Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук
— Фридеш Каринти, Фридеш Каринти. Что-то знакомое, погоди. Нет, не помню.
Больше спрашивать было не у кого.
Алина уже подросла на несколько лет и сантиметров, когда привлекательные буквы настигли ее в библиотеке интерната. Она взяла книгу, прочитала название: «Увлекательное путешествие в Фа-Ми-Ре-До» и тут же вычеркнула имя известного венгерского писателя из своего перечня достойных изучения. Алина много читала, ей нравилось постигать неизвестное, но фа-ми-ре-до ей в жизни хватало с избытком. Может, и стоило тогда почитать, может, и не была бы она сейчас столь категорична. Ведь недаром послала ей судьба еще одну неожиданную встречу с именем этого автора. Они летели с Андреем из Берлина. Он мирно спал, Алина, как всегда в свободное время, просматривала снимки, соседка справа увлеченно читала книгу афоризмов.
— Как это верно, — неожиданно произнесла она вслух. — Кто же это сказал? Хм, я и не знаю такого. А вы не знаете, кто такой Фридеш Каринти? — обратилась она к Алине.
— Венгерский писатель первой половины двадцатого века, — вежливо ответила она, не собираясь продолжать разговор.
Но разбуженный Андрей неожиданно спросил:
— И что интересного он сказал?
— Вы только послушайте, — оживилась женщина. — «Ну как женщина и мужчина могут понять друг друга, ведь они оба хотят разного: мужчина хочет женщину, а женщина хочет мужчину». Очень, очень тонко.
— С юмором, — согласился Андрей.
А Алина лишь плечами пожала. Не было ей дела ни до Каринти, ни до его высказываний. А сейчас вспомнилось почему-то. Почему?
Да, какая разница «почему»? Как вспомнилось, так и забудется. Это удел профессоров психологических центров разбираться в причинно-следственных связях. Вот пусть и займутся своими прямыми обязанностями, а она больше не желает иметь с этим ничего общего. У Алины своя жизнь, и не надо в нее лезть. Хотя он и не лез вовсе. Сказал же: не хотел покупать. И на выставке, значит, не был, и не искал ее вовсе. И думать наверняка забыл о том, кто такая Алина Щеглова. Но зачем-то ведь она понадобилась ему в Камеруне? Ах да! Как же она могла забыть! Хотел что-то разузнать, как и все остальные, о звезде мировой сцены. Ну да. И в Карнеги-холл он у нее был. В общем, очередной фанат. Психиатр с расстройством психики. И откуда столько восторженных почитателей? И почему у нее с рождения счастливая звезда? Почему ей гостинцы, а Алине объедки? Проклятый червь пожирающей здравый смысл зависти неожиданно начинает ползать в Алининых внутренностях с удвоенной энергией. Последний год она думала о скрипачке исключительно как о своей талантливой сестре, дающей где-то далеко успешные гастроли и живущей беззаботно со своим Арчибальдом. Заставила себя думать именно так, а не иначе. Иногда прошлые обиды давали о себе знать: когда звонил отец и по-прежнему, не интересуясь делами Алины, спрашивал, почему «его дорогая Машенька так долго не звонит, или не пишет, или не приезжает». Текст разный — смысл один. А еще раны начинали кровоточить с удвоенной силой, когда неожиданно во сне Алина опять вдруг встречала учителя из интерната и вновь переживала ту давнюю историю, но больше всего она страдала, когда вспоминала блеск Маниных глаз, устремленных на мужа. В такие мгновения Алине снова начинало казаться вечное: ей — все, мне — ничего. Но Алине уже не пять, не двенадцать и даже не двадцать. Ей двадцать седьмой год, и она в состоянии проследить истоки своей ненависти и даже заставить себя остановиться и приказать себе строго: «Стоп! Она ни в чем не виновата!»
Но сейчас здравый смысл опять молчит. Химеры прошлого не отпускают Алину, сжимают в своих объятиях и навязчиво шипят: «Она забрала у тебя все. Это она, она, она. Останови ее! Усмири! Ты должна стать лучше нее! Счастливее!» Алина знает только один способ добиться этого немедленно. Едва выйдя из дверей Центра, она быстро вынимает из сумочки телефон, набирает номер, и когда ей отвечают, произносит решительно:
— Я согласна.
