Роберто Пацци - Конклав
– Ответим, или нет, Катерина?
– Делай как хочешь.
– Должно быть, мама. Тогда лучше не отвечать.
– Конечно. Тем более, что я собираюсь встать и привести все в порядок, не хочу, чтобы старшая медсестра вошла и…
Телефон звонил с интервалами, будто по местной сети, самой нудной из всех. А если это не мама? Ему не хотелось нарываться на друзей с их чудачествами, с их новостями и обычными их обещаниями и вопросами: чем займемся, когда ты выйдешь отсюда. В этих стенах он чувствовал себя пленником. Они там, вне этих стен, умеют жить, а он… Подумал еще: и к Катерине уже не чувствует больше зависти. Приподнялся, чтобы взять трубку. Это была мама.
– Сейчас же включи телевизор, первый канал!
– Почему? Что там?
– Включи, я тебе говорю! Кажется, у нас появился новый папа!
– Что?… Включаю.
Включил, но секунды между видео и появлением звука показались ему вечностью. Мужской голос вел репортаж с площади Святого Петра, где должен был показаться дым из Сикстинской капеллы. Авторитетные лица предупреждали, что ожидается окончательное решение кардиналов; они, наконец, пришли к общему согласию – выбрали папу, и дым по этому поводу будет белым.
Появилось лицо ведущего, потом полуразрушенная площадь Святого Петра. Говоривший извинился за плохую видимость изображения, объясняя это разрушениями, нанесенными страшной бурей, только что промчавшейся над городом. Катастрофа, как убеждал мэр горожан, носила характер непредвиденных бедствий, связанных с «шутками» природы.
Мать после паузы спросила у Франческо:
– Франческо, Франческо, ты слышишь?
Он снова схватил трубку, но в его мозгу накладывалось изображение Сикстинской капеллы с еще незажженным камином, стоящей в темном от дождя и облаков небе, на кадр из его сна. И лицо дяди, шептавшего непонятные слова, а потом смогшего все-таки передать ему несколько слов, повторив их дважды…
– Как странно. Знаешь, сегодня ночью мне приснился сон.
– Что именно?
– Ничего, мне снился дядя Этторе…
– Франческо, подумай только – мы сейчас его увидим, с лоджии Сан-Пьетро…
– Мама, ты же всегда подозревала, что нет никакой возможности… что нет человека более далекого от этих амбиций…
– Это правда, однако последний раз, около недели назад, когда я с ним говорила, он казался уклончивым и недоговаривающим, – в общем, страдающим. Знаешь ведь его экспансивную натуру. Обычно, он говорит с удовольствием. Казалось, он хотел о чем-то умолчать, – так ему было тяжело.
– Не хочешь же ты сказать, что у тебя есть надежда стать сестрой папы? Как ты меня насмешила, ничего более смешного я никогда не слышал.
– Ну, а во сне у тебя что было?
– Во сне?… Слушай, мы что – начинаем говорить о дымовом сигнале?
– Да-а…
В этот момент из коридора вернулась Катерина.
Увидела включенный телевизор. Франческо говорил по телефону. Он, должно быть, откровенничает с матерью; это было написано на его лице. Его дядя в конклаве вызывал у нее зависть. Она никогда его не видела и очень боялась с ним встретиться, потому что эту встречу с каким-то странным напряжением ждали и Франческо, и его мать. Она почувствовала – ее в этот момент для них не существует. Спокойно и тихо села в ожидании сигнала, надеясь всем своим сердцем, что дым будет черным, чтобы не видеть того незнакомца в белых одеяниях.
Первое перышко дыма появилось как-то неуверенно, у ведущего возникла возможность держать миллионы зрителей в напряжении – обычный театральный трюк, никаких сомнений.
Потом появился густой дым, черный. Через несколько мгновений, пока ведущий исполнял роль режиссера спектакля, что-то бормотал об очередном неуспехе и извинялся перед телезрителями, все вернулось на свои места. Мир без папы сменился рекламой банок с едой для собак, которую начинали показывать еще раньше, пока Франческо секретничал по телефону с мамой, теперь уже разочарованной сестрой кардинала, исключив ее, Катерину, из общения. На этот раз ее «исключение» было не настолько болезненным, и она смогла спрятать свои чувства и состояние своей души.
– Франческо, ты со мной даже не поздоровался.
– Прости пожалуйста, приветствую тебя, но ты же торопилась, вы с отцом собирались уходить.
– Смотри, потеплей одевайся. У вас там не очень-то тепло.
