Тони Моррисон - Песнь Соломона
Встречаясь с другими горничными на улице, она их избегала, а те из них, кто постоянно ездил с ней в автобусе, предполагали, что она занимает более высокое положение в штате домашней прислуги, поскольку ходит на работу в туфлях на высоких каблуках, чего не выдержит женщина, которой весь день приходится сновать по дому. Коринфянам была осторожна, она не возила с собой хозяйственную сумку, куда можно сунуть тапочки, передник, форму. Она брала с собой книгу. Небольшой серый томик, на обложке которого было вытиснено золотом: «Альфонс Доде». И только в доме у мисс Грэм она надевала форму (да и то не белую, а голубую) и мягкие кожаные тапочки и лишь после этого опускалась на колени рядом с ведром, наполненным мыльной водой.
Мисс Грэм была в восторге от платья Коринфянам и ее слегка высокомерных манер. Это придавало европейский стиль ее дому, а она стремилась к европейскому стилю, ибо в их городе олицетворяла собой самую сердцевину, дыхание литературного мира. Майкл-Мэри Грэм очень бережно относилась к Коринфянам. Когда она устраивала большой званый обед, то нанимала шведа-повара, а все тяжелые работы выполнял старый пьянчуга белый, услугами которого она пользовалась совместно с «Гудвилл индастриз». И притом ее не раздражала однообразная стряпня Коринфянам, ибо Майкл-Мэри ела несколько раз в день, всегда понемногу и только самые простые кушанья. Да к тому же просто отдыхаешь душой, имея горничную, которая читает романы и, кажется, даже слыхала о нескольких великих писателях. Как приятно вручить горничной на рождество не банальный конверт с деньгами, а томик Уолдена и рассказывать потом об этом друзьям. В мире, где обитала Майкл-Мэри Грэм, ее умеренный либерализм — следствие богемной молодости и положения лирической поэтессы — воспринимался как анархизм.
Коринфянам была наивна, но все же не круглая дура. Она ни разу не дала хозяйке понять, что когда-то посещала колледж, или ездила в Европу, или знает хоть одно французское слово, которому не обучила ее самолично мисс Грэм (как, например, слово entrez[14]). Говоря по правде, Коринфянам нравилась ее работа. В этом доме она получила то, чего не имела в собственном, — у нее появилась ответственность. В каком-то смысле она ощутила твердую почву под ногами, и уверенность сменяла по временам ее напускную надменность. Конечно, унизительно носить форменное платье горничной, даже голубого цвета, и обманывать людей, но эти неприятные стороны ее работы смягчало искреннее воодушевление, которое охватывало ее при мысли, что она теперь сама зарабатывает деньги, а не получает их, как девочка, на карманные расходы. К тому же она с удивлением обнаружила, что аккуратная пачечка банкнот, вручаемая ей каждую субботу в полдень, всего лишь на два доллара меньше той суммы, которую еженедельно приносят домой настоящие секретарши.
Если не считать того, что ей приходилось старательно мыть выложенный плиткой пол и кафельные стены на кухне, а также натирать до блеска паркет, ее работа не была тяжелой. Поэтесса жила одна, и ее время и поступки были подчинены суровым требованиям, налагаемым служением искусству. Посвятив себя поэзии, она, конечно, почти не имела возможности заниматься другими делами. Замужество, дети — все было принесено в жертву Великим Мукам Творчества, и ее домашний алтарь являл собой свидетельство утонченности ее призвания (а также щедрости завещания ее отца). Выбор обстановки, мебели, тонов и красок диктовался только одним — их способностью вызывать вдохновение. И если ей не нравилась какая-нибудь вещь, она любила выражать свое неодобрение словами: «Я не смогу написать ни строчки, пока это у меня в доме». «Это» могло оказаться и вазой, и новым унитазом, только что поставленным водопроводчиками, и комнатным растением, и даже лавровым венком, преподнесенным ей третьим классом школы святого Иоанна в благодарность за растрогавшее аудиторию чтение стихов на рождественском празднике. Каждое утро от десяти до полудня Майкл-Мэри писала стихи, а днем — от трех до четверти пятого. Вечера обычно отводились встречам и дискуссиям: местные поэты, художники, композиторы и прозаики восхваляли или хулили других служителей искусства, с презрением отзывались о рынке и заискивали перед ним. Майкл-Мэри Грэм была царицей этих сборищ, ведь ее стихи печатались: в 1938 году вышел первый сборник, под названием «Души моей времена года», в 1941 году вышел второй сборник-«Дальние берега». Мало того, ее стихотворения публиковались по крайней мере в двадцати тонких литературных журналах, в двух иллюстрированных журналах для широкого круга читателей, в шести университетских журналах и в воскресных приложениях к бесчисленному множеству газет. За двадцать лет, между 1938 и 1958 годами, она девять раз на всевозможных конкурсах была признана лучшим поэтом года и в конце концов достигла апогея — стала лауреатом конкурса поэтов штата. Весьма почетный приз. На церемонии вручения этой почетнейшей награды ансамбль певцов и чтецов школы святого Иоанна исполнил самое знаменитое произведение поэтессы, «Девиз». Все эти триумфы не уменьшили, однако, упорного нежелания ее издателей выпустить в свет полное собрание сочинений мисс Грэм (предварительный вариант заглавия «Дальние, дальние берега»). Но Майкл-Мэри не сомневалась, что рано или поздно издателям придется уступить.
