Богдан Тамко - Somniator
– Но я же русский! Православный!
– Мы все братья, потому, что, братец, дети одного…
Больше Че никогда со мной не разговаривал.
Я схватил свой автомат и выпустил весь магазин, рассеивая патроны в направлении, в котором скрылся убийца единственного в моей жизни друга. И именно первый, близкий мне, больше, чем брат, отдал ее за меня. Рыдая и скалясь, я выпустил туда же второй магазин, потом рожок из автомата Че, после чего с рыданиями рухнул головой чеченцу на грудь. Пуля у меня в плече ничуть не беспокоила – настолько сильно терзалось мое сердце.
Не знаю, как долго я рыдал, но когда силы вернулись ко мне, вокруг было совершенно тихо, а осеннее солнце, ничуть не грея, заливало все вокруг своим светом. Я поцеловал друга в лоб, закинул на себя его автомат и стал бродить между деревьями. Везде валялись трупы боевиков и десантников. Увидев тело лейтенанта, я вспомнил его слова о проценте выживаемости, горько усмехнулся, снял его табельный пистолет и сунул его себе за пазуху, к берету. С ужасом понимая, что кроме меня здесь никого живого не осталось, я побрел в сторону, с которой нас сбила эта бойня, прямо через поляну, ничуть уже не боясь быть замеченным или убитым.
Каким-то чудом к обеду мне удалось добраться до КНП, без спроса вломиться в палатку, швырнуть на деревянный пол пистолет Макарова, автомат Че, отчеканить обезумевшему от шока подполковнику, что боевая задача по уничтожению склада выполнена, живых, кроме меня, не осталось, и рухнуть без сознания.
Глава 23
Когда я открыл глаза, мне так хотелось, чтобы все произошедшее было моей очередной фантазией или сном, но боль в плече уже заставляла меня сомневаться. Надо мной висела ослепляющая белизна… Небо? Нет, потолок госпиталя. Мое плечо было перебинтовано и тупо ныло, все остальные части тела вроде оставались на своих местах и шевелились. Воспоминания о смерти Че мгновенно полоснули по моему сердцу, я захотел курить, но понял, что сейчас мне это никак не светит. И так я долго-долго лежал, тупо уставившись в потолок, пока не зашла медсестра.
– Проснулся, герой? Как самочувствие?
– Герои там лежат, – хрипло процедил я – ведь горло отвыкло от извлечения членораздельных звуков за это время.
– Ну-ну, не заводись, – ласково сказала девушка, – ничего не болит?
– Плечо ноет, но теперь переживу.
– Тебе пулю вытащили, все обработали и сделали в самом скором порядке. Говорят, ты сильно брыкался и много бредил, но все обошлось. Заражения нет, нужно только будет постоянно перевязываться.
Мне хотелось задать ей столько вопросов, но сил хватило только на то, чтобы сделать глубокий вдох и резко выдохнуть.
В госпитале я провел около месяца. Перевязки, косые взгляды других пациентов на молчаливого меня, усиленное питание и никаких разговоров о произошедших событиях. Наконец, меня выписали и повезли домой. Конечно же, я имею в виду часть. Не успел ПАЗик высадить меня у КПП, как ко мне сразу же подошел штабной солдатик и попросил меня пройти следом за ним.
Все вокруг поменялось. Уже лежал снег, срочники в голубых шапках неторопливо скребли его лопатами, а я один шагал в берете с так и не отстиранным до конца пятном крови, попавшей туда то ли с бронежилета Че, то ли из моего плеча, то ли с пистолета командира. Меня привели в штаб, в котором мы с Че подписали те роковые контракты.
– Товарищ подполковник, разрешите войти? – спросил я, открыв дверь. На меня смотрел тот самый офицер, перед которым я вывалил оружие убитых бойцов.
– Конечно, Мрия, заходи, – спокойно ответил начальник штаба, – присаживайся.
Я вошел, сел на стул напротив стола подполковника и машинально снял берет.
– Как ты, оправился, малыш?
– Так точно, – спокойно ответил я.
– Терзать и тянуть я не буду – не баба. Что ты ощущаешь, я знаю, сам был в Чечне в твои годы, но тогда я еще взводником… неважно. Ты здесь не только из-за того что мне хотелось увидеть тебя.
Я молчал.
– Все, что там происходило, является государственной тайной. Ни одна живая душа после твоего дембеля не должна узнать, где ты был, и что ты видел. Гражданское население обязано жить спокойно и уверенно. Чечня давно позади, а остальное их не касается.
Я продолжал молчать.
