Артем Гай - Всего одна жизнь
В холле третьего этажа Федору Родионовичу встретился доцент Ардаров, молодой очень серьезный черноглазый человек, которого решительно все называли только по имени-отчеству — Раилем Фуатовичем. Обменявшись несколькими фразами, они стали молча подниматься, профессор на одну ступеньку впереди. Все знали, что шеф не любит лишних разговоров. А кто определит, что он сочтет лишним?..
Федор Родионович неторопливо ступал по широким истертым ступеням, ставшим такими знакомыми за многие десятки лет. Лестницы успокаивали его, сосредоточивали, особенно знакомые. И он подумал: а может быть, не все еще потеряно? Вот — пересадка почки, спасение обреченного… Срочная трансплантация сонной артерии — уникальная операция, выполненная одним из его немногих учеников… Трансплантация нижнего отдела аорты… В течение месяца три такие победы! Их еще нет?.. Будут, должны быть!.. Частность? Но ведь вся жизнь — из частностей. Вероятно, действительно у хирурга, пусть это будет даже профессор, главное — спасение и излечение людей. А все остальное — от лукавого. Ведь он не сомневается, что студентам нужно прививать именно такое отношение к хирургии! И хотя начинающий врач и профессор стоят на разных ступенях, но лестница одна и та же.
Уже в холле четвертого этажа их нагнал ассистент, который должен был помогать ему сегодня на лекции.
— Здравствуйте, Федор Родионович! Все готово, — часто дыша после быстрого подъема, сказал ассистент. Добродушное круглое лицо его нравилось Федору Родионовичу.
— Спасибо.
У кабинета маячило несколько человек из больничных и кафедральных работников, надеявшихся решить с ним какие-то вопросы до начала лекции. Он отпер дверь своим ключом.
— Как больной Трифонов? — опросил Федор Родионович у ассистента, входя в кабинет.
Ардаров и ассистент последовали за ним. Ассистент занимался всеми больными, которым пересаживали сосуды, по крайней мере следил за ними. Это была тема его будущей докторской диссертации.
— Трифонов? Все в порядке, Федор Родионович, все в порядке! — бойко ответил ассистент.
— А Кухнюка вы взяли?
— Да, Федор Родионович, обязательно!
— Не исключено, что завтра при пересадке почки тоже понадобится трансплантат сосуда.
— Хорошо, Федор Родионович, я подберу…
Профессор надел специально приготовленный к лекции халат, висевший на плечиках за ширмой.
— Пойдемте, взглянем на больных, — сказал он находившимся в кабинете.
— Трифонова уже выписали, — поспешно произнес ассистент.
Федор Родионович недовольно поморщился — опять без его ведома выписали больного с трансплантатом. Здесь, конечно, есть и его вина: в первую неделю после операции он ежедневно осматривает таких больных, но затем разные дела, новые больные отвлекают его…
— Сколько же прошло времени после операции?
— Больше месяца, Федор Родионович.
— Разве?
— Да, Федор Родионович, да…
Ардаров бледнел и краснел за их спинами. Он-то знал, что Трифонов умер еще две недели назад, когда профессор был в отъезде. Но ассистент не любил расстраивать шефа, то ли по доброте душевной, то ли из иных соображений. И все это знали, кроме самого профессора, естественно. Ассистента иногда величали Чичиковым, ибо собирал он для своей диссертации, наряду с живыми, и мертвые души. Компанейский, добрый парень с маленькой странностью…
В восьмую палату вслед за профессором вошли уже человек шесть. Федор Родионович прошел, к койке Жени Харитонова, сел на край, взял его желтовато-серую руку. Женя открыл глаза.
— Здравствуйте, Женя. — Федор Родионович кивнул ему и стал считать пульс. — Готовы к бою? — Откинув одеяло, посмотрел на ноги.
— Мне кажется, не надо, профессор…
— Женька, перестань! — сказал Борис. Все повернулись к нему. — Не слушайте его, профессор, это он боится за меня.
— Я знаю, — мягко сказал Федор Родионович. — А вы сами?
— Я уверен, что все будет хорошо.
— Слышите, Женя? Настройте себя так же. Ну, ну… — Федор Родионович легонько похлопал его по безжизненной руке и двинулся к выходу.
— Профессор, мне перелили не ту кровь! — неожиданно сказал Тузлеев, поднимаясь ему навстречу.
— Да? Я слыхал, что у вас была сильная реакция на переливание, — спокойно ответил Федор Родионович. — Как вы себя чувствуете сейчас?
— Вам тоже не сказали, что другую перелили?
— Товарищ уважаемый, профессор торопится на лекцию. У него ведь не обход сейчас, — энергично подключился ассистент.
