Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман
Насытившись испанскими сумерками, они, пренебрегая хронологией, перешли к мастерам раннего Ренессанса. Сразу стало светлее от ясных красок, складывающихся на полотнах в стройные аккорды ангельских концертов. Юношу привели в восторг причудливые туалеты придворных красавиц и, в особенности, свободно струящиеся водопады волос, направляемые в нужное русло ажурными мостиками заколок.
— Сейчас уже так не носят, — вздохнул он с сожалением.
70 607 384 120 250 тронула рукой свои коротко остриженные волосы и заторопилась в другой зал. Там она сразу облюбовала женский портрет, не отличавшийся выдающейся прической: волосы были закручены в скромный узел, обвитый лентой. Внимание привлекало другое: распахнутое на груди платье и направленный между обнаженных грудей кинжал.
— «Лукреция», — прочитала она название. — Ты знаешь эту историю?
— Нет, кажется, забыл.
— Лукреция — жена одного уважаемого римлянина, известная своей красотой и благочестием. Была изнасилована царским сыном Тарквинием и, сознавшись мужу в случившемся, покончила с собой. Измена, даже вынужденная, смывалась в ее глазах только кровью.
— Правильно, — неожиданно серьезно одобрил юноша, заставив 70 607 384 120 250 вздрогнуть.
Ей не хотелось больше ничего смотреть, и они направились к выходу.
— Я уезжаю завтра, — сказала она и тут же сама в это поверила, хотя билет еще не был заказан.
— Где ты живешь? — спросил юноша.
— Далеко. Не хочу сейчас туда идти.
— Я знаю тут одно хорошее место.
70 607 384 120 250 кивнула. Они снова пересекли Дворцовую площадь и, пройдя мимо великанских атлантов, завернули в одну из боковых улиц. Оживленный разговор сменился сосредоточенным молчанием. Но пауза не тяготила. Напротив, тишина казалась самой естественной реакцией на происходящее.
Машина с надписью «Хлеб», проворно проскочив мимо них, остановилась на другой стороне улицы. Из нее вышли какие-то люди и стали деловито отпирать створки кузова, что вызвало у 70 607 384 120 250 слишком пристальный, почти непреодолимый интерес. Один из людей, закатав зачем-то рукава, нагнулся и исчез до пояса в глубине кузова. И она вдруг поняла, как устала уже жить на лицевой стороне и как хотелось бы ей тоже, хоть на несколько мгновений, заглянуть в пахнущую хлебными крошками изнанку бытия.
Они пошли дворами, которые без конца вылуплялись один из другого, как матрешки. Оформленная под старину вывеска «Гостиница „Наука“» давно уже осталась позади, а 70 607 384 120 250 все никак не могла понять, где тут может быть гостиница. Кругом стояли обычные петербургские дома, в которых трудно было заподозрить что-либо, кроме жилых квартир. Поэтому когда за одной из парадных дверей обнаружилось что-то вроде гостиничной стойки, ей показалось, что она окончательно теряет ориентиры. За стойкой, впрочем, никого не было. Только запорошенный помехами экран телевизора сообщал какие-то вялые новости, где главными героями были неразличимые между собой мужчины в пиджаках.
Они присели на диван-обманку, оказавшийся значительно тверже, чем можно было предположить судя по вздувшейся обивке. Мимо них прошла женщина, погруженная в карманный путеводитель, и не глядя опустила ключ в металлическую вазочку. На противоположном конце коридора послышались звуки шурующей о линолеум тряпки, нарастающие как раскаты грома. Прокладывая себе путь шваброй, уборщица добралась наконец до стойки и взглянула на них не то с участием, не то с изумлением:
— Кого ждем?
— Да вот хотели бы снять номер…
— На сколько? — поинтересовалась уборщица. — Меньше чем на сутки не сдаем, — строго добавила она, поправляя косынку.
— Да, на сутки. Есть у вас свободная комната?
— Комнаты есть. Сейчас администратор придет, скажет. А какой вам надо? Двухместный? Могу пока показать.
Она вытерла руки о передник и порылась в карманах:
— Пойдемте, на третьем этаже, я там как раз только что убралась.
Втроем они погрузились в тесноватый лифт и поехали наверх. Зарешеченная кабина мелко вздрагивала, и когда они вышли, тело по инерции еще хранило в себе отдающие мурашками вибрации.
— Вот сюда, сюда, — направляла их проводница. — Я открою, а вы уж сами посмотрите — как вам нравится. Комнаты у нас уютные и недорогие. Как раз для молодежи!
Открыв дверь, она пропустила, почти протолкнула их вовнутрь:
— Когда насмотритесь, спускайтесь вниз. Оформитесь у администратора. Я тут, недалеко.
