Джей Рейнер - Доизвинялся
Однако с фантазиями о рок-звездах я так и не расстался. Они все еще проигрывались в воображаемом кинотеатре, где в дальнем закоулке моего мозга всегда крутится какое-нибудь кино. Но иногда, пусть даже на одно мгновение, таким фантазиям выпадает шанс обратиться в реальность. Принесенное Дженни письмо предвещало, что как раз такое мгновение вот-вот наступит.
– «Ю-Ту» хотят, чтобы я вышел с ними на сцену?
– Это честь, о которой мечтают все государственные деятели международного уровня.
Я не верил своим ушам.
– Сам Боно попросил, чтобы я поднялся с ним на сцену?
– Тут так говорится. Я связалась с его людьми. По предварительным прикидкам, Джимми Картер выйдет с ними в Детройте, а Боб Гелдоф сыграет в одном отделении на нью-йоркском концерте. Тебе они предлагают Филадельфию.
– Скажи им «да»!
Фрэнки и Алекса это не порадовало.
– Соображения безопасности…
– Фрэнки, с ними выступает бывший президент Соединенных Штатов.
– Но мы получили весьма серьезные угрозы в ваш адрес.
– Нет. Мы получили одно письмо от душевнобольного, у которого только половина положенного набора хромосом и которого невинности лишила собственная сестра.
– Наша работа – обеспечивать вашу безопасность, сэр.
Вмешалась Дженни:
– Мальчики, Марк примет это приглашение. Позаботьтесь об остальном.
Дженни понимала: Боно не отказывают.
Душным вечером конца лета, когда в воздухе сладко пахло бензином и гарью, мы караваном многодверных лимузинов направились по перегретым, малоэтажным улицам южной Филадельфии на Стадион ветеранов. Когда мы прибыли на место, группа уже вышла на сцену (единственная уступка опасениям мальчиков), и из недр здания доносились рык и грохот басов. Поверх басов волной накатывал несмолкающий рев, точно могучий ветер несся через бескрайний лес. Этот шум издавали семьдесят пять тысяч человек, собравшихся в одном месте по одной причине. Все в этом стадионе было монументальным: высоченные закопченные стены огромных коридоров, по которым меня вели (каждый был настолько широк, что по нему мог проехать грузовик с прицепом), гигантские, укрытые в тенях пандусы и вентиляционные шахты, бесконечные мотки и линии прикрепленных промышленным скотчем кабелей и сокрушительный звук, который по мере того, как мы приближались к его источнику, не столько становился громче, сколько тянулся к нам, чтобы нас поглотить.
Когда за кулисами я подошел к краю сцены, точно прорвало плотину: раздался кристально чистый звук, в котором слились гитарные переборы и грохот ударных, басовые рифы и рев толпы. «Ю-Ту» заканчивали композицию «Внимание, детка», которую я к моему стыду едва узнал. На последних аккордах Боно совершил осторожный проход, пятясь по сцене, как это делают рок-звезды: чтобы не споткнуться о кабель, каблуки сапог поднимаются высоко, как копыта у выезженных для соревнований лошадей. Он глянул в мою сторону за кулисы и кивнул, его глаза прятались за гротескным сценическим макияжем. Большего ободрения не требовалось. Он держал зал привычно и уверенно, и скоро (говорил его кивок) то же сделаю и я. Я услышал, как он представляет меня в простых изящных фразах, называет «совестью планеты», от чего я зарделся, и… Поехали… Мое время. Он протянул мне микрофон и, обняв меня за плечи (на самом деле он совсем небольшого роста), повел по спуску, ведущему глубоко в переполненный зал.
– Встречайте, дамы и господа. Верховный Извиняющийся Соединенных Штатов.
На Филадельфию спускалась ночь. Помню глубокое, ясное ультрамариновое небо, фейерверки прожекторов и эпилептические вспышки камер, прокатывающиеся по прибойным волнам лиц. Признаюсь, на несколько секунд я замер, мои ноги словно вросли в клин сцены, я смотрел на человеческую массу, тянущуюся во все стороны, сколько хватает глаз. Наконец я открыл рот и, выкрутив микрофон так, что испугался, не исказит ли он звук, сказал то единственное, что хотел от меня услышать каждый на этом стадионе:
– Извините.
В ответ на меня накатил и отдался во мне эхом рев:
– И НАС ТОЖЕ ПРОСТИТЕ!
Это было поистине оглушительное мгновение.
Потом была пресс-конференция, которую устроили в жутковатой подвальной комнате отдыха, где обычное стадо репортеров задало обычный набор вопросов о том, что я чувствую. Этого только следовало ожидать. В конце концов, я же теперь выразитель эмоций, я – кронпринц искренности, верховный жрец сострадания.
– Мистер Бассет, что вы почувствовали?
– Море тепла, Дженис.
– Реакция вас удивила, Марк?
– Майк, я не устаю удивляться. С тех пор, как взялся за эту работу, меня каждый день ждут все новые сюрпризы.
