Сон № 9 - Митчелл Дэвид

Ящерица фыркает. Морино похлопывает по папке:

– Здесь все о твоем отце. – Он обмахивается папкой, словно веером. – С тобой было непросто, но мой осведомитель докапывается до всего. Я поручил собрать информацию о тебе, и тут всплыл твой отец. Мы удивились. Надо же. А сейчас проваливай. – Он швыряет папку в металлическую мусорную корзину.

Ящерица встает и пинает мой стул.

– Господин Морино?

– Ты еще здесь?

– Прошу вас, дайте мне эту папку, пожалуйста.

Морино, прищурившись, смотрит на Ящерицу и кивает головой на дверь.

– Господин, если вам больше не нужна эта информация…

– Верно, не нужна, но мне доставляют удовольствие твои напрасные терзания. Мой сын проводит тебя в вестибюль. Там тебя ждет твой друг и наставник Юдзу Даймон. Выжатый как лимон. А теперь – вон отсюда, пока тебя не избили до потери сознания и не выбросили на помойку.

Я иду за Ящерицей, бросаю последний взгляд на мусорную корзину, и мой отец скрывается за захлопнутой дверью комнаты 333.

Я твердо намеревался презрительно пройти мимо Юдзу Даймона, не обращая на него никакого внимания. А потом замечаю распростертое на диване тело. Некоторые из моих знакомых умерли, но я никогда еще не видел покойника – бледного, совершенно неподвижного. Как поступают в таких случаях? Сердце колотится, как обезумевшая заводная боксерская груша. Диван поскрипывает: Даймон шевелится, приоткрывает дрожащие веки. Взгляд блуждает в пространстве, натыкается на меня.

– Что… с тобой… сделали? – Какое-то дребезжание, будто глухо лязгают шестеренки. – Что с тобой сделали, Миякэ?

Я наконец обретаю дар речи:

– Меня отпустили.

– Второе чудо за день. Ты не изувечен?

– Напуган до усрачки, но не изувечен. И уже не так напуган до усрачки, как секунду назад. Я думал, что ты умер! Что с тобой сделали?

Даймон не отвечает.

– Зачем… ты ходил к Мириам… Ну зачем?

– Она выронила библиотечную книгу, когда мы, э-э, случайно встретились в парке Уэно, после того как ты утром слинял. Я вернул ей книгу. Вот и все.

Уголки его губ чуть подрагивают в усмешке.

– А с тобой что сделали?

– Литр крови.

Я, должно быть, ослышался.

– У тебя взяли литр крови? Но это же…

– Да уж, больше, чем… берут в донорском пункте… Ничего, жить буду. Наказание за первую провинность.

– А зачем им твоя кровь?

– Наверное, сделают анализ и продадут.

– Кому?

– Миякэ, прошу тебя… У меня нет сил… для обличительной речи о черных рынках…

– Ты, вообще, как? По-моему, тебе нужно в больницу.

Даймону очень трудно говорить.

– Да, доктор. Я отделался малой кровью – точнее, шестой ее частью – за то, что оскорбил якудза. Жуть. Разумеется, мне повезло. Я остался жив. Согласен, это преступление. Но, прошу вас, не обращайтесь в полицию, потому что отец тоже в этом замешан.

– Хорошо, но болтаться в этом здании совершенно незачем.

– Одну… две минуты… дай мне… собраться с духом.

Я оглядываю вестибюль. Отсюда можно выйти, но снова не зайдешь. Коридор, ведущий в комнату переговоров, забран решеткой, которую запер Ящерица. Стеклянные стены вестибюля оклеены защитной пластиковой пленкой. Отдираю уголок: строительная площадка, заграждения, псевдокалифорнийский пляж на расстоянии полета футбольного мяча. По дощатым мосткам прогуливаются загорелые люди. Бездвижная гладь Тихого океана блестит, как море в фильмах про монстров. Я чихаю. Ох, только бы не простуда, не сейчас, пожалуйста. Мне страшно. А вдруг Даймон впадет в кому, если его отсюда не вытащить?

– Попытайся встать.

– Отвянь.

– Надо позвонить твоим родителям.

Даймон приподнимается:

– Нет-нет, это совершенно исключено. Поверь мне. Позвонить моим родителям – это самое худшее, что можно придумать…

– Почему?

Даймон трясет головой, будто отгоняя муху:

– Политика. Политика.

И что теперь?

– Сколько у тебя денег?

– Забирай все до последней иены, только оставь меня в покое.

