Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх
— У меня в голове — больше.
— Значит опять внутри, всегда внутри. — Грюн ослабил хватку, оглядел комнату, выискивая аналогии, и уперся взглядом в ту же мобилку. Ткнул в нее, встряхнув пальцем. — Есть легкий способ облегчить страдания. Просто ослабить связь с реальностью. — Опустив палец, он вылил себе в рот остатки бренди. — Что такое грех, как не атака на третье измерение?
— Грех? Какой еще грех? С чего ты вдруг заговорил о грехе?
— Уже поздно, — тихо сказала Дрозд, появляясь в комнате с жакетами в руках. — Нам пора идти, Дэвид.
— Грех, старик? Типа — вина и искупление?
— А может и нет, — вздохнул Грюн, встал, громко крякнув, и натянул на себя жакет. — В данном случае. — Он взял пустой поднос и помахал им в воздухе, как веером. Потревоженные ветром деревянные рыбки закачались, тычась друг в дружку.
Он вышел из комнаты, а Дрозд остановилась у косяка и, сложив на груди руки, посмотрела на Гноссоса. Через секунду она сказала:
— Откуда ты знаешь? Может, мы тебя любим. И мы должны молчать?
Два часа спустя, когда Грюны ушли к соседским фермерам на шекспировские чтения, девчонки благополучно заснули под стегаными одеялами, а дом наполнился своими собственными тихими шорохами, любовники вновь лежали голыми. На сей раз они нашли приют на широкой кровати Дэвида и Дрозд с четырьмя деревянными столбиками по углам. Простыни пахли лавандой и свежескошенным сеном.
Но с эрекцией у Гноссоса ничего не вышло.
Кристин утешала.
Прижимая к бледной груди его мохнатую голову, она читала:
— «Бум, бум, бум,
вот идет усталый мишка…»
14
Кобальтовой ночью ему снилась беда, что придет потом, и он с нежными проклятьями отправил ее в серные котлы ада. Неотвратимая угроза потери, мартышка-демон бродит вокруг, дожидаясь своего часа, зловещий аммиачный запах навис над судьбой. Иногда — идиллические пейзажи Грюна: глинистые склоны холмов засеяны семенами сомнений; а то вдруг Таос: спальный мешок окружают пачуко с масками вместо лиц. Подсознательные симптомы гнойного воспаления — в самой сердцевине пышной плоти страны. Вперед, пацаны, становитесь королями своего района и вы первыми навернетесь в персональной атомной субмарине. Двадцать пять центов и крыша от маминого «кадиллака». Уииии.
Но он всегда просыпался — в поту от смертельного ужаса. Однажды утром раздался негромкий стук в дверь. Обычно вслед за ним на полу появлялось «Ежедневное Светило», а стук замолкал, но на сей раз чуда не произошло. Стук повторялся снова и снова. Похоже, впервые за все эти месяцы молчаливый посланник намеревался представиться. Однако Гноссос не слишком удивился. Последние перед весенними каникулами недели проходили в суматошной сессии, и, даже без дурных снов каждое утро несло с собой сомнительные открытия. Он вытер наволочкой пот и крикнул:
— Заходи.
Но никто не вошел, а стук раздался вновь: мягкий, но назойливый.
— Да входи ты, черт возьми. Я в постели. Кто там?
Он со стоном откинул одеяло и голышом потащился через всю комнату — банный халат Фицгора куда-то запропастился. За дверью стояла Ирма Раджаматту в марлевом балахоне и улыбалась красными зубами. В одной руке она держала обычный стакан джина с гранатовым сиропом, в другой — «Светило».
— Мои особенные поздравления, — сказала она.
Прикрыв руками пах, Гноссос судорожно моргнул.
Она протянула ему газету, в нелепом приветствии подняла стакан и неслышно заскользила прочь на босых ногах, раз-два-три.
— Эй, минуточку, — окликнул Гноссос, но ее уже не было. Только звякнули кубики льда.
На первой странице газеты красовалось его уже почти забытое письмо, и прежде чем прочесть, Гноссос сел и нервно передернулся, приведя таким образом в порядок голову.
Апрель 1958 г.
Наша дорогая мисс Б. Панкхерст.
Сразу к делу, да?
Присутствие женщин в квартирах Кавернвилля вам не по вкусу. Вы предлагаете регистрацию и компаньонок. Студентке будет позволено посещать джентльмена лишь в сопровождении другой студентки и двух внушающих доверие пар. Одна должна быть старше тридцати лет, другая состоять в законном браке, верно? Если, скажем, я захочу пригласить студентку на ужин, я должен звать ее соседку по комнате, пару старшекурсников и кого-либо, подобного вам и вашему супругу — в случае, если вы замужем, хотя, насколько мне известно, это не так.
