Светлана Волкославская - Повесть одной жизни
Но такие случаи не могли серьезно омрачить нашу жизнь. Что поделаешь с воинствующим невежеством! Гораздо больше волновали другие вопросы. Например, в газете появилась статья о том, что каждое религиозное общество должно быть обязательно зарегистрировано. По этому вопросу в нашей среде произошли некоторые разногласия. Ростислав, Николай и Федор Буш выступили за регистрацию. Степан Степанов был решительно против. Он, как обычно, очень эмоционально заявил, что скорее повесится на первом телеграфном столбе, чем понесет списки своих собратьев в руки недоброжелателей. Пастор Вилли тоже опасался регистрации. Много об этом говорили, спорили. Вилли в конце концов согласился, а Степан остался при своем мнении. В результате нам не пришлось нести куда-то списки «своих собратьев», потому что нас не зарегистрировали, а просто взяли на учет.
Вообще у нас были разногласия по некоторым вопросам. Например, сколько детей должно быть в семьях верующих, то есть должны ли мы этот вопрос как-то регулировать. Мнения были такие:
Степан Степанов: «Я верю, что если появится на свет новый человек, то лишний колосок в поле вырастет, а кто будет мудрить, у того чрево вспухнет».
Федор Буш: «Если у тебя детей больше, чем ты способен прокормить и воспитать, то ты выбираешь из двух зол большее».
Пастор Вилли выдвигал какую-то странную теорию, говоря о полном воздержании. Непонятно только, каким образом он сам приобрел четырех сыновей?
Но это так, к слову.
* * *По мнению Николая, мне следовало серьезно «взяться за свои способности».
— Человек пишущий так же не должен оставлять пера, как живописец кисти. Пусть что-нибудь пишет непременно каждый день. Нужно, чтобы рука приучилась совершенно повиноваться мысли. Это не я сказал, это Гоголь! — убеждал меня он.
Сам он, новоиспеченный редактор самиздатовского журнала «Стремление», по вечерам сидел за черновиками будущих статей и подборкой материалов. Готовился к выходу в свет очередной номер этого машинописного издания с эпиграфом «Не хлебом единым будет жить человек». Тираж составлял аж двадцать экземпляров, но сколько сил, энергии, мысли вкладывалось в каждую полупрозрачную, легкую, как крыло бабочки, страницу! Для того чтобы печатная машинка «пробивала» больше копий, мы использовали очень тонкую бумагу. Николай подходил к делу творчески, журнал хорошел от номера к номеру, о нем говорили шепотом, но с восторгом. И вот от меня потребовалось написать для журнала одноименное стихотворение.
— Давай возьмем что-нибудь из классики, — предлагала я, — ну, какой я поэт?
— Твоя «Грешница» у многих вызывает слезы, — отвечал он мне, — а за классику не переживай, мы и ее не забудем.
— У меня нет вдохновения. Знаешь, ворохи пеленок как-то не способствуют, — ворчала я.
В ответ он цитировал Гейне: «Вот люди толкуют о наитии, о вдохновении и тому подобном, а я тружусь, как ювелир над золотой цепью, пригоняя колечко к колечку». Многие знаменитые произведения, милая Нина, написаны без этого пресловутого вдохновения. Дисциплина и настойчивость могут сделать гораздо больше.
Далее мне пришлось узнать, что Толстой работал ежедневно не менее пяти-шести часов, что Стендаль писал третью сцену первого акта «Хорошей партии» без всякого желания, а она стала лучшим достижением его пера… Ну как тут было не задуматься?!
Очередной номер «Стремления» вышел с моим новым стихотворением. Каким-то чудесным образом, подобно маслу в кувшине вдовы, журнал наш рос и множился. Его порой перепечатывали сами читатели.
Нина — Инне Константиновне
г. Алма-Ата, 20 июня 1967 года
Дорогая тетя Инна!
На этот раз не стану скрывать от вас, что дела мои еще недавно были очень плохи. Наталочке исполнилось десять месяцев, когда я перенесла очень тяжелый грипп, а потом было плохо с сердцем. Настолько плохо, что не могла пройти путь от дома до магазина, чтобы несколько раз не остановиться и не присесть где-нибудь на лавочку. Иногда мне казалось, что мое сердце вот-вот остановится совсем. Но хуже всего то, что в таком состоянии я, как вы знаете, снова жду ребенка. Сейчас только молю Бога, чтобы как-то доносить его и чтобы он родился нормальным.
Знаете, я рассталась со своей столь долго лелеемой косой, безжалостно отрезав ее ножницами и бросив в печь. Были такие сильные головные боли, что казалось, она меня к земле пригибает.