– Вы хотите сказать, что подобной реакции не ожидали?
– Что вам сказать, Дик? Я никогда раньше не был на сцене с «Ю-Ту». Я понятия не имел, чего ждать.
– Как ваши старые друзья в Лондоне отреагировали на интерес к вам всего мира?
Солидный и округлый английский акцент среди американского говора сбил меня с толку. Я поискал, откуда раздался голос. Увидел густые черные волосы. Увидел яркую помаду. Увидел знакомое сочетание черного и серого в одежде.
Я изумленно уставился на нее:
– Линн? Что, черт побери, ты тут делаешь?
Мы вместе пошли в гримерную, которую мне отвели, и там я налил ей стакан вина, выбрав бутылку из выставленной на столе огромной батареи. Она оглядела загроможденный стол.
– Ты ожидаешь уйму народу?
– Нет. Честно говоря, никого. Мне всегда столько ставят, куда бы я ни поехал. Может, меня считают алкоголиком. Даже неловко.
– Но не настолько неловко.
– Нет, наверное, не настолько. Понемногу привыкаю. – Мы смотрели на бутылки. Я сказал: – Ну и зачем ты тут?
– Новая работа, – живо откликнулась она. – После того, как мы… после того, как ты уехал в Нью-Йорк, я решила, что и мне пора сменить карьеру. Прикинула, раз уж ты отошел отдел, в журналистике освободилось местечко, поэтому устроилась в журнал «Британского Совета».
– И тебя послали на концерт «Ю-Ту»?
Она смущенно улыбнулась.
– Нет. Я собиралась писать о мероприятии, которое Британский Совет устраивает в Чикаго, а потом услышала, что ты приедешь, поэтому выпросила билет и пропуск для прессы.
– Рад, что у тебя получилось. Приятно тебя увидеть.
Она уставилась в свой бокал.
– Я просто хотела сказать, Марк… ну, понимаешь… извини…
– Надо же, передо мной кто-то извиняется.
– Заткнись, дурак. Я хотела сказать, извини, что в тебе сомневалась. Похоже, ты делаешь крайне нужное дело. Извинение за рабство, та история в Ирландии, представление в Австралии. Довольно лихо.
– Спасибо.
– Правда, плакать можно бы поменьше.
– Ну, сама знаешь. Так полагается.
– Приятно видеть тебя счастливым.
– Несмотря на слезы?
– Ага. Ловко у тебя получается: много плакать и быть счастливым одновременно.
– Спасибо. Я счастлив. Все это немного странно, знаешь… весело. А как у тебя? Новая работа. Это прекрасно, правда?
На секунду она как будто засомневалась, точно перебирала в уме ненадежные доказательства. Потом с чуть излишним пылом закивала.
– Да. Потрясающе. Веселюсь вовсю. Уйма всего интересного. Много путешествую, замечательные люди. Кстати, в Лондоне я часто виделась с Люком. Он ведь скоро приедет, верно?
– Ага. Через пару недель.
– Потрясающе.
– Очень на это надеюсь. Будет здорово.
Повисло мертвое молчание, прерываемое лишь приглушенным ревом на сцене над нами.
– Слушай, Линн. То, как мы расстались…
Она отмахнулась.
– Это жизнь, Марк. Ты сделал то, что должен…
– Знаю, но…
В дверь постучали, в щель просунулась голова Фрэнки.
– Транспорт ждет, братишка. Пора ехать.
– О'кей, Фрэнки. Дай нам еще секундочку. Линн, мне, похоже, надо…
– Ну конечно, конечно. Просто хотела поздороваться. И вот поздоровалась, а потому я…
– Да будет тебе, пойдем со мной до машины. А потом служба безопасности проведет тебя назад на стадион.
Быстрым шагом мы пошли по коридорам, с флангов окруженные Алексом и Фрэнки, и по пути я бормотал пустые, неловкие слова, о том, как глупо иногда себя чувствуешь, когда при тебе столько народу. Мы только-только повернули за угол, впереди показалась моя машина, стоявшая со включенным мотором у служебного выхода, и я уже собирался сказать Линн что-то про то, что в следующий раз, когда будет в Нью-Йорке, она должна мне позвонить, как Алекс гаркнул:
– Опасность на три часа!
Тут события, наезжая друг на друга, понеслись с сумасшедшей скоростью. Фрэнки чуть ли не подхватил меня на руки, протащил последние десять ярдов до машины и буквально бросил внутрь, после чего за мной с лязгом захлопнулась дверь. Справа от себя я услышал девчоночий визг, увидел, как прочь в сумрак укатывается отблеск чего-то хромированного.
Когда машина рванула с места, я сумел, подтянувшись, сесть на заднее сиденье и выглянуть в затемненное окно как раз во время, чтобы увидеть, как по пандусу скатываются три женщины в инвалидных креслах, а над ними с пистолетом наголо стоит Алекс.
