Альберто Васкес-Фигероа - Туарег
– Какая-то причина, чтобы тебя предать, у них была.
– Я не разрешал им воровать, – сказал он с улыбкой. – Я хотел создать правительство порядочных людей, не осознавая, что ни одна страна не располагает достаточным количеством порядочных людей для того, чтобы сформировать правительство. Теперь у них имеются яхты, дворцы на Ривьере и счета в Швейцарии, хотя когда мы были молоды и вместе боролись, то поклялись сражаться с коррупцией с тем же пылом, с каким мы сражались с французами. – Он пощелкал языком, словно насмехаясь над самим собой. – Это была идиотская клятва. Мы могли сражаться с французами, потому что, как бы ни пытались, французами никогда бы не стали. А вот бороться с коррупцией уже не так легко, потому что при всем противодействии ей мы тоже можем сойти с пути истинного… – Он пристально посмотрел на Гаселя: – Понимаешь, о чем я тебе толкую?
– Я туарег, а не тупица. Разница между нами заключается в том, что туареги заглядывают в ваш мир, наблюдают, понимают и отходят в сторону. А вы даже не приближаетесь к нашему миру и уж тем более не можете его понять. Поэтому мы всегда будем выше.
Абдуль эль-Кебир впервые за долгое время весело улыбнулся. Слова Гаселя его искренне позабавили.
– Это правда, что вы, туареги, по-прежнему считаете себя богами избранной расой?
Гасель показал в сторону выхода:
– А какая еще раса выжила бы две тысячи лет в этих песках? Если вода кончится, я останусь в живых, когда тебя будут пожирать черви. Не это ли доказательство того, что боги нас избрали?
– Возможно… И если это так, сейчас самое время обратиться к ним за помощью, потому что то, что не удалось пустыне за две тысячи лет, сделают люди за двадцать. Они хотят вас уничтожить: покончить с вами и стереть с лица земли, даже если окажутся неспособными что-то построить поверх ваших могил.
Гасель прикрыл глаза, не очень-то встревоженный угрозой или предупреждением.
– Никто никогда не сможет погубить туарегов, – проговорил он. – Никто, кроме самих туарегов, а они уже несколько лет живут в мире и не воюют между собой. – Он помолчал и, не открывая глаз, добавил: – А сейчас тебе лучше поспать. Ночь будет долгой.
И действительно, это была долгая и утомительная ночь. С того момента, как красное и трепещущее солнце начало погружаться в марево, струившееся над гребнями барханов, до того момента, как это же самое солнце, отдохнувшее и сверкающее, воскресло слева от них, осветив все тот же пейзаж обнаженных гигантских женских тел.
Они помолились лицом к Мекке и вновь оглядели горизонт.
– Долго ли еще?
– Завтра мы достигнем равнины… Тогда начнется самое плохое.
– Откуда тебе это известно?
У туарега не нашлось ответа. Это было все равно что предсказать, когда начнется песчаная буря или зной усилится до нестерпимости. Это было все равно что почувствовать стадо антилоп за каким-то барханом или же пройти, не заблудившись, доселе неизведанным путем.
– Знаю… – вот и все, что он ответил. – На рассвете мы достигнем равнины.
– Меня это радует. Надоело взбираться и спускаться по барханам и вязнуть в песке.
– Нет. Тебя это не обрадует, – разуверил его Гасель. – Здесь веет ветер. Худо-бедно, но освежает и дает возможность дышать. Реки песка образуются на дорогах ветра. А вот «пустые земли» – они как могилы: там все неподвижно, и ветер настолько горяч, что становится густым. Кровь готова закипеть, а легкие и голова взрываются. Поэтому ни одно животное, ни одно растение там не живет. И эту равнину… – он сделал на последних словах особый упор, указывая пальцем вперед, – никогда никому не удавалось пересечь.
Абдуль эль-Кебир не ответил: его впечатлили не столько слова, сколько тон голоса туарега. Он уже успел его узнать, наблюдал за его поведением в каждый пережитый ими момент, и казалось, что того ничто и никто не пугает. Гасель чувствовал себя уверенно в любой местности, по которой передвигался, и во враждебном мире, в котором ему приходилось действовать. Это был спокойный, замкнутый человек, державшийся на расстоянии. Он словно все время был выше любых проблем и опасностей, однако сейчас, когда речь зашла о «пустой земле», мужчина говорил о ней с уважением, что не могло по меньшей мере не встревожить Абдуля эль-Кебира.
Обычный человек воспринял бы эрг, который они пересекали, как конец всех дорог, начало всяческих безумств и верную смерть. Для туарега же это был всего-навсего удобный этап путешествия, которое скоро станет действительно трудным. Абдуль эль-Кебир даже боялся представить себе то, что этот человек мог считать трудным.
Гасель же, со своей стороны, вел внутреннюю борьбу, спрашивая себя, а не переоценил ли он собственные силы, не последовав совету, который его соплеменники передавали из поколения в поколение в виде формулы: «Избегай Тикдабры».
Руб-аль-Джали на юге Аравийского полуострова и Тикдабра в сердце Сахары являются самыми неприютными районами планеты. Небеса сохранили их специально для того, чтобы отправлять туда души последних негодяев – детоубийц и насильников. Тут же обретались мятущиеся души тех, кто во время священных войн повернулся к врагу спиной.
Гасель Сайях с детства научился не обращать внимания на духов, привидения или призраков, но ему были знакомы другие «пустые земли», менее известные и менее ужасные, чем Тикдабра, а значит, он мог составить себе ясное представление о том, что их ожидало в ближайшие дни.
Он оглядел своего спутника. На самом деле он изучал его с первого мгновения – с того момента, как заметил ужас, промелькнувший в его глазах, когда сообщил ему, что убил охрану. Если он выдержал в заключении столько лет и не признал себя побежденным, настроившись продолжать борьбу, это, несомненно, означало, что он мужественный и необычайно закаленный человек. Однако закалка для борьбы – Гаселю это было прекрасно известно – совсем не то, что закалка, необходимая для противостояния пустыне. С пустыней не борются, потому что пустыню никогда не победить. Пустыне надо сопротивляться, обманывая и притворяясь, чтобы в итоге незаметно стащить у нее свою же собственную жизнь, которую, как она себе вообразила, уже заполучила. В «пустой земле» не место героям во плоти, там нужно быть бескровным камнем, ибо только камням удается стать частью пейзажа.
И Гасель опасался, что Абдуль эль-Кебир, так же как любой другой человек, который не родился имохагом и не рос среди песков и камней, начисто лишен способности превращаться в камень.
Он снова взглянул на него. Несомненно, это был человек, не боявшийся людей, однако его подавляли одиночество и тишина здешней природы, молчаливой и мягко агрессивной. Здесь все представляло собой плавные линии и спокойные цвета, не подстерегал зверь, не прятались скорпион или змея. Даже жаждущий крови москит не появлялся на склоне дня. И все же здесь веяло смертью, хотя ничем не пахло, ибо в асептическом море барханов даже запахи выветрились тысячу лет назад.
