Евгений Шкловский - Точка Омега
Дискутировать с соседом, поднаторевшем в публичных дебатах, было не просто, но Кремнев вовсе и не собирался этого делать. Он морщился, кривил губы, словно проглотил что-то невкусное, и быстро проходил мимо. Сергиенко чувствовал его отношение и тоже Кремнева сторонился. При встрече раскланяются, перемолвятся парой ничего не значащих словечек и разбегутся, соседи и соседи. Пусть и не очень дружелюбно, но вполне мирно. Мало ли, как кто там о чем или о ком думает…
Между тем Инна после разговора с Сергиенко стала появляться перед домом вместе с его матерью, заботливо поддерживала невысокую полную спутницу под руку, не спеша прохаживалась с ней, беседовала негромко. Сергиенко в это время обычно отсутствовал, так что Инна, можно сказать, заменяла его, причем не только во время прогулок.
Заходила она к ним и в другое время – именно для того, чтобы проведать Эвелину Федоровну (имя матери), развлечь разговорами или помочь по хозяйству. Такое вот великодушие. Никого это, впрочем, особенно не удивляло – в конце концов, молодой женщине могло быть просто скучно, ей и самой наверняка не хватало общения.
Про мать Сергиенко было известно, что она – бывшая актриса, Инне вполне могло быть с ней интересно (какая женщина не мечтает в юности стать актрисой?). Тем более что у матери Сергиенко за спиной большая жизнь, а театр – вообще особая история. У любой актрисы найдется что порассказать. Да и театр, в котором она играла, был достаточно популярным, многие именитые актеры были с ним связаны.
Сумрачный Кремнев вроде бы относился к этому неожиданному сближению достаточно лояльно. Правда, на Сергиенко при встречах он в последнее время поглядывал немного исподлобья, хотя тот-то был при чем? Ну подружились две женщины, нашли, несмотря на солидную разницу в возрасте, общий язык – что такого? Кому от этого худо?
Между тем ситуация с ключом и замком так и оставалась неразрешенной. Шнуров, вконец озлобившись из-за необходимости ломать глаза, пытаясь воткнуть ключ в замочную скважину (а домой он частенько возвращался уже в сумерках или полной темноте), стал принципиально оставлять ее раскрытой.
«Бред, бред…» – громко сердился он, нетерпеливо топчась возле запертой двери, и его густой бас наверняка был слышен на всех этажах и во всех квартирах, даже не только в их подъезде. тут уж не просто недовольство и раздражение, а нечто иное, грозившее вылиться во что-то более радикальное. Дверь Шнуров в знак протеста не только перестал запирать, но даже и не затворял вообще, с вызывающим грохотом отшвыривая ногой, если надо было выйти.
Собственно, и всё. В остальном как обычно: Инна по-прежнему много общалась с матерью Сергиенко, которая была от нее в восхищении и по секрету делилась кое с кем из соседок, что не понимает, как такая обворожительная женщина может выносить столь скучное бесцветное существование… да и муж ее… в общем, понятно. Она бы на ее месте давно сбежала – никто бы не остановил. Слышать это от женщины в преклонном возрасте, пусть даже и актрисы, было странновато, и соседки, делясь с мужьями своим недоумением, пожимали плечами, покачивали головой и вопросительно поглядывали на мужей, ожидая их реакции.
А в тот знаменательный день Кремнев, внимательно осмотрев свой «BMW», уехал на работу, Инна как обычно оставалась дома, погода была пасмурная, и в окошке ее с утра неярко горел свет – то ли она по обыкновению читала, то ли еще что… Днем она дважды прогуливалась под ручку с Эвелиной Федоровной, а вечером… вечером вернувшийся Кремнев обнаружил, что подъезд не заперт, в замке изнутри торчит не вынутый злополучный ключ, но самое главное – нет ни Инны, ни, чудеса, Сергиенко с его престарелой матерью…
Диоскуры
Оба просто красавцы: широкая мощная грудь, косая сажень в плечах, смуглые, несмотря на раннюю весну… И улыбались приветливо, по-доброму, отчего у пациентов сразу улучшалось настроение. Рукопожатия, а они их щедро раздаривали направо и налево, несли на себе печать этого великолепия, сочетая силу и вместе с тем аристократическую сдержанность. Непонятно, как братьям это удавалось, такая гармония и соразмерность во всем, словно родились в какой-то другой стране – в Греции, например. В Древней Греции.
Именно так, наверно, выглядели античные атлеты, а может, и боги, когда принимали человеческий облик. Спокойные и вместе с тем быстрые. Ловкие. Решительные.
