Туве Янссон - Путешествие налегке
Вначале Стейн работал, ни к чему не притрагиваясь в комнате. Его первые рисунки были опубликованы без подписи, и разницы никто не заметил. Вообще за последние три года, что действовал контракт, Аллингтон не ставил свою подпись, и это сыграло на руку. У Самуэля Стейна было время поднажать и выдавать больше картинок в день. Он работал все лучше и лучше. Он учился делать сразу полдюжины рисунков в карандаше и покрывать их тушью, начиная с совершенно черных поверхностей. Войдя в работу целиком, он дорисовывал детали, а к полудню, обретя уверенность в руке, выводил сложные линии и самые красивые части картинки, которые приходилось писать быстро и nonchalant[44]. Затем он начинал новый разбег. Он постепенно успевал все быстрее и быстрее.
В редакции его поздравили, когда первая полоса вышла из печати безо всякой реакции со стороны общественности. В тот день он был удручен, но это прошло, и он с чувством спокойной радости продолжат рисовать хорошие картинки, за что аккуратно получал свою плату. Пришло ощущение надежности. Не надо было бегать вокруг со своими иллюстрациями и обсуждать их с начинающими заносчивыми писателями, совершать три-четыре поездки ради каждой благословенной книжной обложки; принимать заказ, встречаться с автором, сдавать работу и ждать, ходить за гонораром, а иногда не один раз мчаться в типографию проверять, соответствуют ли цвета оригиналу. Сейчас все шло как по маслу. Ему не надо было даже сдавать работу, он оставлял рисунки, сделанные за день, на своем столе, и кто-то их вечером забирал. Заработную плату он получал каждую неделю в кассе. Фрида он больше не видел, разве что иногда встречал на лестнице.
— Вы никогда не приходите взглянуть, — говорил Стейн.
— Незачем, мой мальчик, — шутливо отвечал Фрид. — Ты замечательно справляешься. Но берегись, если застрянешь на месте или начнешь отклоняться от темы. Тогда я тут как тут!
— Боже меня сохрани! — смеясь отвечал Стейн.
Он раздобыл себе обогреватель, и газета оплатила расходы. Им теперь они дорожили, и для этого были все основания. Блуб-бю печатали почти в сорока странах.
Иногда Стейн отправлялся на улицу, где на углу продавались газеты, и выпивал там стаканчик. Ему нравились темные неряшливые бары, переполненные людьми, работавшими в той же сфере, что и он, и говорившими о своей работе. Он выпивал стаканчик и снова шел в газету.
Встречал он и других художников, иллюстрировавших комиксы. Они были дружелюбны и обращались с ним как с новичком, как с мальчиком, что еще не принят в их узкий круг, но подает большие надежды. Они не были снисходительны, скорее — мягкосердечны. Напитки здесь друг другу не предлагали и расходились, лишь повисев недолго над стойкой со своим стаканчиком.
Среди них был один, которым он восхищался, — великолепный художник по фамилии Картер. Картер рисовал прямо без карандаша, он делал ужастики в натуралистическом стиле. Это был тяжелый, очень некрасивый человек с рыжими волосами. Он двигался медленно, никогда не улыбался, но, казалось, забавлялся тем, что происходит вокруг него.
— Скажи-ка мне, — однажды произнес он, — ты один из тех, кому мешало заниматься Высоким Искусством то, что он рисует комиксы?
— Нет! — ответил Стейн. — Вообще-то нет!
— Это хорошо! — обрадовался Картер. — Они невыносимы! Они ни то ни другое, не поймешь, что им надо.
— Ты знал Аллингтона? — спросил Стейн.
— Не очень хорошо.
— Он был из тех, я имею в виду — из невыносимых?
— Нет!
— Но почему он завязал с этим?
— Он устал, — ответил Картер, осушил свой стаканчик и отправился обратно на работу.
Комнату Аллингтона так и забыли убрать, и это было даже хорошо. Стейну нравилось сидеть одному среди накопившейся за много лет кучи забытых вещей, это было как в старой уютной комнате с выцветшими обоями, которые окружают тебя со всех сторон. Мало-помалу он стал открывать ящики, по одному в день. Он обнаружил письма поклонников за последние месяцы, пачки были связаны резинкой: письма, на которые уже был дан ответ, те, что могут подождать, важные письма, письма, на которые еще надо ответить или послать рисунок с Блуб-бю; снова пустой ящик, ящик с рисунками Блуб-бю на глянцевой бумаге, сложенный вдвое картон, изысканные виньетки и веселые картинки для детей.
Бумага, бумага, вырезки из газет, счета, носки, фотографии детей, квитанции, сигареты, пробки и шнуры и прочий сор умершей жизни, который скапливается у того, кто не в силах больше уделять этому внимание. И ничего, что касалось бы комиксов. Самуэль Стейн не смог найти больше никаких заметок о работе Аллингтона, кроме того списка в правом кармане куртки.
