Эмма Донохью - Комната
Тут я замечаю, что у двери кто-то стоит, и от неожиданности вздрагиваю. Это — Хьюго, но сейчас на его лице нет улыбки.
— У меня в два часа сеанс связи.
— А? — спрашивает Ма.
— У меня сеанс связи в два часа.
— Извини, но я тебя не понимаю…
— Каждый день в два часа я общаюсь со своей мамой, она ждет меня уже две минуты. Это указано в графике, который висит вот здесь, на двери.
Когда мы возвращаемся в свою комнату, я замечаю на кровати маленькую машинку с запиской от Пола. Ма говорит, что она слушала похожую в тот день, когда ее увез Старый Ник, только у этой есть картинки, которые можно передвигать пальцем, и в памяти у нее хранятся не тысячи, а миллионы песен. Она вставляет в уши какие-то маленькие штучки и начинает кивать в такт музыке, которую я не слышу, и тихонько напевать о том, что каждый день она превращается в миллион разных людей.
— Дай и мне послушать.
— Эта песня называется «Горько-сладкая симфония», когда мне было тринадцать лет, я слушала ее не переставая. — И Ма вставляет мне в ухо одну штучку.
— Ой, это слишком громко, — говорю я и выдергиваю эту штучку из уха.
— Осторожнее, Джек, это мне подарок от Пола.
А я и не знал, что это ее машинка, а не моя. В комнате у нас все было общим.
— Послушай теперь «Битлз». Это их старая песня, ей, наверное, уже лет пятьдесят. Она называется «Все, что тебе нужно, — это любовь». Я думаю, она тебе понравится.
Я растерянно спрашиваю:
— А что, разве людям не нужны еда и одежда?
— Конечно, нужны, но если тебя никто не любит, то это очень плохо, — отвечает Ма. Она говорит очень громко, перелистывая список песен пальцем. — Знаешь, ученые как-то провели эксперимент над новорожденными обезьянками. Они забрали их у матерей и посадили в клетки поодиночке. И знаешь, что получилось? Они выросли неправильно.
— А почему они не выросли?
— Да нет, они, конечно, стали большими, но вели себя очень странно. И все потому, что их никто никогда не прижимал к своей груди.
— А в чем проявлялись эти странности?
Ма выключает свою машинку.
— Знаешь, Джек, не надо было мне заводить этот разговор.
— Так в чем же проявлялись эти странности?
Ма на секунду задумывается.
— У них были проблемы с головой.
— Как у сумасшедших?
Она кивает.
— Они кусали самих себя и то, что их окружало.
Хьюго порезал себе руки, но я не думаю, чтобы он кусал себя.
— Почему?
Ма громко выдыхает.
— Видишь ли, если бы они росли со своими мамами, то те прижимали бы их к груди, но поскольку обезьянки сосали молоко из специальных трубочек, то… Короче, оказалось, что любовь была им нужна не меньше молока.
— Это — плохая история.
— Извини. Не надо было ее тебе рассказывать.
— Нет, надо, — говорю я.
— Но…
— Я не хочу, чтобы были плохие истории, которых я не знаю.
Ма крепко-крепко прижимает меня к себе.
— Джек, — говорит она, — тебе не кажется, что я всю эту неделю веду себя как-то странно?
Не знаю, все вокруг кажется мне очень странным.
— Я все путаю. Я знаю, тебе необходимо, чтобы я по-прежнему оставалась твоей Ма, но мне нужно вспомнить, как это — быть самой собой, и поэтому…
А я-то думал, что она сама и моя Ма — это один и тот же человек. Я снова предлагаю ей пойти погулять, но она говорит, что очень устала.
— Какой сегодня день?
— Четверг, — говорит Ма.
— А когда будет воскресенье?
— Остались пятница, суббота, а за ними будет воскресенье…
— То есть через два дня, как и в нашей комнате?
— Да, в неделе повсюду семь дней.
— А что мы попросим принести нам в подарок на воскресенье?
Но Ма качает головой.
После обеда мы садимся в фургончик, на котором написано «Камберлендская клиника», и выезжаем через большие ворота в открытый мир. Мне никуда не хочется ехать, но мы должны показать зубному врачу мамин зуб, который все еще болит.
— А там будут люди, которые нам не друзья?
— Нет, только зубной врач и его помощница, — отвечает Ма. — Они отослали прочь всех других людей, чтобы принять нас одних.
Мы надели шапки и темные очки, но не стали мазать лицо кремом, потому что вредные лучи через оконное стекло не проникают. Ма запрещает мне снимать в машине ботинки. За рулем фургончика сидит шофер в кепке, я думаю, он немой. На сиденье установлено специальное детское кресло, оно расположено высоко, так что, если фургон вдруг резко затормозит, ремень безопасности меня не задушит. Этот ремень крепко прижимает меня к креслу, и мне это не нравится. Я смотрю в окно и высмаркиваю нос. Сегодня мои сопли — зеленого цвета.
