Андре Бринк - Мгновенье на ветру
— Я часто думаю, что, наверное, я виновата в его смерти, — сказала она.
Она не назвала имени Ларсона, в этом не было нужды.
— Почему ты так думаешь? — спросил Адам и нахмурился.
— Разве не я довела его до отчаяния? Ведь я же его разлюбила, оттолкнула от себя.
— Он просто охотился за птицей, — убежденно возразил он, стараясь отвлечь ее от мрачных мыслей. — Ушел и заблудился. При чем тут ты?
Они сидели на крыльце разрушенного дома; они решили остаться здесь на день-другой, передохнуть немного в тени, а он тем временем сошьет им из шкур новые башмаки.
Она поглядела в ту сторону, где раньше был загон.
— У нас был проводник, Ван Зил… — задумчиво сказала она, точно не слыша Адама. — С ним случилось то же самое.
— Что значит — то же самое?
— Разве я тебе не рассказывала?
— Я знаю только, что он отправился с вами в экспедицию. Обманул вас, сказал, что знает эту страну, а сам не знал. Вечно лез на рожон, ссорился с твоим мужем.
— Да, он был ужасно глупый. Но очень добрый. И совсем еще мальчик. Мечтал повидать мир, потому, мне кажется, и предложил себя в проводники, потому и соврал, что знает страну.
— Ты с ним подружилась?
— Не то чтобы подружилась… Он был ужасно стеснительный. Но когда ты одна в пустыне и больше не с кем перемолвиться словом — ведь Ларсон был вечно занят своей картой, своим дневником, коллекциями…
— Ван Зил за тобой ухаживал? — спросил Адам с вдруг вспыхнувшим подозрением.
Она пожала плечами.
— А что он делал? — настаивал он.
— Дело не в том, что он делал… — Она посмотрела на него, и лицо ее зарделось под загаром. — Мы болтали о том о сем, он всегда был готов услужить мне, но и только. Однако я заметила, какие взгляды он на меня бросает. Беспрестанно. Сначала я сердилась и огорчалась. Мне даже хотелось прикрикнуть на него, чтобы он перестал пялить на меня глаза. Но время шло, муж все глубже погружался в свою работу, уделял мне все меньше внимания… было утешительно думать, что хоть кто-то проявляет ко мне интерес. Любуется мной. — Она помолчала. — Может быть, даже… хочет меня.
— И ты…
— О нет, бог с тобой! — живо возразила она. — У меня был муж. Я не могла ему изменить, не могла преступить свой долг. Просто… просто такое отношение щекочет нервы. — Она с вызовом посмотрела на него. — Это была всего лишь игра, развлечение. Она меня забавляла, скрашивала жизнь. Пожалуй, это-то и было самое скверное: ничего серьезного я не хотела, мне и нужна была игра, игра с огнем: проверить, насколько я могу увлечь мужчину и при этом не обжечься сама.
Он придвинулся к ней ближе.
— И что же, в конце концов ты все-таки обожглась?
— Нет, не обожглась. Со мной в общем-то ничего не случилось. Игра так до конца и осталась игрой. Бывало, проходя мимо, я как бы случайно задену Ван Зила. Мелькну обнаженной во время купанья. Но он не выдержал. Ему этого было мало. И вдруг я поняла, что ему не до игр. В один прекрасный день он набросился на меня и начал целовать. Я испугалась, стала бороться с ним, закричала. Прибежал муж. Они схватились не на жизнь, а на смерть. Наконец Ван Зил вырвался и убежал в заросли. И там застрелился. — Она сидела молча и глядела в темнеющий мир, который простирался вокруг. — Я виновата в его смерти. Разве я думала, что все так кончится, разве хотела этого ужаса? А этот ужас случился, случился по моей вине. После смерти Ван Зила мы с Ларсоном беспрерывно ссорились. Он стал мне противен физически. И когда он это понял, в нем вдруг проснулось желание, какого никогда не было раньше. Но я не подпускала его к себе. Он стал уходить в лес, бродил там подолгу один. Ловил бабочек и птиц. А потом заблудился. Здесь я тоже была виновата, как ты думаешь?
— Думай, не думай, теперь беде не поможешь, — сказал он. — Ты только зря себя растравляешь.
— Но я боюсь себя, не понимаю и боюсь.
— А ты и не старайся себя понять. Предоставь это мне.
«Для всех других я была всего лишь женщина, забава, игрушка, — подумала она. — Ты первый, кто увидел во мне человека. И потому я осмелилась быть с тобой женщиной. Но есть во мне какая-то тайная сила, я не могу ее постичь и боюсь».
