Выходное пособие - Ма Лин

Больше всего бросалось в глаза, что в одежде использовались полупрозрачные материалы: от целлофановой органзы многослойных юбок до пластика ботинок и туфель, — и через них неуместно, неудобно выглядывали части тела моделей. Критики отмечали, что использование полупрозрачных элементов подчеркивало то, как мы все стали оценивать тела друг друга, тщетно пытаясь распознать лихорадку Шэнь. Дело было не в моде. Мы перестали обращать внимание на то, как женщина одевается, мы начали выискивать в ней признаки болезни.

В один особенно пустой вечер (поток заказов «Спектры» понемногу иссякал) я на рабочем месте смотрела запись интервью с Марком Джейкобсом за кулисами. Он говорил медленным, протяжным голосом: «Я не хотел, чтобы это ощущалось как реальность».

Однажды в воскресенье я проснулась от согласного звона церковных колоколов. Сначала я подумала, что это набат, но, почитав новости, поняла, что они просто отмечают годовщину 11 сентября. Они начали звонить утром в 8:46, в то время, когда первый самолет врезался в северную башню.

В пункте ноль проходила сложная церемония с перечислением имен погибших. Президент Обама обратился к собравшимся с цитатой из 45-го псалма: «Придите и видите дела Господа, — какие произвел Он опустошения на земле: прекращая брани до края земли, сокрушил лук и переломил копье, колесницы сжег огнем».

Я вышла прогуляться. Я помнила, что, когда это случилось, президент Буш сказал нам всем идти по магазинам. Все утро колокола звонили в то время, когда самолеты врезались в здания: северная башня, южная башня, Пентагон, катастрофа в Пенсильвании. На улицах было тихо.

Тем вечером я подумала, что надо бы связаться с родственниками в Китае. Я особенно не общалась с ними с тех пор, как умерла мама. Я посылала подарки на Рождество, которое они отмечали исключительно светским образом. Я отправляла посылки на имя своей тети, которая должна была потом распределить подарки по своему усмотрению. Там была косметика Clinique и шоколад Godiva — то, что привозила им мама, когда туда приезжала. На каждый китайский Новый год тетя присылала мне открытку с подписями всех родственников и пару долларов в красном конверте.

Я подождала до десяти и позвонила тете — только ее номер я легко смогла найти. Моя старшая тетя единственная из всей семьи сносно говорила по-английски. Я звонила и звонила. Потом еще раз сосчитала разницу во времени. Там было десять часов утра. Я подождала еще несколько гудков. Включился автоответчик, но он был переполнен, во всяком случае, так я поняла из автоматического сообщения на китайском. Я повесила трубку.

Оставшаяся часть моей семьи, дальние родственники, растворилась во тьме.

У меня был еще контакт Бинбина: его ник в WeChat. Я зарегистрировалась в мессенджере WeChat специально, чтобы общаться с ним. Хотя я бегло говорила по-китайски, читать иероглифы разучилась — но благодаря чудесам технологии мы могли обмениваться сообщениями. Я использовала гугл-переводчик, чтобы превратить английский текст в китайский, а потом вставляла его в WeChat. Используя этот извилистый метод, мы с Бинбином могли время от времени вести сжатые, короткие беседы, которые в конце концов выливались в поток эмодзи, когда нам надоедало заниматься переводом.

Используя этот метод, я неуклюже написала Бинбину: Семья в порядке? Я беспокоюсь. Кто-нибудь заболел лихорадкой Шэнь?

Я закрыла приложение и стала ждать.

На той же неделе на Уолл-стрит начались протесты. Сотни демонстрантов разбили лагерь в Зукотти-парке. Они называли свое движение «Захвати Уолл-стрит» и протестовали не только против программы помощи банкам после ипотечного кризиса, но и против беспомощности президента Обамы, который не смог заставить банки держать ответ за их возмутительные действия. Протестующие скандировали: «Днем и ночью помогают банкам, а нас продают». В течение нескольких дней в Нью-Йорке царила странная ликующая, заряженная атмосфера надежды. Я поняла, что думаю о Джонатане: если бы он остался, то присоединился бы к протестующим.

