Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)
Вечер плавно пошел на убыль, Андрей проводил Олесю домой — кавалер как-никак, и с той поры больше они не виделись…
* * *— Эй, Андрюха, ты заснул, что ли?
Вика, жена его, настойчиво тарабанила пальцами по стеклу и откровенно смеялась, глядя, как он, сонный, хмурит лоб и протирает глаза. Андрей, наконец, очнулся, и выскочил из машины, забирая из Викиных рук покупки.
— Здорово, — продолжала веселиться жена, — До Нового года еще четыре часа, а ты уже баиньки намылился.
— Да ладно тебе, — брякнул Андрей, усевшись на водительское место и поворачивая ключ в зажигании, — Сейчас тяпну чего-нибудь бодренького. Буду как огурчик.
— Ага, хиленький-солененький! Лучше б ты вчера не играл в свои стрелялки допоздна, а выспался как следует.
— Так интересно же. Дэн классную игрушку подкинул.
— Я бы твоего Дэна…
Вика отвела взгляд в сторону и стала задумчиво водить пальцем по боковому стеклу, вырисовывая причудливые узоры. За окном медленно и тяжело падали крупные сгустки снега.
Андрей завел мотор и повел машину по обледенелой заснеженной дороге, ведущей за город.
Новый год супружеская чета намеревалась встретить в кругу друзей. Дэна — приятеля Андрея еще со школьной скамьи, Ленки — лучшей подруги Вики и Мишки — ее нового бойфренда, с которым Андрей встречался как-то пару раз. Занятный парень, но, пожалуй, трусоват.
Ленка — девка пробивная, дотошная. С полгода как в страховой компании работает, а уже успела всю плешь проесть — застрахуйся, мол, на всякий случай. А то мало ли — беда какая-нибудь нагрянет, а добрые дяденьки-страховщики тут же, что черти из табакерки: нате вам денежку!
Андрей долго упирался: не по-русски это — авансы на форс-мажор, да и жаба изрядно давила. Только против баб все равно не попрешь. Пришлось раскошелиться, чтоб замолчали.
Вообще, бабы — это зло. Андрей покосился на жену, сидящую на пассажирском сидении с зеркальцем в руке. Машину прилично трясло, но Вика все-таки умудрялась в нем что-то видеть при тусклом салонном освещении. Хорошая все-таки у него жена, видная. И с головой все в порядке.
В памяти совершенно некстати всплыли Олесины лесные очи. Надо же — четыре года прошло, а он, оказывается, до сих пор не забыл, как она на него смотрела. И даже жалко стало — но только на минуту.
И чего это он вдруг о ней вспомнил?
— Все, тормози, приехали уже, — Вика положила руку на локоть мужа и удивленно спросила, — Ты опять спишь?
— Да нет, — улыбнулся Андрей, — Я просто задумался.
Непрошеная гостья мигом испарилась из головы, а уже через пару секунд его выволокли из машины, словно кулек с тряпьем, сжали по-дружески в охапку, потискали и даже поцеловали в щеку, оставив неприятный липкий след от губной помады.
Андрей достал из кармана платок, но Дэн проворно схватил его за руку и потянул в дом.
— Эх, мужики, давайте коньячку тяпнем!
— Да вы что, — возмущенно пискнула Ленка, — Какой коньяк? Сейчас нажретесь в дрова, что мы потом с вами делать будем?
— А мы по маленькой. И камин растопим! — весело воскликнул Дэн, расставляя хрустальные рюмки.
Андрей с Михой проглотили коньяк, не морщась. Потом Ленка утащила Миху в сторону и стала сердито шептать что-то ему на ухо. Дэн махнул рукой и покрутил пальцем у виска.
— Тряпка, — хмыкнул Андрей и пододвинул рюмку, — Давай еще.
— А ты лимончик подай, — попросил Дэн и кивнул на столешницу, на которой красовалось блюдечко с нарезанными ломтиками лимона, — А то не дай Бог, в натуре захмелеем.
— Думаешь, этот фрукт спасет? — спросил Андрей, отправляя себе в рот целых две дольки. Лимоны он с детства любил и поглощал целиком, без сахара. Но эти, к его неудовольствию, были изрядно притрушены сладким песком. Андрей брезгливо поморщился.
— Для милых дам, для милых дам, — виновато улыбаясь, пропел Дэн.
Они выпили еще коньяка, после чего Дэн засобирался в сарай — колоть дрова для камина. Андрей вызвался ему помочь, на что приятель совершенно серьезно ответил, что пахать на его собственной даче друзьям не позволит. А вот дождик развесить да гирлянду — девчонкам на радость — это их с Михой святая обязанность.
— Ну, хозяин, — проворчал Миха, распутывая ворох из нескольких пятиметровых гирлянд, — Даже по-человечески подготовиться не мог.
