Михаил Однобибл - Очередь
Для этого не требовалось богатое воображение. Учетчик почти воочию видел, как Майя, разогнав хор, не смогший предотвратить побег, и примчавшись к секретарю второподъездной очереди, рассказывает о происшествии и в нетерпении стучит дирижерской палочкой по столу. Но зря она понукает, толстяк сам торопится изо всех сил: брызгают чернила, щелкает перо, рвется бумага. Когда депеша о побеге учетчика готова, подвальщики поверх голов передают срочное известие в высшие инстанции, в первую очередь в 26 отдел кадров, лично Лукаяновой, потому что она кровно заинтересована в молчании Майи, купленном отдачей учетчика в вечные подмастерья. Но у других служащих тоже есть вопросы и претензии к учетчику, поэтому следующая копия шоферу, еще копия Зое-пекарке, всем заинтересованным лицам. Вновь взлетают над головами руки подвальщиков, это уже летят обратно ответы с руководящими указаниями. На бумаге свежие злобные росчерки: «обеспечьте поимку», «выпытайте правду» и тут же, другой рукой, «пусть замолчит!» Взаимоисключающие грозные резолюции нагоняют страх и побуждают к действию. Конечно, секретарь давно уже кричит в цокольное окно, зовя Кугута, чтобы передать приказ об аресте учетчика. И счастье учетчика, что сипоголовый гонитель ушел со двора учреждения за двушкой. Разве не почуял учетчик подвальный холодок в груди, когда карлица загородила ему дорогу! Ему повезло, что и она оказалась охотницей за монетой. Но это уже в последний раз, нельзя бесконечно уповать на удачу. Теперь-то уже все в городе спохватились. Учетчик не сомневался, что следующие шаги за спиной будут шумом погони. Тогда не убежать. Если он не хочет вернуться в подвал, что хуже любой бесприютности, нельзя дать очереди обнаружить себя, поэтому нельзя делать ожидаемых шагов. Значит, ни в коем случае не идти на вокзал. Раз ему советовали уехать из города по железной дороге, вокзал уже наводнен патрулями очереди от зала ожидания до крыш вагонов проходящих поездов, а на подступах устроены засады.
Учетчик должен был разминуться с ищейками, высланными ему наперехват, при том что они знали город, как свои пять пальцев, могли ориентироваться с закрытыми глазами, он же шагал наугад по незнакомой местности. За месяцы подвального сидения учетчик отвык от физического напряжения. Сердце, вяло толкавшее кровь в подземелье, трепыхалось в груди, как птица. Казалось, оно решило сполна и сразу вознаградить себя за долгую несвободу и улететь на простор из куцей полуволи городских улиц. А тело, хилое тело взмокло от пота и дрожало в изнеможении каждым мускулом. Усталые ноги несли учетчика вниз. По ходу спуска бурьян рос гуще и выше, проулки истончились до тропок. Движение вдали от глаз и пут очереди доставляло счастье, отчего делалось невыносимо жарко. Поэтому, когда кривые заборы и тупики, откуда учетчик ощупью возвращался в петляющие между огородами проходы (в одном месте пришлось осторожно перешагнуть спящего пса), вывели к речке, учетчик чуть не вошел в воду в одежде.
Ветви ив смыкались над узким руслом. Было безлюдно, только на другом берегу в низком доме мерцало окно, работал телевизор, слышались неестественно отчетливые голоса актеров. Осторожно, чтобы не выдать себя плеском, учетчик умыл лицо и напился тепловатой, пахнущей тиной воды. Без сомнения, он вышел к притоку главной реки. Весной он не смог через нее переправиться, но ледоход давно прошел. И сейчас сплав по течению этой тихой воды разве не лучший тайный путь из города? Во всяком случае, приток безошибочно приведет к слиянию.
Как только учетчик остановился и задумался, вокруг него в душном воздухе собралось облако комаров. Они тоже не давали времени на колебания. В сумку с подаренными в дорогу продуктами учетчик уложил одежду, привязал к голове, чтобы освободить руки, и голышом скользнул в воду. Речка была мелкой, где по пояс, где по грудь. Редкие ямы он переплывал. Впрочем, на всем протяжении русла он не шел, а полуплыл, погрузившись в воду и мягко толкаясь от дна, чтобы собственным весом не повредить ногу о замытую в ил корягу или колючий железный хлам, прикосновение к нему вызывало дрожь отвращения.
