Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии
Царство огня
Пальцы у него были кривые. Сильные узловатые пальцы, скрюченные, как древесные корни или куски толстой железной проволоки. Если взглянуть мельком, проходя мимо по улице, то и не увидишь ничего — только пальцы, растопырившиеся на концах рук пучками искореженных железных прутьев. Никто не знал ни откуда он взялся, этот человек, ни как оказался в подворотне, ни как его зовут, ни даже — человек ли это. Никто не заметил, как он здесь появился, он просто появился, неожиданно, словно его выбросили из дома, как выбрасывают старый мешок или пластиковый пакет с мусором.
Мужчины, шедшие с работы, останавливались, оглядывали его, морщились и шли себе дальше. То же — и женщины, и какой-то парень, ехавший мимо на мотоцикле, и дети, выбегавшие из школы. И все же через некоторое время в подворотне собралась кучка людей, спрашивавших друг друга, а живой ли это человек или нет, и есть ли у него родственники здесь, поблизости, да и знает ли его хоть кто-нибудь. Толком никто ничего не мог сказать, а некоторые и вообще засомневались, настоящий ли это человек — или, скажем, кукла. Девочка-блондинка заметила у него во рту окурок сигары, а на конце — огонек. Все очень удивились и решили, что раз так, то, значит, он еще дышит, иначе сигара давно бы погасла. Та же девочка с волосами цвета спелого лимона сказала, что нет, кажется, он уже умер, и кто-то добавил, что ведь улица открытая, насквозь продувается ветром с холмов, вот ветер-то и раздувает огонек сигары. И в самом деле, тот огонек был почти что и не огонек, а так, искорка, мелькавшая в столбике мягкого белого пепла. И тут кто-то из толпы решительно заявил:
— Вот когда сигара прогорит до самых губ, тогда и посмотрим, живой он или мертвый!
Другой сказал, что проще взять человека за руку и пощупать пульс. Но никто не отважился к нему прикоснуться — боялись. А поскольку боялись, то ждали, пока огонек сам подберется к губам. Сигара едва тлела, и народ понемногу терял терпение. Девочка предложила подуть — тогда будет гореть быстрее, и станет ясно, что к чему. За разговором никто и не заметил, как огонек подобрался к лицу лежавшего человека.
— Ух и воняет! — сказала одна дама. — Вот никогда бы не подумала, что человеческое мясо может так пахнуть. Совсем не то, что свинина. Муж любит свиную вырезку, жаренную на угольях. Но только если я сама готовлю, потому что я кладу специи и выжимаю целый лимон…
Медленно воспламенилось лицо: сначала щеки, потом язык, нёбо, слюна… Огонь набирал силу, и девочка говорила, что никогда такого не видела: чтобы человек — и вдруг загорелся! Жалко вот, что глаза закрыты, а если бы были открыты, то, честное слово, можно было бы увидеть, как искорки роют ходы у него в мозгу. А люди всё молчали — молча стояли и смотрели, как горят брови, как тают в огне щеки, уши, нижняя челюсть и последние оставшиеся на ней четыре зуба — вон что, оказывается, может наделать маленький огонек! Тем временем пламя поглотило всю голову и перекинулось на шею.
— А может, принести ведро воды? Проще простого погасить человека, — сказал наконец кто-то.
— Если облить его водой, — возразила девочка, — то он, чего доброго, схватит бронхит. Сухого-то белья — переодеться — нету, и ему придется сушить все на себе.
— Ну, так можно сбегать за огнетушителем. Самое милое дело, когда что-то горит. Мой сосед поехал как-то раз с семьей за город, а мотор возьми да и полыхни синим пламенем — так огнетушителем в минуту все погасили.
— А вот если накрыть его одеялом…
Наступление огня вдруг замедлилось, потом и вовсе остановилось на уровне груди. В грудной клетке открылось отверстие, и показалось горящее сердце. Так и хотелось сказать, что здесь — какой-то маленький ад души.
— Ах! — воскликнула девочка. — Кто бы мог подумать! Гляньте-ка, здесь, на сердце, — светящаяся надпись, видите: «Reinaré en España»[92]. Просто чудо!
Тем временем руки загорелись как факел, огонь охватил плечи, лопатки, позвоночник.
— Кишки-то пустые, вот и полыхает, — заметила одна женщина.
— Но когда огонь дойдет у него до живота, — ответила девочка, — то вот увидите — он пукнет.
— Еще не хватало, чтобы и нас обделал! — возразила женщина.
