивал. Положение, в которое они попали, оказывалось сложным. Ее отказ означал опасность, в которую попадал отец. В деле больничного лечения многое зависит от врачебной благосклонности. Снова он попытался перевести разговор на деньги, но, вспомнив глаза, сверлившие ее на обходе, Виолетта покачала головой: "Нет, не знаю, сама я боюсь". - "Конечно, я мог бы тебя сменить, но там же... Я ничего не умею". В реанимацию не пускали вдвоем. "Может, пару дней подежурить маме?" - Юлий спросил осторожно, понимая, что ступает на шаткую дорожку. "Только не это", - Виолетта отмела решительно. Мысль о том, что сюда явится бывшая жена и станет распоряжаться, показалась невыносимой. Уж если выбирать... Теперь, когда он приплел свою мамашу, она пожалела, что рассказала. Обозвав себя дурой, совсем потерявшей разум, Виолетта оглядела его с презрением и собралась уходить. Не хватало еще, чтобы маменькин сынок разболтал Екатерине. "Ладно, не бери в голову. Я - сама".
В голове плескались медленные мысли. Их суть сводилась к тому, что, не зайди она в ординаторскую, ничего бы не было. "Подожди, - Юлий остановил, - слушай меня". Если та, другая, сумела справиться с кладбищенскими, с врачом она сладит легко. Не вдаваясь в объяснения, Юлий приказал возвращаться в палату и ждать. Он съездит и обо всем договорится. Если ничего не получится, останется на ночь сам.
Ленькин номер ответил сразу. Сообщив тете Циле печальную новость, он спросил телефон Мишиной Маши. Удивившись, тетя Циля телефон дала, но больничных подробностей расспросить не успела: Юлий поблагодарил и положил трубку. Набрав три цифры, он опустил трубку на рычаг. Складывая в уме подходящие фразы, он пытался передать историю так, чтобы все выглядело прилично. Нужные слова ускользали. Около телефона он промаялся до ранних сумерек и все это время представлял себе отца, распластанного на больничной койке, и мачеху, сидевшую рядом. В палату входил молодой врач, а дальше все двигалось само собой - сцены, одна другой гаже, терзали воображение. "Черт!" - Юлий тряхнул головой и твердой рукой набрал номер.
Ему показалось, Маша не удивилась, потому что, помедлив, подтвердила холодно: "Да, я вас слушаю". Его рассказ получался несвязным: каждая фраза, произнесенная в ее ухо, казалась глупой. "Я очень сочувствую, - Маша наконец отозвалась. - Инфаркт - дело серьезное. Но есть лекарства. Я слышала, самое опасное - первые часы. Если прошло больше суток, и ваш отец... - она замялась, - значит, есть надежда". Невнятную историю с мачехой она пропустила мимо ушей. Собственно, на этом разговор заканчивался. Глупо было надеяться. Он вспомнил ее обвинение и дернул ртом. Твердым голосом человека, которому нечего терять, он поблагодарил за участие. "Насколько я поняла, все дело в вашей мачехе, - она спрашивала прямо, - и теперь вы хотите, чтобы я?.." - "Да, - он ответил, - я прошу вас приехать и поговорить с врачом". Отозвавшись коротким смешком, она спросила адрес больницы. Юлий сообщил и добавил, что выезжает немедленно. Будет ждать ее у крыльца.