– Тебе могло показаться, что я оговорился про твой дембель, но это не так. В виду того, что операция успешно выполнена, ты был ранен, а контракт, как мы оба понимаем, вы подписывали только для того, чтобы повоевать, мы даем тебе полное право расторжения и увольнения домой в срок, с припиской обо всех твоих прыжках, включая десантирование с оружием, выплатой компенсаций и прыжковых денег. Также ты получишь запись о ранении якобы в ходе учений. Прости, малыш, мы не можем сделать тебя героем официально. Что скажешь?
– Я хочу домой.
Стоит ли говорить, как я дослужил вторые полгода в разведроте? Призрак, прокаженный, никому не нужный. Все срочники боялись меня, а контрактники жали руку при встрече. Они-то даже и не все воевали. Больше никаких стрельб – лишь тревоги, зарядка и тактика по желанию, но если первое и второе я посещал постоянно, то последнее вызывало у меня в памяти резкие вспышки, отчего я хотел блевать.
Известно мне было то, что про меня ходят легенды и все молодое пополнение знало про героя по имени Наполеон, который «воевал на срочке» и единственный выжил. От этого мне тоже становилось тошно. В свободное время я писал отцу о том, что у меня все хорошо, и ждал дембеля. А он, как известно, неизбежен. Не миновал сей единственный за всю жизнь праздник и меня.
Я смотрел на сослуживцев, которые бегали, покупали себе маскировочные халаты, делали дембельскую форму, заставляли молодых обшивать себе кантики, укатывали береты, цепляли десятки значков, и понимал, что совсем не злюсь на них, а скорее, наоборот – хотел бы оказаться на их месте: радоваться, гордиться, предвкушать дом. Мне же все это было неинтересно. Моей единственной драгоценностью являлся залитый кровью берет, а больше ничего мне и не было нужно.
Пожалуй, последним живым и трепетным, что еще оставалось во мне в тот период призрачного существования, были мои давние мечты о случайной встрече с Кристиной по возвращении домой. Еще когда я только начинал служить, мне виделось, как в дембельской форме, обшитой кантиками, с аксельбантом из парашютных строп, катаном берете я выхожу из метро в родном районе и где-нибудь возле самых ступенек натыкаюсь на свою первую любовь. Далее должен был выйти на сцену ее шок от контраста между лохматым маленьким семиклассником и красавцем-десантником, который точно превосходил бы его по всем физическим параметрам. Я собирался произвести на нее столь яркое и незабываемое впечатление, что, возможно, это дало бы мне второй шанс на достижение счастья.
Подобные идеи закрадывались мне в голову еще при Лолите, а с момента нашего официального разрыва я постоянно купался в подобных фантазиях. После войны мне нужно было время на то, чтобы оправиться от потерь, но с течением дней мне потребовалось чем-то заполнять свои мысли в госпитале, а думать о смертях мне было больно, да и порядком надоело. Тогда-то подсознание и подкинуло мне забытую мечту. Однако отныне сюжет фантазии несколько поменялся: теперь Кристина встречала раненного военного с бесконечно грустными глазами.
С пачкой бумаг о моих достижениях я покидал на автобусе родную часть, которая дала мне единственного друга и отняла его же, а заодно и некогда любимую девушку. Потом меня ждала дорога, по ходу которой ландшафт снова менялся на когда-то привычный и давно забытый.
Сойдя на перрон, я с полминуты понаблюдал за тем, как друзья, родственники и девушки встречают других дембелей, и, вздохнув, побрел восвояси. Гражданка давила на меня своей суетой и неизбежностью. По старой привычке я безумно захотел курить прямо перед тем, как войти в метро, но еще в госпитале в связи со сложившимися обстоятельствами я бросил это дело, поэтому, взяв себя в руки, я поехал к дому Лолиты. Это была вторая навязчивая идея, преследовавшая меня всю службу с момента нашего расставания. Я просто хотел посмотреть ей в глаза и увидеть, что в них возникнет.
Дул приятный весенний ветерок, ярко светило солнце, правда, грело не так уж сильно; я шагал по знакомой дороге в своей обшарпанной форме и берете с пол-литровой бутылкой пива в руках. Вечерело. Я сел на скамью у дома Лолиты и твердо решил, что останусь здесь хоть до страшного суда, пока не появится она сама или ее родители. Обычно, когда я давал подобные обещания, то не сдерживал их уже через несколько часов по причине того, что не хватало терпения. Однако же в этот раз судьба была ко мне благосклонна. Минут через сорок после принятого мною решения, как раз, когда я допивал свое пиво, распахнулась дверь подъезда, и оттуда выпорхнула Лолита.