30
— Ты согласна? — бабушка с опаской смотрит на Алину. Привыкла уже к строптивому характеру внучки. Иногда, попросишь чего, вмиг выполнит, а бывает, упрется рогом и с места не сдвинется. А тут и задача такая непростая: откажет, и ничего не попишешь. Но вроде молчит пока, не рубит с плеча. Видно, задумалась.
Алина не задумалась. Она оцепенела от неожиданности обрушившегося на нее счастья. Нельзя сказать, чтобы она не мечтала об этом. Как раз наоборот. С тех самых пор, когда она, шестилетняя, первый раз вышла на сцену, держа в вытянутых руках огромный букет для сестры, с того момента, когда Маша вдруг объявила в микрофон: «Это моя младшая сестренка», а Алина не стушевалась и поклонилась, сорвав пусть жидкие, но все же аплодисменты, с той минуты она тайно грезила о том, чтобы снова очутиться в эпицентре зрительского внимания. Иногда ее желания прорывались наружу:
— Я тоже хочу учиться музыке, — заявила она как-то после очередного показательного концерта, устроенного Маней домашним.
— Ну, спой что-нибудь, — благосклонно согласилась Зинаида. После Машиных сонат и прелюдий она всегда находилась в умиротворенном состоянии духа и могла какое-то время безболезненно мириться с окружающей ее действительностью.
— По долинам и по-о взго-орьям шла дивизия впе-е-ред, — начала Алина бодрым речитативом.
— Хватит. Из тебя музыкант, что из меня механизатор.
— А кто такой механизатор? — все же спросил ребенок, сдерживая слезы. Любопытство превыше всего.
— Много будешь знать…
Теперь уже Алина дает волю чувствам. Отходит в свой уголок, шмыгая носом.
— Алиш, не плачь. — Маша тут как тут со своей вечной жалостью и утешениями. — Я могу с тобой заниматься, хочешь? Может быть, тогда…
— Отстань!
— Зиночка, а может, и правда попробовать. Что, если гитара, — попробовала Галина вступиться за внучку.
— Я сказала: нет!
Зина если уперлась, то уговоры бесполезны. И Алина такая же: вся в мать. Именно поэтому сейчас Галина просто затаилась и ждет решения. Ждет решения двенадцатилетней пигалицы. Стыд, да и только. Ну что же она молчит? Будто специально медлит.
Алина не нарочно. Она просто не поняла, что еще так ничего и не произнесла вслух. Душа-то ее уже давно поет и ликует, победно кричит: «Я буду выступать!» Ну и что, что ей в руки дадут какой-то железный треугольник и палочку! Подумаешь, надо всего лишь три раза легонько зацепить ею инструмент! Самое главное, что мальчик из ансамбля заболел и теперь его партию могут доверить исполнять ей.
— Алина! Сколько можно молчать?! Маша должна дать ответ. В конце концов, это ее экзамен. Речь идет о серьезных вещах, — Галина начинает терять терпение. Она никогда не отличалась покладистым нравом, а теперь, когда ей перевалило за семьдесят, стало еще тяжелее подстраиваться под нелегкие характеры окружающих. Хорошо хоть коммуналку обещают скоро начать расселять. Может, тогда спокойнее станет. Хотя основное поле брани все одно никуда не денется. За Машу только можно не волноваться. Она — человек. Но ведь есть еще Алина — волчонок и Зина — ходячий мертвец со своей любовью. И что ни день, у них в доме схватка волка с покойником. Лучше бы уж Зина относилась к дочери, как Фельдман: не замечала бы, и все. Так ведь нет. Замечает. И понукает, и шпыняет, и ругает на чем свет стоит, будто она не работник Дома культуры, а портовый грузчик. Да и Алина, даром что маленькая, за словом в карман не лезет. Зина одно, та в ответ десять. Только когда мать уж совсем что-то обидное выкрикнет, лишь тогда отвечать не станет: вся съежится, скрючится, словно хочет исчезнуть, и замолчит на несколько дней. Галина и просила, и умоляла, и угрожала. Без толку. У Зины на все один ответ:
