Стефан Гейм - Книга царя Давида
— Аминь, да сделает Господь Бог, чтобы было по сему.
Его приближенные облегченно вздохнули.
Тщетно пытался я растолковать, что понадобятся месяцы, чтобы собрать столько народу; за это время Давид упрочит свое положение, найдет подкрепление и подготовит ответный удар.
Авессалом решил:
— Совет Хусия лучше совета Ахитофелова. Больше мне нечего было возразить, ибо Авессалом сказал свое слово.
ТАКОВА ВОЛЯ БОЖЬЯ
Я сделал последнюю попытку.
Нескольким смышленым молодцам, которые умели не привлекать к себе внимания и пользовались моим доверием, было приказано неотступно следить за архитянином Хусием.
Вскоре один из них вернулся и доложил:
— Хусий побывал в тайном месте, где беседовал со священниками Авиафаром и Садоком; потом из этого дома вышла служанка; она миновала городские ворота и направилась к источнику Рогель. У источника Рогель служанка встретилась с Ионафаном, сыном Авиафара, и Ахимаасом, сыном Садока, после чего те двинулись к Иордану, мы — за ними.
— Хвалю за службу, — сказал я. — Служанка взята?
— Взята.
Привели служанку. Выглядела она испуганной и потрепанной, так как обращались с ней весьма сурово.
— Так что же ты передала Ионафану и Ахимаасу, сыновьям священников, при встрече у источника Рогель? — спросил я.
Она бросилась мне в ноги и заголосила:
— Раба ваша поклялась пред Богом священникам Авиафару и Садоку, что будет молчать.
Переубедить ее не удалось ни добрым словом, ни угрозами; пришлось кликнуть несколько дюжих мужчин и велеть, чтобы они развязали ей язык. Всю ночь провозились они со служанкой, но она упорствовала, а под утро ее крики стихли, она умерла, так ничего и не выдав.
К полудню прибежал другой из моих молодцов и доложил:
— Мы выследили священнических сынков до Бахурима, что на границе Иуды. В Бахуриме они зашли в один дом. Окружив его, мы ворвались туда, все обыскали, но ни Ионафана, ни Ахимааса не нашли; хозяйка уверяла, что они ушли за реку. Уже стемнело, поэтому мы дождались утра, чтобы найти их следы, однако утром никаких следов не обнаружилось; люди бранили нас, мол, слуги Давидовы их притесняли, а разбойники Авессаломовы грабят, поэтому мы поспешили вернуться и рассказать о случившемся.
Позднее было установлено, что Ионафан и Ахимаас спрятались в колодце на дворе того бахуримского дома; хозяйка растянула сверху покрывало, на которое насыпала крупы. Донесение Хусия попало через Иордан в Маханаим, где засел Давид; благодаря этому донесению Давид сумел сделать необходимые приготовления; у меня же не оказалось в руках никаких доказательств для Авессалома против Хусия, а также священников Авиафара и Садока.
Оставалось лишь следить за тем, как неспешно собирается войско Авессалома, как идут ссоры из-за нехватки припасов, как солдаты нападают на окрестные деревни и грабят крестьян, а потом пьянствуют, распутничают; многие разошлись по своим домам и кочевым шатрам. Если же кто и начинал говорить о деле Божьем, того высмеивали, называли дураком, ослиной башкой.
Этих примет было достаточно, чтобы понять, какова воля Божья; мой добрый совет отвергнут, значит. Господь обрек Авессалома на погибель. Когда Авессалом решил наконец переправляться через Иордан во главе своего разношерстного воинства, я оседлал моего осла и отправился домой, в Гило.
Там я собирался сделать кое-какие записи, привести в порядок некоторые дела и отдать последние распоряжения, прежде чем подобрать себе веревку покрепче.
Я отложил последнюю табличку; у меня было такое чувство, будто я пережил все те дни рядом с Ахитофелом.
— Гляжу, ты закончил, — сказал Иоглия. — Ну как? Хочешь купить?
Еще бы не хотеть! Записки проясняли многое из того, что раньше казалось темным. Но денег у меня было с собой маловато, а на них предстояло еще жить некоторое время. Кроме того, как перевезти столь опасный, секретный груз при моем-то опальном положении?
— Возьму недорого, — сказал Иоглия. —
Всего двести пятьдесят шекелей.
Я рассеянно улыбнулся.
Он заколебался.
— Ладно. Двести двадцать пять. Я взглянул на потолок.
— Это грабеж! Двести.
— Слушай, Иоглия, — сказал я, — можешь сохранить мне эти таблички за скромный задаток?
— Что значит «скромный»?
— Двадцать шекелей.
— Двадцать? Мой отец Ахитофел, да упокоит Господь его душу, из могилы встанет. Двадцать! Он начнет приходить ко мне не только в новолуние, а еженощно, за исключением субботы, чтобы…
Он запнулся.