— Да я за час до вас приехал, — оправдывался Дэн, натягивая сапоги, — Мне маман чуть было праздник не испортила. Позвонила и плачет: у бати радикулит, а елку поставить некому. Зятек, значит, загулял где-то, а внуки, племянники мои, без деревца Новый год прожить не смогут — умрут. Пришлось ехать, ставить.
— Слушай, — сказала вдруг Ленка, — А чего это мы без елки?
— А ты Андрея спроси. Он обещался!
Андрей шмыгнул носом и залился пьяным румянцем до самых кончиков волос.
— Ну ты и сволочь, Дэн! Кто кричал, что елка — это для сопливых детей. Что тебе потом с дачи иголки выметать неохота. Я и не стал брать.
— Правильно, — согласился приятель, — Поэтому я тоже не стал. Если что — за забором лес. Там елок полно. Возьмем фонарик — будем хоровод водить.
— Я в лес не пойду. Там холодно и страшно, — возразила Вика.
Андрей обернулся и посмотрел на жену — всю такую блестящую, пахнущую свежим хлебом, который они везли прямо из пекарни еще горячим. Сердце бешено застучало, а кадык заходил вверх-вниз. До чего же она была хороша. Краем глаза Андрей заметил, что кто-то еще смотрит на нее, не отрываясь. Дэн. Вот придурок. А еще лучшим другом называется.
Андрей почувствовал, как ревность ползет по жилам скользкой змеей. Он мотнул головой, отгоняя прочь непрошеные мысли. Дэн может сколько угодно смотреть. А Вика была, есть и будет его, Андрея, женой.
— Я достану тебе эту чертову елку! — хмуро сказал он и направился к выходу. У двери он столкнулся с Дэном и вызывающе двинул его плечом.
— Ты чего? — оторопел Дэн и заморгал короткими, но густыми ресницами.
Красавчик. Так Дэна звали в школе, вдруг вспомнил Андрей, и еще больше помрачнел.
— Андрей, ты куда намылился? — Вика поспешила к нему со всех ног, звонко стуча каблучками.
Вот такая была она — модница до мозга костей. Даже в доме — и то на шпильках. Ради кого? Андрей почувствовал, как у него начинает кружиться голова. Все-таки нужно было спать прошлой ночью. И коньяк не пить. Да, следует пройтись, поискать проклятую елку. Может, хоть голова прояснится.
Он отстранил супругу, прошмыгнул мимо Дэна, который лишь досадливо развел руками, и вышел во двор.
Тишина. И только звезды взирали на него с темно-синего неба подобно совам, выслеживающим в темноте невидимую мышь. Снег перестал идти. Андрей зябко поежился, одернул воротник дубленки и бодро зашагал в лес. Пласты свежего, еще никем не тронутого снега, уютно скрипели у него под ногами. Издали Андрей слышал, как где-то совсем недалеко раздается стук топора и треск ломающихся поленьев. Люди готовились к Новому году…
Еще несколько шагов, и лес поглотил Андрея целиком. Человеческий мир остался позади, а впереди был совершенно иное царство — высоких заснеженных елок, сосен, белок в густых еловых лапах…
Довольно вяло мелькнула мысль, что неплохо бы оставить зарубки на стволах деревьев, чтобы не заблудиться. Правда, чем он их оставит: ни ножа, ни топора у Андрея с собой не было.
А, собственно, как он собирался рубить ель? Руками? Или, может быть, попросту грызть ствол зубами? А что — неплохая идея, сказал себе Андрей, и чуть было не рассмеялся.
И зачем его понесло в эту чащу? Он оглянулся вокруг, ожидая увидеть хоть одну елку, отломать ветку и позорно вернуться в тепло гостеприимных стен с довольно жиденьким трофеем.
Но к своему ужасу Андрей ничего не увидел. На глаза словно набросили мутную полупрозрачную вуаль. Мысли путались и сбивались в ком, не в силах обрести хотя бы одну более или менее ясную форму. Андрей поднял голову вверх и ощутил, как на лицо ложатся маленькие обжигающие снежинки, мгновенно тают и стекают по щекам быстрыми струйками куда-то вниз. Снова идет снег.
Мир вокруг начал кружиться, словно заведенный до упора волчок. Падая, Андрей услышал позади себя шаги, а потом увидел человека, склонившегося над ним, однако не смог разглядеть, кто это был: мужчина, может статься, и женщина. Сознание словно окутал густой туман.
Незнакомец пробормотал что-то себе под нос и ушел.
Андрей остался лежать в сугробе, беспомощно дергая конечностями. Тело постепенно охватывала боль — сначала легкая, тупая, а потом острая, словно тысячи пылающих стрел разом вонзились в каждый сантиметр его плоти и продолжали гореть, разрывая его насквозь. Боль становилась невыносимой.