– Вот видишь, о чем ты… Сегодня вечером здесь тепло. Кто знает, что пришло в голову этим, из телевидения? Представь себе – как нерешительны кардиналы…
– Думаешь, было бы лучше, если в не было случая увидеть бесполезную трату времени твоим дядей?
– Какая ты злая…
– Мне очень жаль, извини. Послушай, завтра иду к Марии, у нее день рождения. Увидимся послезавтра.
– Приходи. Что с тобой?
– Ничего, почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты как-то изменилась. Я что-нибудь сказал не то, что-то тебя задело? Не понимаю.
Катерина предпочла не реагировать. Нет больше и тени конклава; дядя кардинал выиграл дважды: по телевизору и у своей сестры. Распрощалась с Франческо, обещая позвонить на следующий день, как только проснется. Уходя, в дверях палаты повернулась и посмотрела на его профиль. Надо бы волосы подстричь, а то они начинают терять пушистость, совсем свалялись от постоянного лежания на подушке. Ей бы хотелось его видеть таким, каким увидела впервые в доме Чинции в день ее рождения. Волосы каскадом спускались на плечи, и такие они были мягкие, что хотелось запустить в них руку и разворошить. Они оба любили играть волосами друг друга, как однажды сказал Франческо: мы любим волосами…
Едва Франческо успел погасить свет, как снова зазвонил телефон. Это опять была мама.
– Извини, сокровище мое, представляю, ты, наверное, уже собрался спать, но я почему-то очень волнуюсь. По телевизору передали ужасные новости о несчастиях в Риме; много лет такого не было, говорят, настоящее бедствие. И Ватикан как раз особенно пострадал… Упали статуи, рухнули стены и, как почти во всем Риме, у них пропало электричество.
– Думаешь, дядя Этторе будет сидеть в темноте?
– Да, Франческо, беспокоюсь я за него, пробовала позвонить, но не соединилось – связь прервана.
– Это нормально, в такую-то погоду, позвони позднее.
– Хорошо. И прости меня, сокровище мое. А ты… Что все-таки приснилось тебе сегодня ночью?
– С самого начала он был усталым, говорил с трудом, сам не понимал – что с ним делается, потом пришел в себя. Подумай, я старался ему помочь… Ах, эти сны…
– Я тебе перезвонила еще и потому, что некоторое время тому назад пришла Катерина и сказала, чтобы я не затрагивала эту тему.
– Почему?
– Какие-то вещи должны оставаться только в семье. Спокойной ночи, Франческо.
– Спокойной ночи, мама.
Мать и Катерина пока не очень нравятся друг другу. И это – единственная вещь, которая его мучает, кроме, конечно, опоздания с экзаменами. Он изо всех сил хотел, чтобы эти две женщины полюбили друг друга.
Его дядя – в темноте, как и он сам в этот момент. Как он в клинике, дядя заперт в конклаве. Его мать обеспокоена, может быть слишком, однако лучше самому посмотреть телевизор, обычно ночами передают городские новости. Включил телевизор и сейчас же увидел то, что так взволновало его мать. Она была права – это не просто непогода. Ему мучительно было смотреть на лица людей, у которых брали интервью после крушения их домов или после обвалов, произошедших в некоторых районах города. Показывали такое, что вызывало неописуемый страх. Конечно, по телевидению не позволяли показывать все страхи и ужасы. Но в собственном мозгу можно собрать их вживе и, к сожалению, до спазма вообразить.
Погасил свет с легким чувством вины, как будто вторгся в боль этих бедняг, когда дурак-тележурналист спрашивал даже у лежащих в больничных постелях, с лицами и руками, обвязанными бинтами:
– Что ты чувствовал, когда услышал, как падает твой дом?
Телевидение – мерзость. Во сне гораздо больше жалости к людям.
26
Совершенно неизвестно – кто из Святой Коллегии постарался с этим прямым транслированием из Сикстинской капеллы декабрьским вечером – в то время, когда Вечный Город стонал от урагана. В зале прессы Ватикана, где камерленг отвечал на вопросы журналистов, звучали взаимные обвинения, перекладывали ответственность друг на друга. Кто-то из журналистов сказал, что был телефонный звонок, сообщающий о предстоящем объявлении имени нового понтифика, возможно, от капеллана одного из трех кардиналов, за которых отдано больше всего голосов. Кое-кто утверждал, что это был один из кардиналов, поторопивший директора телепрограммы первого государственного канала RAI для быстрого контакта с другими частными телепрограммами. Кто-то все еще настаивал на прямом звонке в дирекцию государственного телевидения, подтвердив окончательность выбора; и опять – вроде бы, новость поступила от одного из главных героев этого дня.