Диоскуры – так мысленно (вместе с главным героем) назовем их.
Бобби (главный герой) удивлялся, как младший Степан разговаривает с подружкой, а может, и женой, по телефону. «Любимая, – говорил он, – почему ты не сказала вчера, что сегодня у нас вечером встреча с твоими родителями? Я же не могу все время стрелять с бедра, надо же заранее предупреждать, у меня же могли быть другие планы. Нет, все в порядке, конечно, я буду, но, любимая, давай договоримся на будущее…»
Получалось убедительно, подружка, судя по всему, не обижалась, ведь во всей этой речи слово «любимая» звучало чаще всего. А «стрелять с бедра» Бобби и вообще прежде не приходилось слышать. Если бы он не знал, что по профессии оба Диоскура – хирурги, то наверняка бы подумал, что они как-то связаны с военным делом, тем более что и выправка у них соответственная, кавалергардская, можно сказать.
Неизвестно что там со стрельбой, но с профессией они точно угадали – если уж не военными, то именно хирургами им и следовало быть. Сильные надежные руки – самое верное приложение к скальпелю. К такому доктору испытываешь доверие, настолько физически он соответствует своему назначению.
А Бобби, если честно, волновался: все-таки чужая страна, неизвестно какая медицина и вообще… И лишь увидев Степана, пожав протянутую для приветствия большую сильную ладонь, в которую и его не такая уж мелкая скользнула, как рыбка в затон, почему-то сразу успокоился.
Впрочем, операция уже была сделана, все самое страшное позади, он поправлялся и ждал с часу на час выписки. Но Степан время от времени заходил его проведать и вообще был очень внимателен.
Немного о Бобби. Англичанин, иными словами иностранец, почти инопланетянин, потому что каждый, кто приезжает учиться или работать в Россию, все равно что инопланетянин, зрачки расширены и в них столько же удивления, сколько и зачарованности, наивной и честной.
Бобби двадцать один, в Россию его занесло почти случайно, поскольку в родном Дареме у него наметились серьезные проблемы из-за муравки (русское ласкательное словечко, в тот момент Бобби еще неведомое), к которой он пристрастился еще во время учебы в колледже.
Реальность скучна и сера, все пропитано буржуазностью, лицемерием, культом золотого тельца и всякой унылой приземленной дребеденью, называемой гигиеной, моралью, еще всякими безвкусными словами, муравка же помогала расправить крылья, узреть мир в других красках, короче, подняться в вышину, в зависимости, понятно, от количества и качества.
Очень высоко подниматься было страшновато, и Бобби, случалось, сам себя обвинял за это в буржуазности и конформизме, так что улеты всякий раз превращались в эксперимент над собой, как у спортсмена-прыгуна в высоту – планка все выше и выше, возьмет или не возьмет? Последний эксперимент настолько удался, что ему надо было срочно менять место жительства, иначе все могло кончиться плачевно: буржуазность не дремала и отреагировала мгновенно, заведя на него досье как на плохого мальчика (bad boy).
И тут кто-то из сведущих знакомых посоветовал податься в Россию, где сейчас как раз перманентная революция, где все хотят учиться английскому, тьюторов не хватает и деньги можно грести лопатой не особенно напрягаясь. Да и развлечений в Москве столько, сколько ни в одном другом городе, сплошной карнавал. С муравкой там тоже проще, поскольку Азия, откуда ее доставляют, не так уж далеко. И вообще именно в этой оч-ч-чень большой и загадочной стране с многочисленными красотками нынче интересней всего. Пусть это даже не так экзотично, как Индия или Китай, не так экологично, как Голландия, но зато и не так тривиально, да и к европейцам относятся с пиететом.
Идея показалась забавной, Бобби, не долго думая, покидал самое необходимое в большой чемодан на колесиках, без проблем получил визу, с облегчением махнул рукой буржуазным папе с мамой и с англо-русским разговорником подался в неведомые края.
Москва, к некоторому его разочарованию, оказалась вполне европейским городом… ну почти европейским. Мест для развлечений действительно полно, девочек невпроворот, особенно после того, как он устроился преподавателем на курсы английского: студентки как на подбор, а он как нейтив, к тому же и сам по себе ничего – высокий, гладкий, с кокетливым маслянистым ирокезом на голове – пользовался успехом. Девочки милые, хотя многие наивно рассчитывали на что-то, приходилось объяснять то на хорошем английском, то на дурном русском про свою матримониальную неготовность или просто молча менять композицию.