Первое знакомство с Коринфянам отнюдь не произвело на мисс Грэм отрадного впечатления. Прежде всего потому, что будущая горничная явилась для назначенной ей беседы на десять минут раньше срока, и Майкл-Мэри, соблюдавшая свой распорядок дня с точностью до минуты, была вынуждена отворить ей дверь в ситцевом пеньюаре. Рассерженная уже с самого начала такой неаккуратностью, мисс Грэм еще больше разочаровалась, увидев, какая она хрупкая. Разумеется, такая горничная не сможет вставлять в окна сетки от насекомых, выставлять вторые оконные рамы, и у нее не хватит сил убрать как следует дом. Но затем она спросила, как ее зовут, и музыка этого имени — Первое Послание к Коринфянам — настолько заворожила ее, что она наняла ее сразу же. Как она говорила впоследствии друзьям, ее поэтическое чутье одержало верх над здравым смыслом.
Они отлично ладили, горничная и хозяйка, и, когда Коринфянам проработала у нее полгода, Майкл-Мэри предложила ей поучиться печатать на машинке. Таким образом Коринфянам приближалась к тому, чтобы стать и в самом деле переписчицей.
Спустя несколько дней после того, как мисс Грэм сделала ей лестное предложение освоить искусство машинистки, с тем чтобы приходить иногда на помощь хозяйке, в автобус на сиденье рядом с Коринфянам сел какой-то чернокожий. Она не обратила на него особого внимания, лишь заметила, что он скверно одет и немолод на вид. Однако вскоре ей показалось, что он смотрит на нее во все глаза. Она взглянула на него украдкой, проверить, и ее взгляд был встречен широкой улыбкой. Коринфянам отвернулась и сидела так, пока он не вышел из автобуса.
На другой день он появился снова. Она еще раз недвусмысленно продемонстрировала ему свое презрение. Все оставшиеся дни недели на нее никто не смотрел. Но в следующий понедельник он появился опять и буквально ел ее глазами. Эти случайные встречи продолжались примерно месяц. У Коринфянам мелькнула мысль, что ей следовало бы опасаться незнакомца, так как по всему его поведению чувствовалось: он выжидает, спокойно и уверенно выжидает. А затем однажды утром, перед тем как выйти, он уронил рядом с ней на сиденье белый конверт. Конверт долго пролежал там, но, вставая, чтобы дернуть шнур, она не удержалась и взяла его, стараясь сделать это незаметно для других пассажиров.
Позже, стоя у плиты и дожидаясь, когда закипит молоко, она вскрыла конверт; в нем оказалась поздравительная открытка. На конверте над букетом из синих и желтых цветов выпуклыми буквами было написано «Дружба». Это же слово служило заголовком четверостишья, помещенного на открытке:
Дружба — протянутая рука,
Улыбка любви нежной.
Дарю ее тебе навсегда
В знак страсти своей безбрежной.
Белая рука, неясно — мужская или женская, держала еще один букет из синих и желтых цветов размером поменьше первого. Подписи не было.
Коринфянам бросила открытку в бумажный мешок для мусора. Открытка провалялась там весь день, но весь день ей вспоминалась. Когда наступил вечер, Коринфянам, прежде чем выбросить мусор, отыскала открытку, пошарив рукой под кожурой грейпфрута, чаинками, кожицей от салями, протерла ее и положила в сумочку. Она сама не понимала, почему так поступила. Поклонник анекдотический, а его ухаживание для нее оскорбление. Но ведь давно уже никто, совершенно никто не пытался (всерьез не пытался) ухаживать за ней. Да и вообще, такая открытка — настоящий экспонат, ее просто жаль выбрасывать. Досадно, что на ней нет подписи, не потому, что Коринфянам хотелось узнать имя этого мужчины, просто с подписью открытка выглядела бы более достоверной, а так можно подумать, будто она сама же ее купила.