Но «Захвати Уолл-стрит» быстро растеряло свой блеск. Сначала это была тема для горячих обсуждений в колонках редакторов и новостях кабельного телевидения. Но в свете быстрого распространения лихорадки Шэнь движение было признано декадентским и неактуальным. Изображения молодых здоровых ребят, скандирующих лозунги без масок — чтобы их голоса было лучше слышно, — казалось, только разъяряют публику.

За неделю протесты в Зукотти-парке сдулись. Несколько протестующих заболели лихорадкой Шэнь. Город договорился с протестующими, что окажет оставшимся, у большинства из которых не было страховки, бесплатную медицинскую помощь, если они уйдут с площади.

Зукотти-парк напоминал покинутый лагерь беженцев. Он оставался в таком виде, пока через несколько дней значительно поредевшие отряды уборщиков не привели все в порядок. На фотографиях, сделанных перед уборкой, виднелись брошенные палатки, тенты и разбросанные по земле предметы одежды. На забытых плакатах можно было прочитать лозунги: «ЛЮДИ ВАЖНЕЕ ДОХОДОВ», «ДЕМОКРАТИЯ ДЛЯ ВСЕХ», «НАС 99 %», «ЕШЬ БОГАТЫХ».

«Похоронный звон», как мы называли счетчик жертв лихорадки на странице Times, в конце концов был удален по требованию правительства, которое считало, что он может спровоцировать панику. К концу августа точное число жертв было трудно установить — я имею в виду, его стало нельзя просто найти через гугл. Счетчик остановился на числе 237 561. Ситуация стала настолько запутанной и противоречивой, что журналисты принялись делать официальные запросы на основании Закона о свободе информации. Серьезность эпидемии оценивалась разными новостными источниками по-разному. Некоторые заявляли, что заболеваемость растет экспоненциально, другие говорили, что болезнь распространяется более медленными темпами. То ли лихорадка Шэнь была не страшнее лихорадки Западного Нила, то ли это была новая черная смерть.

На странице Times сообщалось: запрет на въезд в США из стран Азии одобрен Конгрессом. Он уже вступил в силу.

В начале октября, после устранения «Похоронного звона», сотрудники «Спектры» стали массово уходить в отпуск. Хотя других жертв, кроме Лейн и Сета, не было, это была профилактическая мера. Все хотели сидеть дома, как они надеялись, в безопасности, или вернуться в свои родные города и работать удаленно. В ответ «Спектра», вслед за другими компаниями, которые столкнулись с теми же проблемами, ввела программу удаленной работы. Чтобы участвовать в ней, сотруднику нужно было заполнить анкету, состоящую из двадцати семи вопросов, которые должны были показать, насколько он или она незаменимы.

Заполнив анкету, сотрудник должен был пройти собеседование с Майклом Райтманом и начальником HR-отдела Кэрол. К следующему дню они принимали решение, может ли данный сотрудник работать вне офиса.

Однажды на работе кто-то постучал по спинке моего кресла. Это была Кэрол.

— Майкл хотел бы сейчас с вами переговорить, — сказала она.

— По поводу чего? — спросила я. — Я не подавала заявления об удаленной работе.

— Мы хотели бы обсудить кое-какие детали, касающиеся вашего будущего в «Спектре». — Она улыбнулась.

Мы спустились вниз, в кабинет Майкла. Я подумала, что это связано с моим переводом в художественный отдел. Я подала заявку месяц назад и совершенно об этом забыла. Теперь я пожалела, что была так скромно одета.

Я давно не была в кабинете Майкла, хотя часто проходила мимо и смотрела через стеклянную стену на черную кожаную кушетку, представляя себе, каково это — дремать на ней, когда вокруг все бегают по своим делам. Если меня переведут в художественный отдел, могу я попросить кушетку в свой новый кабинет?