Федор Родионович молча шел по коридору. Так же молча свернул в реанимационную палату. Кухнюк высоко лежал на поднятом подголовнике, почти сидел. Темные, как вишни, глаза на белом лице следили за приближающимися людьми.
Федор Родионович подошел к Кухнюку, поздоровался, осмотрел повязку, чуть сдвинув ее книзу пальцами правой руки, прощупал у углов нижней челюсти биение сонных артерий.
— Как вы себя чувствуете? Головных болей нет?
Кухнюк отрицательно качнул головой.
— Вам трудно говорить?
— Вы — профессор?
— Да.
— Скажите… — Кухнюк замолчал.
— Я слушаю вас.
— Можете вы взять у меня почку?
В палате возникла напряженная тишина, словно ее вогнали туда одним ходом мощного насоса.
— Я слыхал… Я прошу, профессор! Прошу… — Две неестественные на этих белых щеках слезы сбежали к широкому подбородку.
Федор Родионович спускался по лестнице в аудиторию, все еще пораженный этой просьбой Кухнюка. Да, да, конечно! Этот несчастный именно так видел свой последний шанс опять почувствовать себя человеком! Пусть хоть перед смертью…
9
В парке было сыро, за одну холодную дождливую ночь дорожки покрылись толстым лиственным покровом — деревья покорно приняли приход запоздалой осени. Однако к середине дня выглянувшее солнце быстро прогрело воздух. Ветви стряхивали с себя холодные капли, радостный шумок пробегал по кустарнику.
В парке Власова поджидала Клавдия.
— Клавуня, ты?.. Никак работу бросила! На пенсию, что ли, подалась?
— Не болтай! Я вроде бы на обеде… — быстро заговорила она. — Вот! — И протянула к нему сжатый кулак.
— Бокс вместо обеда?
Она рассмеялась радостно и разжала пальцы. На ладони лежал ключ.
— Видишь? На! Квартиру тебе дали, однокомнатную.
— Давно пора.
— Ты не рад? А я-то бежала…
— Бегать полезно, так что не в проигрыше, — улыбался большущим ртом Власов.
— Нет, ты просто невыносим!
— А чего тогда бежала?
— Действительно не рад?
— А мне, по правде, и в общежитии неплохо. Даже веселее. Жениться вроде бы не собираюсь…
Клавдия сунула ему в руку ключ и побежала по аллее к воротам. Власов догнал ее, взял под руку:
— Клавуня, ты что? Обиделась? Ты что, не знаешь меня?
— Знаю, — всхлипывала она, — и ненавижу…
— Ну, вот тебе и раз… — растерянно произнес Власов. — От любви до ненависти и шага не было…
— Оставь меня! — Она резко отстранилась. — Все шутишь, а сам злой!.. — и быстро зашагала прочь.
Власов постоял, посмотрел ей вслед, почесал за ухом, покачал сокрушенно головой, а потом, махнув длинной рукой, зашагал к зданию больницы.
— Власов, милый, где же это вы пропадаете? — встретила его в коридоре Прасковья Михайловна. — Я только что из вашей палаты.
— Прогулял, выходит, обход… — Он, улыбаясь, поглядел на часы. — Что это вы сегодня так рано отоперировались? Мало было сослуживцев? Меня бы взяли.
— Не торопитесь. Чем лучше подготовитесь, тем надежнее будет.
— Надоело, честно говоря, лежать. А потом, я слыхал, вы в отпуск уйдете. Скоро ведь?
— Ничего, другие останутся.
— Э, нет! Я только вам доверяюсь. Вы мое нутро уже знаете, а я вас знаю.
— Спасибо… Но я все же… наверное, не успею прооперировать вас.
— Я могу и подождать! — весело тянул рот до ушей Власов. — Я человек верный…
— Я знаю это. И люблю вас. И очень хочу, чтобы у вас все было хорошо… — взволнованно сказала Прасковья Михайловна и быстро пошла по коридору.
Власову было жаль ее. Такая неприятная история с переливанием! Да еще квартирные неурядицы… Ну вот, разве же это справедливо — ему, одинокому, дают квартиру, которая, в общем-то, ему и не очень нужна…
В ординаторской царил беспорядок, обычный для операционных дней. На столах громоздились не обработанные еще истории болезней, на спинках стульев, на шпингалетах окон, на диване были развешены или просто брошены рубахи, халаты, галстуки… Герман окончил свои операции раньше. Теперь он записывал с Лидией Антоновной, взявшейся ему помогать вместо ушедшей на обход Прасковьи, протоколы операций. Лида была в их бригаде анестезиологом. Диктуя, он писал в истории, а она — в операционный журнал.
