Ванесса Диффенбах - Язык цветов
Выбирай: или я, или твоя сестра, потребовала я. Элизабет не побежала вслед за мной, тем самым четко обозначив свой выбор.
Всю ночь и почти все утро я плела паутину. Мое желание было простым: остаться с Элизабет, и чтобы мы были только вдвоем. Но я не знала, как ее убедить. Пресмыкаться и умолять было бесполезно. Помню, когда я стала просить ее дать попробовать сырое тесто для пирожных, она изумленно взглянула на меня и сказала: ты что же, совсем меня не знаешь? Прятаться тоже было бессмысленно: Элизабет меня бы нашла. Можно было бы привязать себя к кровати и заявить, что не двинусь с места, но в таком случае она бы просто отвязала меня и отнесла на руках.
Был только один выход, и он состоял в том, чтобы настроить Элизабет против сестры. Тогда она поймет, какая Кэтрин на самом деле: полная ненависти эгоистка, недостойная ее заботы.
И тут вдруг в моей голове составился ясный план. Сердце забилось так громко, что я чуть не оглохла, лежа неподвижно и разглядывая свою идею с разных углов, выискивая изъяны. Изъянов не было. Конечно, Кэтрин расстроила мое удочерение, но сама дала мне в руки оружие, применив которое я смогу остаться с Элизабет, и никто больше нам не помешает. Я выиграю битву, которую Кэтрин, сама того не зная, начала, и она даже не поймет, что происходит.
Я медленно встала, сняла ночную рубашку и надела джинсы и футболку. В ванной умылась холодной водой с мылом, яростно оттирая щеки; ногти царапали белое мыло, оставляя на нем бороздки. Взглянув на себя в зеркало, я стала искать на лице признаки страха, волнения, сомнения в том, что собиралась совершить. Но мои глаза были пусты, а подбородок неподвижен и решителен. Есть лишь один способ получить то, что я хочу. Нельзя упускать такую возможность.
На кухне Элизабет мыла посуду. На столе стояла тарелка с холодной овсянкой.
– Рабочие уже приехали, – сказала она и кивнула в сторону пригорка, где мы стояли вчера вечером. – Завтракай и надевай ботинки, а то останешься дома.
– Я не пойду, – ответила я. Элизабет опустила лопатки, и в этом движении было больше разочарования, чем удивления.
Я открыла кладовую и взяла с крючка пустой мешок.
На крыльце было тепло, невзирая на ранний час. Я медленно зашагала по дороге в сторону шоссе. Элизабет за мной не пошла. Я пожалела, что сегодня так жарко, пожалела, что не взяла еды. Буду сидеть в канаве напротив цветочной фермы и ждать, потная и голодная. Но не уйду. Буду сидеть, пока не уедет Грант, даже если придется всю ночь просидеть у дороги. Но рано или поздно его фургон промчится сквозь открытые ворота, и тогда в дом сможет зайти кто угодно.
И когда это произойдет, я зайду и возьму то, что мне нужно.
9В субботу Рената не пришла. Не пришла и Марлена. Я просидела в голубой комнате, как мне показалось, весь день, кормила ребенка и спала, но когда полный мочевой пузырь и пустой желудок выгнали меня наружу, было всего десять утра.
Встав у барного табурета, я стала раздумывать, что сделать сначала: принять душ или приготовить еду? Малышка спала в голубой комнате, а я проголодалась, но запах собственного тела – кислого молока вперемешку с абрикосовым маслом – отбивал аппетит напрочь. Я решила помыться.
По привычке я закрыла дверь ванной на замок, разделась и встала под горячую воду. Глаза сами закрылись, и я виновато окунулась в краткий миг одиночества. Но, взяв кусок мыла, услышала пронзительный крик. Из-за запертой двери он казался тише, но все равно резал уши. Я вздохнула и продолжала намыливаться. Всего одна минута, подумала я. Приму душ очень быстро и вернусь. Подожди.
Но малышка не могла ждать. Ее крик набирал громкость и частоту, а потом сменился тихими отчаянными всхлипами. Я с бешеной скоростью намылила голову, позволяя воде затечь в уши и приглушить звук. Бесполезно. У меня возникло странное чувство, что, даже если я сейчас спущусь по лестнице, выйду на улицу и пройду полгорода, ее крик все равно никуда не денется; что я слышу его на гораздо более глубинном уровне, чем звуковые колебания. Я была ей нужна, необходима, как пища голодному человеку, и ее голод распространился и на меня.
Не в силах больше терпеть плач, я выпрыгнула из душа. Мыльная пена липла к волосам и белыми реками стекала вниз по ногам. Я побежала в голубую комнату и взяла на руки малышку, которая вся побагровела от крика. Приложила ее к намыленной груди. Она открыла рот и стала хватать воздух, давиться и причмокивать, повторяя все это два-три раза, прежде чем наконец успокоилась и взяла грудь. Вода в душе лилась в пустую керамическую ванну и уходила в сток.
