Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица
И вот поэтому я не имею права отступать. Не могу вернуться потому, что мне некуда возвращаться. У меня в жизни есть цель, и в моих силах достичь ее или хотя бы приблизиться. Какие еще могут быть сомнения? И я, подняв голову, уверенно шагнул на ленту пассажирской дорожки-ускорителя.
Часть II
Город счастливых ветров
Клаудия и ночной полет
В самолете я познакомился с испанкой Клаудией. Двенадцать часов полета до Буэнос-Айреса мы провели рядом, на соседних местах, иногда задавая друг другу вопросы. Она рассказала мне, что из аэропорта лучше всего ехать не в такси, а заказав прямо на выходе так называемый «Remis», автомобиль с водителем, оплатив его в месте заказа. Что ситуация с криминалом в городе нормальная и что Recoleta – район, в котором находится мой отель, – это самый респектабельный район города и лучшие магазины расположены неподалеку, в районе улиц Santa Fe, Cordoba и Florida. Что мистер Доллар давно и прочно завоевал эту страну и чем больше у тебя зеленых бумажек, желательно большего номинала, тем ты более свой на этом празднике жизни. Эти несколько немудреных житейских советов должны были очень помочь мне после посадки. Клаудия настолько хорошо описала мне процесс заказа этого самого «Remis», что я решил подстраховаться и избежать возможного контакта со своим, а я уже не сомневался в этом, будущим палачом–дипломатом.
Проспав несколько ночных часов в самолете, я проснулся на рассвете и принялся наблюдать дивную картину небес, начинающих окрашиваться в оранжево-золотые тона. Я счел это добрым знаком. Рассвет – это победа над иллюзией ночи. День – естественная среда обитания человека, то, чем бескорыстно делится с нами мироздание. Рассвет, который ты встречаешь над океаном, находясь выше всех уровней облачности, это самая чистая проба естества. Я улыбнулся Клаудии, она ответила мне шикарной улыбкой в тридцать два крупных белых зуба:
– Прекрасный день, не так ли?
– О да! Рассвет сообщает, что будущее вновь стало настоящим и вновь превращается в будущее.
– Клаудия, я не знал, что лечу рядом с поэтессой.
– О, нет, Марк, я вовсе не поэтесса – просто испанцы почти такие же романтики, как и вы, русские. Мы тоже обладаем страстной душой, способной страдать совершенно искренне. Наши гитары плачут на разные голоса, совсем как люди. Свойства испанской и русской души во многом схожи, по-моему.
– Клаудия, вы удивляете меня все больше и больше. Откуда такие познания о русской душе у испанской девушки?
– Я культурная и образованная испанская девушка. Окончила университет в Севилье, отделения филологии и экономики.
– О! А я как-то заходил в ваш университет. Тот самый, в здании которого ранее была знаменитая табачная фабрика, где трудилась не менее знаменитая цыганка Кармен.
– Да, да, совершенно верно, вы бывали в Севилье?
– Да. Я бывал в Севилье. И в моем сердце живет любовь к этому городу.
– Марк, мне очень приятно, что вы так говорите о Севилье.
– Я говорю то, что думаю, Клаудия. Так что насчет русской души?
– Я читала Есенина.
– Сергея Есенина?! В переводе на испанский? Это величайший русский поэт, но я считал, что иностранцу невозможно понять Есенина. Ведь я приготовился услышать двух излюбленных иностранцами русских писателей – это Tolstoy & Dostoevsky.
– Марк, Достоевский, безусловно, великий писатель. Но он все время ходил по дну души и исследовал все ее самые черные закоулки, а Есенин… Есенин летал в облаках. И иногда он находился в пасмурном небе, а иногда он поднимался до таких вершин, откуда так же хорошо видно солнце, как сейчас из иллюминатора нашего «Airbus».
– Клаудия, я просто потрясен тем, что со мной рядом оказалась девушка из того крайне невеликого числа людей, при общении с которыми наступает духовный передоз. Я и сам влюблен в поэзию Есенина и считаю его русским поэтом уровня Пушкина. А Пушкин – это эталон русской поэзии. А кто же еще известен вам именно из русских поэтов?
– Пушкин, безусловно.
– Вы знаете, у нас был замечательный писатель, Рыбаков. Из современных. Он написал несколько книг об одном честном и порядочном молодом человеке, которого звали Крош, Сергей Крашенинников. Так вот, этот самый Крош, он тоже любил Пушкина. Там, в этой книге, даже есть место, когда некто Веэн, очень образованный человек, искусствовед, говорит ему, что «любить Пушкина – это уже само по себе признак хорошего вкуса». Быть может, кто-то еще?
– У нас были переведены Бродский и Николай Рубцов.
– Это великие поэты. И у обоих очень трагичная судьба. Первого изгнали с Родины при большевиках, а второго убила собственная любовница, также поэтесса. Она очень переживала, что Рубцов более талантливый, чем она сама. Да… Еще одна милая шутка сатаны: в мире муз люди ненавидят друг друга до того, что напоминают скорпионов в банке.
– Согласна с вами, Марк. А почему вы так много говорите о поэзии? Признайтесь: вы сами пишете стихи?
– Да, пишу и не скрываю этого. Закидываю их в Интернет, на один из литературных сайтов. Народ читает, комментирует, многим нравятся мои стихи.
– Вы не пишете на английском?
– Нет, я не настолько хорошо знаю этот язык. Мне кажется, что переводить стихи – это особенный талант. Здесь нет места точности. Переводчик и сам должен быть поэтом.
– Марк, ваш английский безупречен. Уверяю вас, что если бы я не знала, что вы русский, то подумала бы, что вы американец. Вы говорите в точности как они.
– Спасибо вам, Клаудия. Я восхищен беседой с вами. Мне почему-то казалось, что только мы, русские, способны вот так запросто раскрыться перед человеком, а оказалось, что я заблуждался.
– Вы знаете, Марк, люди раскрываются друг перед другом тогда, когда им интересен собеседник.
– И что же? – Я взглянул на нее откровенно похотливым взглядом. – Я вам интересен?
– Скромность не украшает настоящую испанку, и я скажу вам, что да. А ведь сперва я подумала, что придется всю дорогу сидеть рядом с мужиком, который обязательно выпьет виски и будет храпеть, дыша на меня перегаром.
– Ну, уж нет. Рядом с такой удивительной и поэтичной девушкой, как вы, напиваться и засыпать – это преступление.
Мы немного помолчали. Я накрыл ее руку своей, она не отдернула руки, и я лишь почувствовал в своей попутчице дрожь от желания. В самолете было выключено основное освещение, и этот полумрак, и то, что в нашем ряду не было третьего кресла, способствовало встрече наших губ. Мы с Клаудиий слились в каком-то отчаянном интернациональном поцелуе. Я почувствовал в ней силу, темперамент, не имеющий границ, ее сок, наполнявший всю ее, без остатка. Она явно привыкла доминировать, но я не дал ей возможность играть первую скрипку в нашем любовном дуэте. Я буквально схватил ее сзади за волосы и впился в восхитительный чувственный рот так, словно нашел в этом поцелуе смысл самой жизни. Этот акт мазохизма продолжался долго, и мы, с упоением целуясь, долго изучали друг друга руками, и для нас не было запретных зон в тот рассветный час, на высоте одиннадцати километров над Атлантическим океаном, по пути в Город Счастливых Ветров, Буэнос-Айрес…
