Михаил Кизилов - Капитан
Валек оживился, заговорил громко:
— Смотри, уточка проковыляла, вот здесь свернула. А это? Чей след?
По пыли тянулась тоненькая полосочка.
— А это — змейка проползла! — обрадовался он моему удивлению. — Мелкая змеечка… А тут вот — полоз… А здесь — отряха-барсук дорогу перескочил. Торопился…
Незаметно и я втянулся, как в игру, в это угадывание — кто из лесных обитателей двигался через дорогу или вдоль.
Валек, довольный, как учитель после трудного урока, потер ладонями одна о другую.
— Знаешь, — неожиданно предложил он, — пошли уточек постреляем.
И я не понял по голосу, что он сказал ласковее — «уточек» или «постреляем». Вообще-то я люблю пострелять, но как-то не вязалось сейчас в моем представлении охота с этим зеленым покоем. Валентин посмотрел на меня внимательно.
— А вообще-то, — сказал он, — пошли в тир. У меня здесь тир имеется. Свой. Душу отвожу, когда пострелять хочется…
Я еще раз удивился этому человеку.
Мы шли на расстоянии двух метров друг от друга и скоро спустились к реке. Я нес заряженное ружье в руке на отлете. Ближе к берегу взвел курок, приготовился, Валек непонятно начал суетиться, оглядываться на меня, что никак не похоже было на него — высокого, сильного, уверенного.
— Тебе что, уже приходилось уточек стрелять? — спросил он неожиданно недобро.
— Раза два. Но оба — неудачно.
Валек подобрался, стал строже лицом, напряженнее.
Прошли поворот, другой — река петляла все чаще. Потом по скользкому бревну перебрались на другой берег — уток нет. Я спустил курок. Валентин сразу же приосанился, пошел свободнее, не оглядываясь больше.
И все же я увидел утку! Под самым бережком сидела она на поваленном стволе и преспокойно чистила перышки. Замерев на полушаге, я затаил дыхание и взвел курок снова. Прицелился, взяв на мушку лапки птицы. Но тут над головой ахнул выстрел. Спугнутая утка крякнула и исчезла в папоротнике на берегу. Валентин, как будто ничего не произошло, ахнул выстрелом еще раз — правее места, куда ускользнула уточка, сбив зарядом лишь верхушки растений.
— Ну, надо же, — крякнул он почти как утка, — с двадцати метров не попали.
Я сочувственно кивнул, хотя знал, если бы он хотел, то не промахнулся бы. Ладно уж, охоты нет, и это не охота.
Дальше, как нарочно, дичи не попадалось. Оно и понятно. Солнце припекало нещадно, все живое искало прохлады. Мы гоже приостанавливались в тени чуть ли не через каждые десять метров.
— До тира километра два-три вверх по сопке, — предуведомил Валентин. — Пошли.
Ничего не поделаешь, пошли. Да потом еще к мотороллеру возвращаться не меньше.
И вот вышли к сопке. Здесь было чисто, светло, а тиром служил крутой песчаный обрыв. На проволоке висели вырезанные из дерева кабан, медведь да две автопокрышки со вставленными крест-накрест жердинами. Метров с пятидесяти мы начали «отстрел».
Валек стрелял с вытянутой руки, щеголял будто, с «воздушкой». Зарядив оба ствола, почти не целясь, стрелял дуплетом: первый выстрел отодвинул в сторону автопокрышку, второй — вернул ее на место. И глядя, как он решетит кабана и медведя, я понял: по уточке он не промазал. Валек опередил мой выстрел, побоявшись, что я убью утку.
— Люблю нюхать пороховой дым, — сказал он вдруг, лениво опуская стволы книзу. И потянул воздух носом.
— Понятно уж…
— Да ладно, не обижайся. Я знал, что ты поймешь… Слушай, хочешь, покажу такие штучки?.. Чего только нет в нашей тайге!
Вернувшись на место, где нас ожидал мотороллер, мы съездили в гости к енотовидным собакам. Племя их, штук тридцать, понастроило в уютной ложбинке много земляных ходов. Собаки мы не увидели ни одной, зато налюбовались плодами их активной деятельности — свежеразбросанной землей, подрытыми камнями.
— На каждую собаку — два входа, — объяснил мне Валек. — Запасной и парадный.
— Как в кинотеатре, — пошутил я не к месту.
— Давай завтра снова в тайгу, — предложил я ему. Валентин охотно согласился.
…Утро выпало росное. Туман уже начал расходиться, когда мы тронулись в путь. Лежал по распадкам легкими пластами, подтаивал по краям. Вот-вот ожидалось солнце, свет за сопкой становился все выше. Туман на глазах иссяк.
