Мария Арбатова - Кино, вино и домино
– А вы видели этот фильм?
– Зачем? Я просто заранее знаю все, что снимет эта семья в ближайшие двести лет!
И не ошибся. Действительно, экран был застелен цитатами из Параджанова. И действительно, главной оказалась интрига маленькой девочки со взрослым дядькой. Ольга, как всякая российская баба, ненавидела «лолитизм» – сначала сама пряталась от домогающихся климактерических мужиков, потом охраняла от них дочку.
– А почему у него такой крен в педофилию? – шепнула она Бабушкину.
– Стареет… – ответил тот, словно сам только что не женился на молодухе.
Ольга никогда не понимала, почему пожилые богемные мужики так часто забывают, что, как в анекдоте, «за совращение несовершеннолетних» – это не тост, а статья Уголовного кодекса. Словно не осознают, что любой «лолитизм» в искусстве в геометрической прогрессии снимает барьеры и завтра развращенными окажутся их дети и внуки.
На экране появлялись знаковые армянские места: зеленые улицы Еревана, площадь Республики, Матенадаран, городской рынок, Цицернакаберд с Музеем геноцида, Ераблур, горы, пляж на берегу Севана.
Даже показалось, что дивно запахло арисой – разваренной пшеничной кашей с курицей, которую армянские хозяйки варят для гостей всю ночь, взбивая и помешивая до однородной массы. А потом подают с жареным луком, топленым маслом и корицей.
Ольга не так давно была на Севане, объявленном зоной экологического бедствия, на конференции. Ирригационное использование воды снизило уровень озера, а отходы предприятий привели к цветению и гибели множества видов рыб. На фестивале, посвященном воде, хотелось бы увидеть в фильме про это.
Но Ашот Квирикян давно был гражданином мира и поселял героев на историческую родину только потому, чтобы богатые армянские эмигранты дали денег на фильм. Ведь снимать голую школьницу можно было в любой стране, кроме консервативной.
– Ну, я вам говорил? – шептал Ольге Бабушкин. – Девчонка-то ничего, трогательная. Слишком много ее голых сисек… Я понимаю, что это чтоб у старых пердунов-спонсоров в эмиграции текла слюна, но должно же быть чувство меры… А этот тупой шкаф? Зачем они его взяли на главную роль? Он не может играть интеллигента, он не умеет есть вилкой и ножом! Он – избяной, нутряной… Эти армяне вообще не чувствуют русских артистов! Смотрите, сколько пустых проходов… И эти бесконечные открыточные панорамы, чтобы у тех же старых пердунов-спонсоров в эмиграции текли слезы!..
– Какой вы жестокий! Вполне симпатичное кино. – Ольга внутренне была согласна с ним, но уж очень не любила взаимные обливания киношников помоями.
– Увидите, он потащит эту этнографическую патоку на фестивали и получит кукиш! А знаете почему? Потому что нет геев, нет замученных вымирающих народов, нет обсера России! А без этого теперь западных премий не дают!
– Серьезно?
– Увы! Хоть будь ты трижды Феллини Бергманович!
– Перестаньте шептаться, вы мешаете смотреть фильм! – цыкнули на них сзади рублевские.
Когда зажгли свет, Ашот Квирикян торжествующе предстал перед аплодисментами, поглаживая бороду.
– Потрясающе! Грандиозно! Это большое кино! Какие актерские работы! Какой видеоряд! Ах, как я люблю Армению, словно там побывала! Это «Оскар», это чистый «Оскар»! Сегодняшний вечер незабываем! Ради одного этого стоило ехать в Италию! – лепетали дамы.
– Я придумывал этот фильм всю жизнь, это мой «Амаркорд». – Ашот Квирикян таял в кольце восторгающихся женщин как мороженое, и подмигивал сияющей Куколке.
– «Амаркорд»? А что, разве «Амаркорд» сняла Джульетта Мазина? – умыл его народный кинокритик Сулейманов.
– Так ведь я сначала воспитал жену, а теперь пожинаю лавры, – выкрутился Ашот Квирикян.
– А вы ее из детдома взяли? – не унимался Сулейманов.
– Вы прямо скажите, что вам не нравится мой фильм! Это продолжение нашего разговора в ресторане?! Вот им всем нравится, вам – не нравится! – Ашот прислонился к толпе дам и обнял двух, стоявших к нему ближе всех.
– Я не сказал, что не нравится, но, на мой взгляд… это не армянская девочка! Французская, американская, русская, какая угодно, но не армянская! – Сулейманов сидел какой-то потухший, словно его оскорбили фильмом. – Я готов согласиться, что армянская девочка может влюбиться в мужчину. Но она будет вести себя не так… и общество вокруг нее тоже будет вести себя иначе. А это… это профанация…
– Что вы знаете об армянских девочках? – Ашот оттолкнул дам и встал в свой полный огромный рост перед столом с крохотным критиком Сулеймановым. – В Армении кинематограф всегда был мужской! Он никогда не обращался к образу армянки. А она стала другой! Новой! Но вы не хотите этого знать!
– Как простой обыватель, я скажу, что это великолепное кино! Я плакала и смеялась! – встряла Наташа жалобным голосом.
– Хорошие девочки берут в кино попкорн, плохие – презерватив, умные – губную помаду, – громко съязвил Бабушкин.
– И тебе тоже не нравится? Понимаю! – резко обернулся к нему Ашот Квирикян.
– Я плохо разбираюсь в кино… – пошутил Бабушкин, снял очки и начал демонстративно протирать их салфеткой. – И плохо вижу в новых очках!
Столпившиеся вокруг Квирикяна дамы кидали на Бабушкина испепеляющие взгляды.
– Как вам сказать, Ашот, чтоб вы поняли, хотя вы человек умный и все понимаете! Опасно, когда кинематографисты делают из национальности профессию! Ездил я на ваш «Золотой абрикос» в Ереван, там каждый фильм, примерно как ваш, называется «Я – армянин. Поняли?». – Было видно, что Сулейманов искренне страдает. – Ездил на украинский фестиваль – то же самое, сплошной «голодомор-хохлопотоп»! Про наших уже и не говорю! Либо Голливуд для бедных, либо ложки-матрешки! Где кино? Дайте мне кино, а не приятный отчет об освоении бюджета!
– А что вы на меня так наехали? Вам больше некого в нашем кино критиковать? – начал защищаться Квирикян. – Вы, когда через день в жюри сидите, вам, кроме меня, некому это сказать?
И дамы повернулись испепелять глазами Сулейманова.
– Говорить имеет смысл только тому, кто может это услышать. Вы и ваша жена – талантливые люди, поэтому я мучаюсь, когда вижу такой кинопродукт. Вы сделали все, чтобы ваш фильм показали в прайм-тайм. Вы соучаствуете в преступлении, совершаемом над народонаселением страны! – почти закричал Сулейманов.
– Да, хочу в прайм-тайм! Мне надоело быть кинематографистом второго плана. И лепить «кино не для всех», которое посмотрят пять спивающихся интеллигентов! Я хочу нормально пожить на старости лет! Имею право? – в ответ закричал Ашот Квирикян.
– Вы? Нет! – еще громче заорал Сулейманов. – Сегодня, когда коррупция в кинопроизводстве выше, чем в нефти и газе, талантливые люди должны блюсти себя.