Раньше такая мысль никому и в голову не приходила, но теперь толпа сразу отступила на пару шагов. Только девочка осталась стоять, как стояла, рядом с горевшим человеком и все объясняла людям происходящее, причем с воодушевлением, очень изобретательно и остроумно. Она за словом в карман не лезла, эта девчонка, и ничего не стыдилась, даже не краснела. А огонь тем временем сожрал туловище, и когда дошел до половых органов, то загремели оглушительные раскаты, такие, словно рвались мощные петарды, словно кто-то устраивал фейерверк праздничной и разгульной ночью. Но еще до того, как прозвучали взрывы, раздался прерывистый сухой треск, будто срезали электрической пилой молодую поросль, или обламывали сучья дерева на дрова, или бомба взорвалась где-то далеко, за облаками. Народ всё прибывал; многие пришли, услышав грохот, посмотреть, что за праздник. В конце концов толпа запрудила улицу, и машинам пришлось двигаться в объезд. Когда от человека оставалась одна ступня, еще не тронутая огнем, ветер вдруг стих, и пламя погасло. И тогда пальцы оставшейся ступни задвигались, и стали видны нервные узлы под ногтями, а девочка достала жестяную миску из сумки, что висела у нее на плече. Ступню она положила в миску и показала собравшимся, очень довольная. Затем стала ходить взад-вперед по улицам и при этом говорила каждому встречному:
— Кто сколько может… Подайте, кто сколько может!
Одни не обращали на нее внимания, другие быстро уходили, но кто-то и кинул песету-другую. Ступня продолжала вызывающе двигать пальцами, а плошка тем временем наполнялась монетами. Какая-то женщина спросила, не будет ли девочка так любезна дать ей понюхать, и та сунула ей плошку под самый нос. У женщины ноздри втянулись так, что чуть совсем не закрылись. А один прохожий спросил девочку:
— А кто он тебе, тот, сгоревший?
Она подняла глаза, и по лицу ее разлилась нежная улыбка. Потом она сказала:
— Он — мой отец.
Толпа разошлась. В подворотне осталось багровое пятно, и какая-то женщина пыталась смыть его жавелевым раствором или соскрести алюминиевой мочалкой. Девочка прошла сотню шагов по площади, а мальчишки бежали за ней оравой и галдели как безумные. Посреди площади она взобралась на стул и во всеуслышание объявила, что продает лотерейные билеты.
— Ну, кто больше? — вопила она во всю глотку.
— А что разыгрывается? — спросила одна женщина.
Ответил мужчина, накупивший билетов на двадцать дуро.
— Да вот, ступня. Нравится?
Мария Антония Оливе
Объезд
Дождь идет, ну и везет же тебе, парень, оделся совсем по-летнему, промокнешь насквозь, Кармен будет, естественно, в габардиновом плаще, а у тебя светлая куртка, да тут еще эта жара, от которой просто некуда деться, мало того — влажность такая, что и дождя не надо — рубаха уже мокрая, а в кафе дымно и воняет кухней, даже пиво — и то выдохлось, но не надо нервничать, обычный весенний дождь, скоро пройдет, на свидание придешь вовремя, а если нет — ничего, найдем себе и получше, свет не клином сошелся, подумаешь, ходит в белом платье… ну ладно, не сердись, спокойней, спокойней, ты уже не новобранец, и хотя ни за что в этом не признаешься, но нашел-таки синекуру, да уж, не спорь, у студентов свои преимущества, что, разве не так? посмотри на тех остолопов, которых учишь, вот влипли так влипли, да? а ты еще жалуешься и говоришь о всяких там системах, подсистемах, векторах и факторах, даже загнул насчет социальной справедливости — не потому, конечно, что хотел бы ходить в любимчиках у капитана, нет, просто ты считаешь, что друг отца мог бы тебе устроить назначение и получше, на то и друг, но с другой стороны — если бы ты остался служить там, рядом с родной деревней, где только и нужно что дневалить в казарме раз в неделю, ты ведь этого хотел? тогда ты не познакомился бы с Кармен, подумай, Кармен, такая умненькая, в нарядном белом платье, волосы длинные, глаза голубые и такие нежные… теперь скажи, что важнее: Кармен — или смена чистого белья на каждый день? Ага! Нельзя иметь все сразу, как ты бы хотел — и Кармен, ее длинные волосы, ее глаза, ее нежность — и чистое белье, чего там, мать постирает, но нужно же еще и таскать кучу белья всякий раз, как идешь в деревню… а ты не любишь задавать себе работу, хотя, знаешь, не мешало бы научиться терпению — пригодится. А ты вот