Сейчас мне лучше. Отдыхаю в Алма-Ате, где теперь живут наши бывшие соседи, Юлиус П. и его только что вернувшаяся из десятилетнего заключения жена Вера. Много пришлось им вынести в жизни, может быть, потому они так внимательны к нуждам других.
Приняли они меня с детками очень сердечно, каждое утро поят парным молоком, впервые за пять лет я вволю наелась черешни, клубники и даже наварила домой варенья. У них есть пасека высоко в горах, там цветет ароматный чабрец и журчит по камням холодная речка. Алма-Ата — это совсем другое место, даже не сравнить с K.! Пишите мне в К., я скоро туда вернусь. Прошу Вас, молитесь о здоровье моего будущего малыша. Верю, что Господь нас не оставит.
Целую крепко.
Ваша Нина. * * *Накануне нашей пятой осени в Казахстане у Ростислава произошел очень странный разговор с Чаплинской. Она пригласила его к себе в кабинет, угостила чаем с конфетами, порасспросила немного о жизни, жене и детях и вдруг, словно решившись высказать тяжелую и долго вынашиваемую мысль, сказала дрожащим голосом:
— Вы должны простить меня.
— О чем вы, Алла Робертовна? — в замешательстве поинтересовался Ростислав.
— Вы знаете, о чем! — воскликнула она, уже всхлипывая. — Я тогда была амбициозной и глупой. А теперь я думаю, — она закрыла глаза носовым платком, — я думаю, что Бог не дает мне собственных детей, потому что я посягала на ваших…
— Не нужно так думать, — ответил Ростислав.
— Может быть, если Вы простите меня, Он сжалится надо мной, — упорно твердила она.
— Помилуйте, Алла Робертовна, я не держу на вас никакого зла! А пути Господни неисповедимы, нужно только Ему доверять…
Но она продолжала ронять слезы и торопливо объясняла: «У меня уже нет никакой надежды. Врачи так говорят. И вот, я подумала, либо должно случиться чудо, либо… Знаете, что? Я понимаю, что вам, наверное, хочется иметь сына, и дай Бог, чтобы ваше желание исполнилось… Но если у Нины снова родится девочка, может быть, вы разрешите мне удочерить ее… Поверьте, это не бред. Я чувствую, что должна просить вас об этом. Я бы дала ей все. Ведь ваше материальное положение более чем скромное для троих детей».
Ростислав довольно долго не знал, что ответить.
— У меня не может быть ни одной лишней дочери, — пробормотал он наконец.
Предчувствия Аллы Робертовны вскоре оправдались в том смысле, что в нашем доме появилась еще одна девочка.
Помню, как сосредоточенная и сердитая на вид акушерка долго молчала, положив ребенка под лампу и завязывая клеенчатую бирочку на его крошечном красном кулачке. Обычно маме сразу говорят, кого она произвела на свет, и я ждала этих слов как подтверждение того, что родился нормальный ребенок, без отклонений. Но она молчала. Холодно и бело было в этой звонкой комнате с неживым неоновым светом, блеском острых металлических предметов и специфическим запахом стерилизованных бинтов.
— А почему вы ничего не говорите? — осторожно спросила я, пытаясь заглянуть в ее хмурое лицо.
Она вздохнула.
— Да девочка у вас опять.
— А у нее… все нормально?
— А что должно быть не нормально? Очень даже хорошая девочка.
— Слава Богу! — выдохнула я, — а то вы все молчите, как будто что-то не так…
Она как-то неопределенно хмыкнула.
— Да я смотрю — опять девчонка. Сына, поди, ждал, отец-то.
Поскольку Анюту и Наташу я произвела на свет в этом же роддоме, меня здесь хорошо знали. Я слабо махнула рукой.
— Да нам лишь бы здоровый ребенок!
Может быть, Ростислав и ждал сына, но никакого разочарования по поводу появления очередной дочери вслух не высказал.
«Какая у нее круглая головка, — сказал он, удивленно рассматривая девочку дома, — будто на токарном станке выточили».
Мы назвали малышку Светланой. Это имя всегда мне нравилось, но сначала хотелось назвать ребенка то в честь того, то в честь другого…
Как-то вечером почтальон принес телеграмму: «Встречайте восемнадцатого, поезд такой-то, вагон такой-то. Тетя Инна».
Я чуть с ума не сошла от радости. Наконец-то! Мама тоже поздравила нас телеграммой, но приехать не смогла.
Инна Константиновна приехала нагруженной, как купеческие корабли из дальних стран. Коробки с моргающими куклами, коробки с настольными играми, коробки с цифрами и буквами алфавита, способными прилипать к холодильнику… Мамины гостинцы были более практическими — круглые жестяные банки с топленым маслом и сгущенным молоком.