Приток оказался извилистым, путь долгим, и у слияния, когда в просвете под деревьями, приоткрылась ширь главной реки, учетчик клацал зубами от холода и голода. Следовало отдохнуть и подкрепиться перед решительным броском за город. Глупо утонуть в ста метрах от воли! Учетчик вышел на берег, трясущимися пальцами распаковал сумку и долго растирался сухим полотном рубашки. Когда он чувствовал, что от сотрясающего тело озноба у него вот-вот вырвется скуление, он впивался зубами в одежду. Потом он ел необыкновенно вкусный, с кислинкой, черный хлеб, такой пекли на местном хлебозаводе. Хлеб достался учетчику за 2 копейки. Вокруг царили тишина и безвестность. И отдаленный собачий лай не доносился из города. В тиши одиноко катилась с горы невидимая машина, жалобно скрипя на ямах рессорами. Учетчик чувствовал себя бодро, голова работала ясно. Он не забыл отстегнуть от подкладки жилета булавку, чтобы на глубине держать ее под рукой и уколоть мышцу, если сведет судорога. В прежнее время учетчик мог рассчитывать на свою выносливость, но сейчас ждал от собственного тела любого подвоха.
Он собирался вернуться в воду, когда в десяти метрах впереди кто-то тихо подплыл к слиянию из большой реки и у самого берега, на мелководье, вдруг распрямился во весь рост, вода с журчанием заструилась вниз. С берега ударил луч фонаря. Молодая обнаженная женщина оглаживала руками освеженное купанием тело, она позволила себя рассмотреть, зачерпнула пригоршню воды и плеснула в светящего. Кто-то невидимый сказал с берега: «Не шуми». – «А ты не свети!» Фонарь погас. Наступила тишина.
Но учетчик узнал и фальцет Егоша, разжалованного сверщика второподъездной очереди, и свою впредистоящую соседку по очереди, одну из тех, кто ловил его на переправе. За спиной купальщицы учетчик заметил грязно-белые пенопластовые поплавки. Место слияния рек было перегорожено сетью. Но если бы сети не было, учетчик не проплыл бы незамеченным мимо врагов, стерегущих его в засаде. Они все предусмотрели. И не факт, что их было двое, а не больше. Лезть с убийственным треском через прибрежные заросли в надежде выйти к реке в обход засады учетчик тоже не рискнул. Пришлось незаметно уходить назад против течения притока, хорошо, что перед слиянием оно замедлялось.
15. Из овражка
Отшумели холодные дожди и ветра начала осени. Но дни бабьего лета принесли свои печали. Державшаяся наперекор ненастью листва с возвращением тепла стала желтеть и рушиться. Учетчик не находил укрытия в удобных развилках толстых деревьев, сквозь сетку голых ветвей его стало заметно издали, вместе с истлевшими, давно кинутыми птичьими гнездами. Учетчик спустился. Но в канавах и на пустырях, где мертвая трава стояла еще высоко и густо, было нестерпимо холодно, под звездным небом ударили утренники, на рассвете земля покрывалась инеем.
От долгого питания подножным кормом учетчик ослаб, зрение и слух притупились, движения замедлились. Он старался реже менять лежку и не думать о том, откуда возьмет силы на решающий штурм городской черты под покровом первых метелей, а до них надо было протянуть еще месяц. По утрам между пробуждением и подъемом учетчик подолгу думал, где он сейчас, в каком году и сезоне затеряно это сейчас и что надлежит делать. Он не мог всплыть на поверхность собственной памяти. Затаив дыхание, он искал взглядом, за что зацепиться, чтобы вытолкнуть себя в сегодня. Если в ночном мраке накрапывал дождь, удары капель о траву казались шагами, учетчика охватывал страх. Он не был уверен, что не кричит во сне.
После изнурительных скитаний и разведок учетчик, наконец, подыскал более-менее надежное укрытие на дне овражка за огородами. Никто не пытался освоить неудобье, занятое старыми ветлами. Они росли вповалку, переплетясь живыми и мертвыми ветвями. Вода подмыла корни, ветра довершили дело. Понятно, почему окрестные хозяева оставили дровяное топливо гнить: не хотели возиться, даже клиньями мудрено поколоть сучковатые витые стволы, а до того их надо было раскряжевать и вытянуть из ямы. Под эти деревья, черные от сырости, а частично сбросившие кору и выбеленные дождем, незачем было соваться очередникам или собакам. Здесь учетчик проводил бесконечные дни. От скуки глядел на грунтовую дорогу, наезженную вдоль края овражка. Половину ее съел и стянул вниз оползень. Изредка по ней пылили машины, одни бесшабашно кренились на ухабах, другие опасливо виляли. Немногим чаще появлялись пешеходы, загородные сезонники или городские очередники. Некоторые вызывали симпатию. Но учетчик не поддавался на вероятный самообман. Он не доверял себе и называл себя глухим аспидом. И разве не уподоблялся он змее или ящерице, когда выползал из-под осклизлых валежин на пригрев. Пожалуй, он был еще более жалок, потому что и в минуты блаженного покоя его сбрасывали с солнечных возвышений чих и кашель. Хотя учетчик подобрал шляпу и дырявое пальто, выброшенное горожанами вместе с молью, он простудился. Настоящей причиной болезни были не холод и голод, а хандра и вынужденное безделье.