нетерпеливый, злишься, что на улице дождь, да еще и пиво дрянное, да к тому же из кухни воняет кухней — а чем, по-твоему, должно вонять из кухни? и что взмок от жары — так на то и жара, чтобы не мерзнуть, ну да, конечно, и твои ученики — оболтусы, а когда ты брался за этих неучей, ты надеялся, что среди них найдутся гении?.. Если бы все было, как тебе хочется, то вышло бы сплошное противоречие, а ты ведь не любишь противоречий, так ты и в университете говорил, хотя и не очень понимал, что значит это слово, но тогда оно было модно: тут противоречия, там противоречия. Тебе интересно было узнать, как это бывает в жизни? — ну вот, пожалуйста: как легко и приятно было жить тогда, а сейчас нужно ловчить, чтобы уйти в самоволку и не попасться на глаза патрулю, потому что если тебя накроют здесь в штатском, то вставят такой фитиль… но ты же не будешь спорить, что у тебя здесь не служба, а санаторий — по утрам гимнастика, которую ты не делаешь, потом строевая, на которую ты тоже не ходишь, после обеда — занятия, и в пять ты свободен, согласись, не такая уж тяжелая жизнь, и не говори, что тянешь лямку… ну-ну, парень, я же знаю, как ты любишь покрасоваться перед классом, любишь, когда тебе завидуют и даже когда злятся, поскольку эта злость — тоже признание твоего превосходства, а откуда оно, собственно? ну, можешь объяснить им кое-что по географии, по арифметике, дать диктантик, чтобы эти ребята получили свою справку о начальном образовании и могли спокойно уйти на гражданку… да? наплевать? Ну, еще бы, никто и не сомневался, тебя совершенно не волнует, демобилизуют их или нет, ведь в душе ты их презираешь, но зато перед ними ты можешь распускать хвост павлином, строить из себя прогрессивного эрудированного студента-интеллигента, тебе это страшно нравится, точно так же, как изображать левака перед папой с мамой или европейски образованного человека перед иностранцами, хотя эти-то, если честно разобраться, тебя и в упор не видят, так? потому что… ого, смотри-ка, кто пришел! ну так вот, давно пора выходить, двигать пора отсюда, а дождь разошелся не на шутку, и если ты выйдешь, то явишься на свидание мокрый насквозь, а если сию минуту не выйдешь, то наверняка опоздаешь, и вот вопрос, почти как у Шекспира: выходить — не выходить, промокнуть — опоздать, а сейчас вон тот истукан в мундире цвета хаки подойдет и заговорит с тобой, а потом ввалится кто-нибудь из военной полиции, или нет, просто продефилирует снаружи, заметит тебя в окне и подумает: а что здесь делает этот, в штатском? и такое начнется, что потом вовек не отмоешься… и незачем делать вид, будто ты — это не ты, он уже сориентировался и идет прямиком сюда, этакий оливково-зеленый с головы до ног, вот ведь — и срок свой почти отслужил, а до сих пор не научился добывать себе какое-нибудь другое тряпье, когда сбегает в город прошвырнуться, да, так и проявляется степень умственного развития, впрочем, с ним всегда было ясно — недалек, в армии завалил первый же экзамен, хотя умеет с грехом пополам читать и писать, ничего не поделать, туповат, а теперь вот подходит ошарашенный: слух прошел — не демобилизуют тех, у кого нет справки о начальном образовании, он-то свое отслужил, в следующем месяце должен прошагать перед знаменем, но когда другие из его набора говорят, мол, скоро на волю, он молчит — боится, что оставят на сверхсрочную, вот и сейчас — подходит к тебе, ну обезьяна обезьяной, по лицу видно — умственно отсталый, к тому же трусит отчаянно, аж поджилки трясутся, потому что вот-вот войдет патруль… и вкатят вам обоим по первое число! И ведь что стоило товарищу твоего отца, если он и впрямь товарищ, устроить тебе пропуск на выход в штатском — ан нет, ты же сам знаешь, да и мать говорила тебе в детстве: не доверяй никому, даже лучшему другу, потому что, когда ты будешь от него в чем-то зависеть… и вот пожалуйста, мать кругом права: такие они друзья-приятели с отцом, водой не разольешь, — и ни тебе назначения, такого как надо, ни пропуска, нет, даже паршивого пропуска устроить не мог, друг называется, видали мы таких друзей! смотри-ка, а этот уже торчит перед глазами, послушаем, что скажет, надо ответить, нельзя же его не замечать, когда он прямо перед тобой стоит, сейчас заговорит, и, ясное дело, все о том же — демобилизуют или нет…