Дверь осторожно затворилась. 70 607 384 120 250, послушно выполняя данное ей задание, стала разглядывать комнату, которая чем-то напоминала детскую из ее первой квартиры на Васильевском острове: на полу прохудившийся в нескольких местах ковер, кровать застелена ядовито-желтым шерстяным одеялом, а над кроватью еще один тоненький коврик с воющими на туманные горы лосями. Из-за двери, ведущей в санузел, доносился не выветрившийся, вероятно, даже после уборки запах кала.
Они молча вышли из номера и, не найдя лифта, спустились вниз по лестнице. К их облегчению, стойка была по-прежнему пуста. Входная дверь поддалась необыкновенно легко, будто пропуская их в новую, еще ничем не запятнавшую себя жизнь.
Прозрение
«Вчера потянулся через стол за чернильницей и ненароком смахнул вниз кипу бумаг, уже впитавших в себя историю моей жизни. Листки перепутались, и мне никак не удавалось сложить их в правильном порядке. Я перебирал различные варианты, но все казалось, что последовательность неверная и что можно бы еще раз все перетасовать.
Неужели память меня подводит? Или это просто несбывшееся пытается в последний момент настоять на своем и вклиниться между строчек? Но старое сердце беспечно, как и юное, поэтому и утешение пришло быстро. Разве наше дело цеплять одно событие за другое, определяя очередность? Разве недостаточно, что все это было пережито? И разве не переживается оно до сих пор, наслаиваясь одно на другое? Может, потому и становится так тяжело жить с годами, что душа не справляется со своей ношей, какой бы радостной и светлой та в итоге ни была?
Но я взираю в лицо Вечности с легким сердцем, потому что у меня теперь есть то, о чем пока никто не знает, о чем даже я сам еще боюсь помыслить как о самом совершенном, самом главном своем творении. Завтра должны быть готовы последние четыре камертона, составленные по моим чертежам в строгом соответствии с выведенными мною математическим расчетами. Завтра я смогу присоединить их к остальным шестидесяти, и у меня в руках будет сокровище, способное обогатить весь мир. О нет, мое перо подводит меня! Не обогатить, а собрать этот мир, склеить его по кусочкам, заставив впервые звучать так, как это задумано Создателем. Ни одно приспособление, выдуманное человеком, не позволяло еще добиться такой безупречной настройки живого голоса. Только теперь благодаря моим камертонам наслаждение натуральным звуком, полностью очищенным от сора биения, должно стать доступным каждому!
Есть гении, случайно нащупавшие какую-то тайную лазейку в мироздании и затем ревниво охраняющие ее от посторонних, чтобы желающих самостоятельно выйти за пределы обыденного не стало слишком много. Мой дар другого рода! Божественные откровения не упали на меня небесной манной. Каждый камертон — плод мучительных раздумий и скрупулезных подсчетов. Тем горячее мое желание разделить это открытие с другими, сделать каждого творцом мировой гармонии, которую из века в век можно будет настраивать по моим камертонам…»
55 725 627 801 600 вздрогнул от телефонного звонка: Бреннер приглашал его к себе в кабинет. Он не сказал зачем, но догадаться было нетрудно: неделю назад 55 725 627 801 600 отправил ему первую часть своей диссертации, так что момент объяснения приближался. По дороге он успел подумать о том, что будет, если его по итогам научной работы выгонят из института, и за этими мыслями перепутал какие-то двери, оказавшись в отдаленном коридоре, откуда не сразу нашел выход. Это еще раз напомнило ему, что он так и остался здесь чужим — в городе, в институте, в отделе, так что расставание не будет слишком болезненным.
По лицу Бреннера никогда нельзя было понять его настроение. Слепые глаза, как перегоревшие лампочки, обрекали всю доверенную им территорию на существование в потемках. Бреннер сидел за письменным столом перед включенным монитором, который был повернут чуть вбок, так что 55 725 627 801 600 мог разглядеть кусок своего текста. Все тексты директору зачитывала вслух компьютерная программа, а пометки он делал на специальной клавиатуре, превращавшей его мысли в слова, которые затем, оборачиваясь звуками, заново были готовы войти в породившее их сознание.
— Садитесь, — сказал Бреннер, протирая зачем-то очки.
55 725 627 801 600 присел и начал, как всегда в этом кабинете, разглядывать картину, висевшую над директорским столом. Картина изображала полногрудую девушку в легком белом платье, напоминавшем ночную рубашку, которая упоенно играла на мандолине, закатив в правый верхний угол влажный масленый взгляд. Из-за ее спины выглядывала незаметная, видимо, для юной музыкантши, закутанная во все черное старуха. Старуха держала над пышным плечом девушки металлический треугольник, о который вот-вот собиралась ударить палочкой. Ее глаза при этом были устремлены прямо на зрителя, а рот расплывался в беззубой улыбке.