– Не искушай меня. У входа в «Ксанаду» есть стоянка такси. Мы с тобой сейчас туда прогуляемся. Либо прямо сейчас, либо я поору на тебя минут десять, а потом пойдем. Решай сам.

Даймон снова вздыхает:

– Вот умеешь ты убеждать, когда захочешь.

Мы пробираемся сквозь толпу. На нас косятся, но думают, что Даймон приваливается ко мне, потому что мертвецки пьян. Сентябрьское солнце заливает землю атомными лучами. Мой форменный комбинезон служащего Японской железной дороги взмок от липкого пота. Людской поток течет в «Ксанаду» и обратно. Повсюду серебристые воздушные шарики и бравурная музыка. Обрывки разговоров, дым из ларька, где жарят кукурузные початки. Мы отражаемся в чьих-то громадных солнечных очках шириной с милю. Выглядим дерьмово. Гигантский черный кролик извлекает из цилиндра карлика-фокусника, и весь мир аплодирует. В отдалении фортепиано со струнным оркестром исполняют что-то очень красивое. Даймон давится всхлипами.

– Тебя мутит? – спрашиваю я.

– Нет. Смеюсь над забавной стороной этого дня.

Интересно, где он ее нашел.

– Ты хоть понимаешь, Миякэ, как мне стыдно, что именно ты спасаешь мою шкуру?

Зэкс Омега вприпрыжку перебегает дорогу, предлагая купить свои мини-копии.

– Ага, – отвечаю я. – Наверное, это очень унизительно.

До самой стоянки такси Даймон не произносит ни слова. С трудом переставляет ноги, дышит прерывисто, тяжело. Дверца такси распахивается сама собой – у нас на юге их все еще открывают вручную.

– Вы знаете Кита-Сэндзю? – спрашиваю я таксиста.

Он кивает.

– Знаете ресторан «Тэнмая», в пяти минутах от станции?

Он кивает.

– Видеопрокат находится на той же улице. – Я записываю адрес «Падающей звезды». – Пожалуйста, отвезите туда моего друга.

Таксист в нерешительности: его привлекает солидная плата за проезд и отпугивает состояние пассажира.

– У него солнечный удар. Минут через десять он придет в себя.

Плата за проезд побеждает, и такси увозит Даймона. Я оборачиваюсь и смотрю туда, откуда пришел. У меня свидание в «Валгалле»^[101] с папкой в металлической мусорной корзине.

Монгол подбирается ближе. Дыра человеческих очертаний в смутной темноте. Вижу его полуулыбку. Ковбойские сапоги отсчитывают последние отпущенные мне секунды. Ящерица и фары «кадиллака», прочесывающие поле битвы, остаются в какой-то другой жизни. Интересно, Морино с Франкенштейном все еще за этим наблюдают? Смотрю на Монгола, боюсь, что если хоть на миг отведу взгляд, то мой убийца сократит путь наполовину. Адреналин борется с лихорадкой, но я не в состоянии воспользоваться силой, которую мне придает страх. Никакой адреналин не сохранит мне жизнь, если я спрыгну с моста и разобьюсь о землю. Никакой адреналин не поможет разоружить настоящего, осязаемого наемника с настоящим, осязаемым пистолетом. Нет, фиг тебе. Я покойник. Кто будет по мне скучать? К следующей субботе Бунтаро найдет себе нового постояльца. Мама начнет очередной цикл самобичевания, угрызений совести и водки. В который раз. Кто знает, что почувствует отец? Мачеха, наверное, купит новую шляпку, чтобы отпраздновать знаменательное событие. У Акико Като ненадолго прибавится бумажной работы. Кошка найдет другое пристанище. Она ко мне приходила только ради молока. Дядюшки со своими женами и моими двоюродными братьями и сестрами на Якусиме, конечно же, расстроятся, но сойдутся на том, что от Токио одни неприятности и что жизнь в Японии полна опасностей, не то что в былые времена. Бабушка выслушает новость с непроницаемым лицом и погрузится в молчание – на полдня. Потом скажет: «Сестра позвала его, и он ушел». На этом список заканчивается. И это при условии, что мой труп найдут. Куда более вероятно, что меня вместе с остальными зароют под будущей взлетно-посадочной полосой. Через неделю Бунтаро заявит обо мне как о пропавшем без вести, и все будут пожимать плечами и говорить, что я пошел по стопам своей матери. Ну вот и он, проверяет свой пистолет. К чему все это? Андзю погубило очарование океана, а меня губит разочарование. Снова чихаю. В такой момент?! А, какая разница?! С отвоеванной у моря земли веет прохладный бриз.