— Что там такое? — вскрикнула Лилит.
— Конница, — проговорил я. — Отряд всадников.
Губы Лилит зашептали неслышную молитву.
— Хорошо, давай двадцать, — поспешно согласился Иоглия. Всадники приближались.
— Давай пятнадцать! Только побыстрей. Я спрячу таблички. Я накрою бочки, и никто их не заметит. Давай десять! Давай…
Всадники были уже у ворот. Они орали:
— Где тут Иоглия? Где сын того, чье имя вычеркнуто из памяти людской по решению гилонянских старейшин?
— Здесь я, — промямлил Иоглия. Во двор ворвались запыленные солдаты.
— Пусть Бог то и то со мною сделает, — гаркнул их начальник, — если это не тот пес, который бежал от царя, не сказав ни слова своему другу Ванее, сыну Иодая. Недаром мой господин Ванея приказал: «Обыщите всю страну от Дана до Вирсавии, но притащите мне Ефана, сына Гошайи. Кто найдет его, получит награду!»
Ну, ПОШЛИ!
Он связал мне руки за спиной, мою наложницу Лилит связывать не стали, она поплелась за мной.
Да славится имя Господа, который взвешивает человека на весах с чашами боли, тоски и отчаяния. Мучители привели меня к Ванее, и я пал ниц перед ним.
— Мой господин, — сказал я, — взгляните на мои кровоточащие руки, содранные до кости ноги, на мое тело, которое стало почти сплошным синяком. Меня жестоко били, подгоняли, единожды лишь сунули ковш вонючей воды, а хлеба дали столько, что и собака бы не наелась; когда я падал от слабости, меня поднимали пинками и бранью. Моя наложница Лилит хотя и ехала на осле, но ее всю дорогу оскорбляли такими словами, которые дочери Израиля и слышать-то не пристало.
Насупившись, Ванея повернулся к начальнику приведшего меня отряда:
— Разве я не приказывал, чтобы с ним обходились вежливо, сообразно его званию?
— Верно, — ответил тот, — был такой приказ, мы и обходились с ним сообразно его званию книжника, имеющего весьма сомнительные взгляды.
Ванея велел развязать мои руки. Он позволил мне подняться, предложил мяса, сладостей, ароматной воды, потом сказал:
— Видишь, до чего превратно толкуются слугами приказы господина. Впрочем, урок пойдет тебе на пользу, недаром говорит пословица: «Мудрец становится от поучения еще мудрее, а праведник еще праведнее».
Я попридержал язык, но про себя подумал: гиена скалится, даже когда улыбается.
— Ну, ладно. — Ванея жестом велел остальным выйти. — Садись-ка, Ефан, на подушки и слушай хорошенько, ибо не из пустой прихоти приказал я искать тебя от Дана до Вирсавии, чтобы привести сюда.
— Раб ваш весь обратился в слух.
— Помнится, на одном заседании комиссии я уже говорил, что собираюсь предать Иоава суду. — Ванея поиграл желваками на скулах. — После того как брат царя Адония получил свое, Соломон одобрил мое намерение.
— Мудрость мудрейшего из царей несравненна, — сказал я.
— Поскольку Иоав доверился тебе, — продолжил Ванея, — а также поскольку ты до известной степени прикосновен к преступной связи Адонии с госпожой Ависагой, а значит, и сам совершил преступление, ибо не донес мне о ней, то я собираюсь вызвать тебя на суд свидетелем.
Он глядел на меня словно на муху, увязнувшую в густом сиропе.
— Разве Иоав не признается сам во всем, что от него ни потребуют? — спросил я, стараясь выглядеть спокойным. — Кому нужны свидетели при таком обвиняемом?
— Кому нужны свидетели! — мрачно повторил Ванея. — Признаний у нас за последнее время больше, чем нужно. Не успеешь обвинить человека, например, в недозволенных мыслях, как он тут же сознается. Обвинишь его в том или ином уклоне, групповщине, моральном разложении, заговорщицкой и подрывной деятельности, он опять сознается. Народ Израиля даже перестал сомневаться в подобных признаниях, люди только плечами пожимают. До чего же дойдет наше судопроизводство? Вот почему царю нужен свидетель, у которого не подмочена репутация и который слывет человекам ученым, а главное — честным.
— Разве свидетель, выступающий в суде, не должен быть очевидцем предполагаемого преступления или хотя бы иметь о нем сведение из первых рук?
— скромно спросил я. — Ведь писано же: «Не лжесвидетельствуй!» — Я ни в коем случае не принуждаю тебя лжесвидетельствовать, — сказал Ванея. — Все твои показания я вручу тебе самолично, и ты лишь добросовестно перескажешь то, что узнал от меня. Ничего другого от тебя не требуется.