По тротуару снуют мужчины и женщины. Я никогда еще не видел такого количества людей. Интересно, все ли они настоящие или только некоторые?
— У некоторых женщин такие же длинные волосы, как и у нас, — говорю я Ма, — а у мужчин — короткие.
— У рок-звезд они тоже длинные. Но это не правило, а просто обычай.
— А что такое обычай?
— Глупая привычка, которой придерживаются все. Хочешь, острижем тебе волосы? — спрашивает Ма.
— Нет, не хочу.
— Это совсем не больно. Когда мне было девятнадцать, я носила короткую стрижку.
Я качаю головой:
— Я не хочу лишиться своей силы.
— Чего-чего?
— Ну, своих мускулов, как Самсон.
Ма смеется.
— Смотри, Ма, человек поджигает самого себя!
— Он просто закуривает сигарету. Когда-то я тоже курила.
Я с удивлением смотрю на нее:
— Зачем?
— Да я уж и не помню.
— Смотри, смотри!
— Не кричи.
Я показываю туда, где по улице идут малыши.
— Смотри, дети, связанные друг с другом.
— Они не связаны. — Ма снова приближает лицо к окну. — Они просто держатся за веревку, чтобы не потеряться. И видишь, самые маленькие сидят в вагончиках, по шесть человек в каждом. Это, наверное, детский сад, вроде того, в который ходит Бронуин.
— Я хочу с ней познакомиться. Отвезите меня, пожалуйста, в тот детский сад, где живут дети и моя кузина Бронуин, — прошу я шофера, но он меня не слышит.
— Ты не забыл, что нас ждет зубной врач? — напоминает мне Ма. Детей больше не видно, я выглядываю во все окна, но их нет.
Зубного врача зовут доктор Лопес. Когда она на секунду поднимает свою маску, я вижу, что губная помада у нее ярко-красного цвета. Сначала она осмотрит меня, потому что у меня тоже есть зубы. Я ложусь в большое кресло, которое умеет двигаться. Я смотрю вверх, широко-широко раскрыв рот, и врач просит меня сосчитать, сколько предметов я вижу на потолке. Там три кота, одна собака, два попугая и…
Я выталкиваю изо рта какой-то металлический предмет.
— Это — просто маленькое зеркальце, видишь, Джек? Я хотела сосчитать твои зубы.
— Их у меня двадцать, — говорю я ей.
— Правильно. — Доктор Лопес улыбается. — Я еще ни разу не встречала маленького мальчика, который мог бы сам сосчитать свои зубы. — Она снова засовывает мне в рот зеркальце. — Гм… расстояние большое, именно это мне и хотелось увидеть.
— А почему вам хотелось это увидеть?
— Потому что это говорит о том… о том, что у тебя много места для маневра.
Ма придется провести много времени в кресле, пока из ее зуба будут убирать все ненужное. Я не хочу ждать в приемной, но помощница врача Янг говорит мне:
— Пойдем, я покажу тебе, какие у нас крутые игрушки. — Она показывает мне акулу на палочке, которая клацает зубами, и еще табурет для сиденья, имеющий форму зуба, но не человеческого, а великаньего. Он весь белый, безо всяких признаков гниения. Я рассматриваю книгу о трансформерах и еще одну, без обложки, о черепахах-мутантах, которые говорят «нет» наркотикам. И тут до меня доносится странный звук.
Янг загораживает дверь своим телом, преграждая мне путь в кабинет.
— Я думаю, твоей маме не хотелось бы, чтобы ты…
Но я ныряю под ее руку и вижу, как доктор Лопес ковыряется в маминых зубах какой-то завывающей машинкой.
— Оставьте ее в покое!
— Все хорошо, — говорит Ма, но ее рот сломан. Что эта врачиха с ней сделала?
— Если он хочет посидеть здесь, то пусть сидит, — говорит доктор Лопес.
Янг приносит табурет в виде зуба и ставит его в угол. Я сажусь на него и смотрю, что делают с моей Ма. Это ужасно, но еще ужаснее было бы ничего не видеть. Один раз Ма дергается в кресле и издает стон, я встаю, но доктор Лопес говорит:
— Еще один обезболивающий укол? — и втыкает маме в рот иглу, после чего она снова сидит спокойно. Это продолжается несколько сотен часов. Я хочу высморкаться, но кожа вокруг моего носа начала облезать, поэтому я просто прижимаю платочек к лицу.
Когда мы возвращаемся на стоянку, мне кажется, что свет бьет меня прямо по голове. Водитель фургона читает газету. Увидев нас, он выходит из кабины и открывает нам дверь.