Пока Стейн занимался серией Аллингтона, тот становился для него все более и более реальным: Аллингтон, который не может нащупать идею и стоя смотрит на улицу сквозь серое стекло; Аллингтон, который заваривает чай и роется в своих ящиках, отвечает по телефону, или совершенно забытый среди своих рисунков Аллингтон, знаменитый и усталый… Чувствовал ли он себя одиноким или боялся людей? Работалось ли ему лучше по утрам или позднее, когда в газете все затихало, что он делал, когда чувствовал, что совсем увяз в работе, или же он продолжал работать без перерыва двадцать лет?
«Мне надо остерегаться, — думал Самуэль Стейн, — мне не следует превращать его в важную фигуру. Если даже Аллингтон двадцать лет и простоял возле печатного станка, никому и в голову не пришло поднимать из-за этого шум. Он был популярен, и ему хорошо платили. То же будет и со мной».
Однажды Картер спросил Стейна, не желает ли он приехать к нему за город на уик-энд. Это был знак особого расположения: Картер был невысокого мнения почти обо всех людях и хотел, чтобы его оставили в покое.
То было ранней весной, и пейзаж казался абсолютно молчаливым. Картер ходил с ним по владениям, демонстрируя своих поросят и кур. Крайне осторожно приподняв камень на лужайке, он показал ему змей, добавив:
— Они еще немного сонные, но позже оживут.
Стейн зачарованно спросил:
— А чем вы их кормите?
— Ничем. Они кормятся сами. Здесь множество лягушек и всякого другого, что они любят.
Стейн слышал, что Картер никогда не отвечал на письма, он их даже не вскрывал. Он не был любопытен ни в малейшей степени, да и совести у него тоже не было.
— Ты не должен так поступать, — сказал Стейн. — Ты знаменит, тобой восхищаются. Дети пишут тебе и ждут ответа.
— Почему? — спросил Картер.
Они сидели перед домом, каждый со своим стаканом. Было очень тепло и тихо.
— Они верят в это, — продолжал Стейн. — Когда я был маленьким, я написал французскому президенту и просил его покончить с Иностранным легионом.
— Да ну! И он ответил тебе?
— Ну да. Моя мама написала ответ от президента, где говорилось, что они непременно решат эту проблему. Письмо было с почтовыми марками и всем прочим.
— Ты еще очень молод, — возразил Картер. — Лучше с самого начала привыкнуть к тому, что на деле все не так, как ты думаешь, и что это не так уж и важно.
Он ушел кормить поросят и довольно долго не возвращался. Когда он вернулся, Стейн заговорил об Аллингтоне, который работал двадцать лет, а потом просто сдался, не оставив после себя даже синопсиса.
— Он устал, — сказал Картер.
— Говорил он с тобой об этом?
— Нет. Он почти ничего не сказал. В один прекрасный день он попросту исчез, оставив на столе записку; вообще-то это была наполовину готовая полоса комикса, и прямо на ней он написал: «Я устал». Он так никогда и не пришел за своими деньгами.
— А они не пытались разыскать его?
— Боже мой! — воскликнул Картер. — Вы только послушайте: «Они никогда не пытались разыскать его». Святой Моисей! Всю полицию подняли на ноги. Все это — сплошная истерия! «Блуб-бю при смерти!» Предприниматели пронюхали об этом деле и забегали как сумасшедшие взад-вперед в редакцию газеты.
— Предприниматели?
— Ты ничего не знаешь, — сказал Картер, зажигая свою трубку. — Те, кто живет за счет Блуб-бю. Ты никогда не видел очаровательного Блуб-бю из пластмассы, из марципана и стеарина? — Он встал и начал медленно ходить по траве, напевая: — Гардины Блуб-бю, маргарины Блуб-бю, куклы, носки и куртки, пеленки и распашонки… Хочешь послушать еще?
— Лучше не надо, — ответил Самуэль Стейн.
— Я могу продолжать хоть целый час. Аллингтон делал все эскизы. Он очень боялся за свою серию, он был педантом, и тут не должно быть ни малейшей ошибки. Понимаешь, он контролировал все до малейшей детали. Текстиль и металл, Блуб-бю из бумаги, резины, из дерева, все, что хочешь… А еще были фильмы о Блуб-бю, неделя Блуб-бю, и детский театр, и журналисты, и всякие ученые труды о Блуб-бю, и благотворительность, и то, что называется мармеладная кампания Блуб-бю… Святой Моисей! Ну ладно! Как бы там ни было, он никогда не мог сказать «нет». А потом он устал.