Я сползла по стене и села в лужу, образовавшуюся у ног. Если бы у меня было чистое полотенце, я бы взяла его и вытерлась, но чистых полотенец не было, и не будет еще долгое время. Я не Марлена. Я не умела носить ребенка и мешок с грязным бельем через всю улицу и бросать четвертаки в гудящие стиральные автоматы, когда к моей груди прижат голодный рот. Я пожалела, что не подумала о том, как буду стирать, до рождения ребенка.
Я о многом не подумала, но теперь было поздно. Надо было купить подгузники, продукты, одежду для ребенка. Собрать меню из всех ресторанов на улице и запомнить наизусть телефоны доставки на дом. Найти ясли или няню или и то и другое. Купить книги об уходе за новорожденными и прочесть их от корки до корки. Выбрать имя.
Я не могла делать все это сейчас.
Поэтому нам с малышкой пришлось вытираться грязными полотенцами, спать на грязном белье и ходить в грязной одежде.
Мысль о том, что придется заняться чем-либо, кроме кормления и еды, была слишком невыносима, и я ее отбросила.
Мы пережили понедельник, вторник и среду одни, если не считать Ренату, которая пришла один раз и принесла еду. Весной заказов было много, а Рената так и не нашла мне замену. Позвонила Марлена и сказала, что уезжает на месяц к родственникам в южную Калифорнию. Вернется к апрелю и займется запланированными заказами. После этого телефон больше не звонил.
Во вторник малышка целый день ела. Проснулась для первого кормления чуть позже шести утра и с тех пор сосала без остановки, засыпая на груди каждые полчаса. Стоило мне попытаться оторвать ее от груди, как она просыпалась с оглушительным воплем. Она могла спать, лишь прижавшись лицом к моей коже, а когда я пыталась ее опустить, даже если мне казалось, что она спит крепко, она начинала плакать и требовать еще молока.
Забыв о собственном голоде, я все утро слушала звуки весны, проникавшие в квартиру сквозь открытое окно. Пение птиц, скрип тормозов, гул самолета, школьный звонок. Пока малышка спала, я гладила ее мягкое плечико и уверяла себя, что голод – невеликая жертва ради такого красивого ребенка.
Но день близился к полудню, и голод перекочевал из моего желудка в мозг. У меня начались галлюцинации, но не визуальные, а обонятельные: мне казалось, что на плите булькает соус и печется что-то шоколадное.
К середине дня я убедила себя в том, что на кухне меня ждет обед из нескольких блюд. Я вылезла из голубой комнаты с малышкой, приклеенной к груди. Увидев, что плита выключена, на горелках ничего не стоит и духовка холодная, я чуть не зарыдала. Положив малышку на кухонный стол, я рассеянно гладила ее, одновременно ища, что бы поесть. В глубине шкафа нашла две банки с супом. Малышка захныкала и начала плакать. Этот звук заставил мышцы моей руки ослабнуть, и я не смогла повернуть консервный нож. Сдавшись на полпути, я отогнула крышку ложкой и стала пить холодный суп, даже не останавливаясь, чтобы вздохнуть. Осушив банку до дна, я швырнула ее в раковину. Услышав резкий звук, малышка вздрогнула и прекратила плакать; паузы хватило, чтобы я успела прижать ее к груди. Потом я отнесла ее в голубую комнату; голод я так и не утолила.
Пятница началась так же, как четверг, только теперь я уже сутки не спала и была так же голодна, как мой неспособный насытиться ребенок. Она пила молоко, а я ела орешки в кровати. Мамаша Марта предупреждала, что малышка будет расти и расти, и я успокаивала себя мыслью, что так нужно. Наверняка это скоро кончится. Она и так уже выпила меня почти до дна, подумала я, просовывая палец под складку, которая когда-то была моей грудью.
В полдень я оторвала малышку от груди и увидела на ее губах кровь. Мои соски высохли и потрескались от постоянного сосания. Она сосала не только молоко, но и мою кровь; неудивительно, что я была без сил. Вскоре от меня вообще ничего не останется. Я аккуратно положила ее на кровать, взмолившись, чтобы хоть на этот раз она не проснулась. В морозилке осталась замороженная еда, приготовленная Марленой.
Но малышка проснулась, как только я ее отпустила, и потянулась подбородком к моему израненному соску. Я вздохнула. Не может быть, чтобы она еще не наелась; но я все равно взяла ее на руки и дала попытаться высосать хоть что-то из моей сдувшейся груди.
Она причмокнула всего два раза, после чего снова уснула с раскрытым ртом. Однако, как только я попыталась положить ее на кровать, проснулась тут же, заворковала, причмокнула и выпятила губы.
![Генрих Бёлль - Избранное [ Ирландский дневник; Бильярд в половине десятого; Глазами клоуна; Потерянная честь Катарины Блюм.Рассказы]](/uploads/posts/books/121756/121756.jpg)