Ужин начинается в восемь вечера. Некоторым из его участников позволено находиться вне общежития лишь до 10:30 в будние дни и до 11-ти в выходные. Вполне достаточно времени для еды, скажете вы. Лукавите, мисс Б. Панкхерст. Мы не вполне верим, что вас волнуют только застольные беседы. Вновь возвращаясь к сути вопроса: вы желаете не допустить присутствия в квартире Кавернвилля одновременно студентки и, скажем так, мужчины.
Отчего же?
Очевидно, вы опасаетесь, что произойдет нечто. Рукопожатия, поцелуи? Возможно, объятия. Или даже более серьезные вещи. Мы предпочли бы знать точно и во всех подробностях, против чего именно вы возражаете. Нам хотелось бы, чтобы эти возражения стали достоянием гласности. Если основной пункт ваших претензий — сексуальные отношения, вам достаточно просто об этом сказать. Может оказаться, что смысл подобных возражений выходит за пределы тех акций, которые вы намерены предпринять.
Сейчас весна. Посмотрите, как цветет форсития; Афина благословенна ее изобилием. Вдохните аромат цветочной пыльцы. Присмотритесь к царству птиц и зверей.
С любовью,
Гноссос Паппадопулис.
Тут же зазвонил телефон, это был Хеффаламп.
— Что за херня, Папс, ты серьезно?
— Когда я бываю серьезным, Ужопотам? Так, ерунда, надо же на что-то тратить время. Чего ты в такую рань?
— Собираю шмотки в Кубу, старик. Но как же так? То есть, что…
— Кристин.
— Цаца в гольфах?
— Я увлекся.
— М-да, понятное дело, увлекся, но это же политика, а не что-нибудь. Она тебя уговорила?
— Мы так решили, старик, да и вообще, главные штрихи дорисовывал Овус. Я, фактически, написал только последний абзац.
— Но там твоя подпись, детка. Говорил тебе — не лезь. Господи.
— Что ты так дергаешься, все нормально. И приходи к трем часам. Будет собрание.
— Собрание? Ты серьезно или прикалываешься?
— Приводи Джек и всю кодлу, «Красная Шапочка» тоже не помешает.
— Старик, ты сам-то понимаешь, во что лезешь?
Телефон зазвонил опять, на сей раз это был Хуан Карлос Розенблюм.
— Ты мой генерал, — объявил он Гноссосу дрожащим от переживаний голосом.
— Фигня. Приходи к трем.
— Я отдам за тебя жизнь.
— Приноси картофельные чипсы, можно «Фрито».
— Хочешь «Стен»? С воздухогоном? Специально из моей страны.
Третий звонок был из больницы.
— Verbum sapienti [41], — сообщил Овус. — Можно вздохнуть свободно.
— Не заводи меня, старик, я это сделал ради Кристин.
— Не теряй sang-froid[42]. Слово произнесено ex cathedra [43], дружище, мы на верном пути.
Гноссос неловко повесил трубку, почистил зубы кремом для волос, выматерился и, чтобы выпустить виноватый пар, забарабанил в дверь к соседям. Оттуда доносилось заговорщицкое бормотание, но на его грохот никто не отозвался. Тупые бенаресские маньяки. Он влетел обратно и принялся ждать звонка от Кристин, но следующий голос в трубке принадлежал Джуди Ламперс.
— Это невероятно, Папс, мой бог, вся общага стоит на ушах .
— Кристин у себя, детка?
— Честное слово, я никогда не видела ничего подобного. Этого просто не может быть, слышишь, что творится?
— Черт, мне нужна Кристин. Она там?
— Ой-ой, кажется, нет. Она выписалась вчера вечером и вроде не возвращалась.
Сердце упало.
— Что?
— Разве она не у тебя? Слышишь, что творится? Они скачут вокруг в одних подштанниках. Ой, сейчас нам только не хватает охотников за трусами [44].
На этот раз утешение пришло из космоса. Несколько часов он провел в грязно-коричневом ангаре астрономической лаборатории, рассчитывая относительное положение звезд и все глубже вползая в мерзкую депрессию. По результатам вычислений двумя независимыми методами выходило, что если вселенная действительно расширяется с полученной скоростью, то она начала свое существование в сгустке коагулированной массы — назовем это дерьмом — примерно десять тысяч миллионов лет назад. Ну и ладно. После тысячи миллионов лет расширения дерьмо распалось на кластеры, которые с тех пор разбегаются друг от друга. Ответы на частные вопросы вели к тому же: вселенная пребывает в состоянии взрыва, но Гноссос был сейчас не в настроении забивать этим голову. Но все равно, чтобы утихомирить распереживавшиеся мозги, суетливый лаборант рисовал на доске синусоиды и приводил аргументы в пользу другой теории.