И снова мы на «Вятке» поднялись вверх по хребтине, оставили мотороллер, а сами через высокие папоротники и незнакомый мне кустарник отправились пешком. Крупные листья, как чаши, были наполнены росой до краев. Пауки додремывали последние минуты — скоро солнечные лучи спугнут ловцов мушек, отсыревших вместе с кружевами паутин. Валентин снова шел впереди меня, и снова, как вчера, из-под ног вылетела птица. Теперь я знал — рябчик! Он летел впереди нас, то и дело опускаясь метрах в семи-восьми, и хвост его был раскрыт веером, в точности как на картинках в детских книжках. Потом улетел в сторону. Валентин поглядел на меня, улыбнулся:
— Ну, чего?! Хорошо?! Я кивнул.
— Еще есть одно уникальное место. Сейчас покажу.
Мы прошли вперед метров десять, и я не сразу понял, что находимся в дубовом лесу. Именно в дубраве. Воздух чист и мягок, а земля прохладна и как будто ухожена, как в парке. И хотя могучие, крепкие стволы стояли то тут, то там, не тесно и не далеко друг от друга, — было ощущение простора, необъятности этого леса. И тишина здесь была особенная, дубравная, где нет иных звуков, кроме шороха листвы над головой — каждого листика по отдельности. В лучах яркого утреннего солнца дубрава была празднична и величава. Но кое-где виднелись пни.
— Для паркета дуб брали, — уныло пояснил Валек. — Помощней этих, — он указал на красавцев. — А там, — он махнул рукой, — за сопкой, липу на балалайки извели. Для музыки, для человека… Неинтересно живу, — сказал он как бы между прочим. И я насторожился: откровение? Ничего так не боюсь, как чужого откровения. Он продолжал — Когда я возвращаюсь из рейса на берег, ничего так не хочу, как поскорее попасть к себе в тайгу… Ни в рестораны, ни в кино не тянет.
Но почему он уехал от всего этого? Спросил же я его совсем о другом:
— Валентин, а почему вашу деревню назвали Красный Угол?
— А-а, почему… Солнце всходит в углу долины, а заходит в ее противоположной стороне. Восход и закат — все в красном свете. Это Женька там чего-то придумывает про библейское… Пошли, покажу, где на изюбря охотятся.
На том месте, где сопка подходит к крутому отвесному обрыву, видны в земле глубокие, словно вырытые, ямки от копыт. Множество таких следов. За крайним к обрыву дубом — навесик. В ствол вбиты две скобы, а в кроне — прочный настил из досок.
Здесь все усеяно рытвинками-копытцами. Видно, звери любовались видом с отвесной стены.
— Где земля сильно истоптана, — объясняет Валек, — пробивают колом ямки, сыплют в них соль, а сверху опять землей притрушивают. Пройдет дождь, соль размокнет, земля парит, и соленый запах притягивает изюбрей. Они и собираются в это место, чтобы соленую землю полизать. Вот тут их и увидишь, с настила. А чтоб зверь человека не учуял, охотник натирается полынью и затихает. Не все смотреть сюда ходят… Если изюбрь даже слегка ранен, от следующего выстрела он подается к обрыву и… Оттуда его и достают потом. На мясо.
Мы молча отправились в обратный путь, за мотороллером. Но Валентин чуть скосил в сторону, ведя меня и тем же путем, и не тем же — по вырубке. Здесь уныло. Место захламлено сгнившими стволами и пнями. Кое-где пробивается зелень молодых кедров. Они не выше чем до колен. Валентин сказал, что им уже десять — пятнадцать лет, а до первых шишек ждать — лет тридцать — сорок.
Миновав проплешину, мы вышли к рядам таких же молоденьких кедров, взбирающихся по склону сопки.
— Угу, штурмуют, — гордый за них, сказал Валентин. И повеселел: — Вечером в баньку… А пока, — он оглядел меня с ног до головы пристальным взглядом, — а пока… У тебя глаз не завистливый, нет?
Я пожал плечами, не понимая — о чем он.
— Да нет вроде. Ну тогда я тебе еще кое-что покажу.
На мотороллере проехали низину и снова оставили своего «коня» дожидаться, а сами пошли к распадку. Лес становился плотней, начиналась власть тьмы и хаоса: поваленные один к другому сгнившие стволы, колючая аралия, витки непроходимого лимонника и винограда. Потом как будто просветлело, попадались сосны, кедр, лиственница. Тень ярусами, как покрывала темные.
— Только т-с-с! — шепнул Валек.
Я приготовился прикоснуться к какой-то тайне этого леса.
Проломившись через очередной барьер валежника, но все же стараясь не шуметь, мы очутились на открытом среди деревьев месте. Лучи солнца покачивались на хвойных лапах. Больше я ничего не видел.
— Да ты пригнись, пригнись, — шепнул Валентин.
Я присел на корточки. Перед моими глазами — горсть ягод на длинном стебле. Дальше еще точно такой же стебель с ягодами цвета рубина.