Пейзаж после заброшенной фермы сделался еще более безотрадным. Раньше им хоть иногда встречались чахлые кустики с пепельной листвой, которые питала вода подземных источников, узкие пересохшие речушки, где меж камней можно было найти небольшую лужицу. Теперь долина между двумя грядами гор превратилась в огромное плоскогорье, и сухая земля стала твердой как камень. Каждый день они видели грифов, иногда далеко, иногда совсем близко: эта страна была полна смертью. Живность встречалась все реже, и то лишь ящерицы, черепахи, змеи. Иногда они слышали крик дрофы или цесарки. Газели, антилопы, зебры почти совсем исчезли. Камни и песок были раскалены, точно уголья, земля растрескалась, их путь то и дело перерезали овраги, похожие на зияющие раны.
Они с самого начала были уверены, что скоро все вокруг зазеленеет, покроется растительностью, что в небе соберутся тучи, прольется дождь, и облик мира вокруг них изменится. Ведь сейчас весна, и рано или поздно дожди начнутся, нужно только не терять терпения и ждать.
Но небо с каждым днем все больше выцветало, становилось серым, как зола; а земля в зной так нагревалась, что жгла им ступни даже сквозь толстые подошвы башмаков. Теперь они трогались в путь на рассвете и шли часа три-четыре, днем отдыхали и опять шли в сумерки. И все больше зависели в пути от случая. Не зная, удастся ли им найти сегодня воду, они всегда теперь несли с собой запас в бурдюке и в двух калебасах. Но воды хватало ненадолго, ее было так мало, а продвигались они вперед так медленно. Его тревожило, что они уж очень быстро устают. Теперь они даже помыслить не могли о большом переходе без отдыха.
И все-таки им однажды пришлось предпринять такой переход, потому что они выпили всю воду до капли и вот уже два дня в пути не попадалось ни одного источника. Выбора не было: надо идти, что бы их ни ждало впереди, иначе они просто умрут от жажды.
Он разбудил ее, лишь только взошла утренняя звезда. Она вздохнула во сне, повернулась на другой бок и прижалась к Адаму, точно ища защиты, и только тут поняла, что надо вставать. У них еще было немного кореньев и водоносных клубней, которые он выкопал накануне, и они стали жевать их, чтобы хоть немного утишить голод и жажду, но когда они взяли свои узлы и двинулись в путь, во рту у них было все так же сухо и шершаво.
— Как ты думаешь, сегодня мы найдем воду? — спросила она.
— Надо постараться, иначе… — Он увидел ужас в ее глазах и ласково дотронулся до руки, успокаивая. — Ну конечно, найдем, я уверен.
В недолгой предрассветной прохладе они быстро прошагали довольно большое расстояние, взметая ногами густую пыль. Но поднялось солнце, и стало жарко, горячий пот жег спину. И все-таки они продолжали идти. Обычно они в это время останавливались где-нибудь в тени, отдыхали, перекусывали, но сегодня решили подкрепиться на ходу тонкими ломтями вяленого мяса, которое берегли на черный день. Однако мясо еще больше разожгло их жажду, у них так спеклось во рту, что они с трудом глотали эти крошечные кусочки.
Еще выше поднялось солнце и стало бить им прямо в глаза, черные тени влеклись за ними по белой пыли, дергаясь и подпрыгивая. Время от времени Адам останавливался и внимательно глядел вокруг. Вдали, у подножья северной гряды, кружили грифы — хоровод черных точек. Он старался не замечать их и искал глазами ложе реки, по которому струился бы ручей, искал островок зелени, хоть что-то живое, но ничего не было.
Когда солнце встало над головой, Элизабет едва передвигала ноги. Он увидел, как она побледнела под темным загаром, над верхней губой блестел пот, ко лбу прилипли мокрые пряди волос.
— Хочешь отдохнуть? — спросил он.
Но она покачала головой.
— Я вполне могу идти.
И они продолжали шагать, медленнее, но ровным шагом.
Она с ног до головы была покрыта пылью, липкое тело зудело. «Когда я ехала здесь в фургоне Ларсона, я меняла платья не меньше двух раз в день, — думала она. — Я мылась утром, мылась вечером, потому что не выносила грязи. А теперь грязь засохла на мне как короста. Полно, да я ли это?»
Порой ей казалось, что она оставила свое тело и, легко поднявшись в воздух, летит впереди, потом вдруг взмывает высоко вверх и оттуда глядит на себя, наблюдая, как она движется, как мерно шагают ее ноги, размахивают руки, подпрыгивает грудь. Воздушные потоки возносят ее все выше, она парит над вершинами гор и смотрит на крошечные точки внизу, которые ползут и ползут по земле, будто два муравья.
Солнце продолжало катиться по небу, вколачивая им в спины раскаленные гвозди лучей. Вдруг она споткнулась о камень и чуть не упала. Он поймал ее за руку.
— Ты больше не можешь идти?
