Виктор Трихманенко - Небом крещенные
Вадим подошел к столу комэска, взял пленку, посмотрел ее на свет и швырнул, не проявив особого интереса.
Его жест не остался незамеченным. У Булгакова моментально набухли щеки и погасли игривые огоньки в глазах.
— Ты взгляни-ка получше! — произнес он задиристо. — Какое попадание!
— Вижу… — безразлично ответил Вадим.
Булгакова это взвинтило еще больше, он с ядовитой улыбкой на губах воскликнул:
— Завидуешь?
Вадим не стал отвечать. Булгаков сопел носом, готовый и поспорить и нажать силой командирской власти.
— Послушай, Валентин Алексеевич, — заговорил Вадим миролюбиво, но твердо. — Пробоина в мишени, удачный кадр фотопулеметной пленки для тебя почему-то дороже всего. И почему-то мало занимает тебя то, каким путем это достигается. У нас в эскадрилье летчики обучаются тактике упрощенно. Мы не ставим летчика в такие условия, которые бы заставляли его постоянно думать, искать новые приемы воздушного боя. Тактика у нас сводится к тренировочным полетам на боевое применение: стрельнул, попал, не попал. А ведь тактика — это наука, практическая наука, требующая от командира и каждого летчика труда и раздумий.
Булгаков нетерпеливо прервал его:
— Доказательства?
— Чего именно? — не понял Вадим.
— Доказательства того, что у нас в эскадрилье летчики плохо обучаются тактике!
Скручивая в тугой моток и опять распуская фотопленку, Булгаков ждал. Вадиму было ясно, что надо ударить, если уж замахнулся, — иначе весь разговор обернется против него самого и цели никакой не достигнет.
— Вы все привезли сегодня хорошие пленки, так? — уточнил Вадим.
— Как видишь: все четверо имеют попадания! — Булгаков выбросил на середину стола ворох перепутанных пленок. — Можешь еще раз просмотреть их. Только протри прежде глаза!
— Хорошо. А вот вызови сюда, Валентин Алексеевич, кого-нибудь из летчиков, и пусть он вычертит нам схему воздушного "боя", проведенного вами.
Стукнув кулаком трижды в переборку, Булгаков окликнул ведущего второй пары.
Явился старший лейтенант Кочевясов, плотно сбитый, с коротенькими волосами на темени. Все в эскадрилье с ним дружат и все называют просто по имени: Вася.
— Ну-ка вычерти схему воздушного "боя", когда мы атаковали самолеты "противника", — приказал ему Булгаков.
— А зачем, товарищ командир?
— Велено — черти! Вот бумага и карандаш.
Старший лейтенант поочередно взглянул на Булгакова и Зосимова. Наморщил лоб, вспоминая что-то. Минуту спустя на листке бумаги обозначилась кривая, напоминавшая большой вопросительный знак, но, кроме нее, так ничего и не возникло.
— Ты что, Вася, все забыл? — не выдержал затянувшегося молчания Булгаков. — Вспомни хотя бы свой маневр перед атакой, когда я приказал тебе с напарником взять превышение. Ну?!
Как ни бились, Кочевясов не сумел вычертить схему маневра и "боя". Булгаков выслал старшего лейтенанта за дверь, чтобы он не видел хотя бы того, как его командир эскадрильи краснеет. Однако не стал ждать, что скажет Зосимов, сам начал и, конечно, в напористом тоне:
— Ну и что ты доказал? Не запомнил он перипетии воздушного "боя"? А плевать мне на те перипетии! Летчик дал прицельную очередь. То есть он сбил "противника", сбил! Какого лешего еще надо?
Вадим приподнял руку: погоди, дескать, с выводами.
— Все это — и в положение для атаки вышел и прицельно сфотографировал, — все это Вася сделал бездумно, следуя за тобой, Валентин Алексеевич. Сам бы он того не сумел. Ведь кто четверку водил? Булгаков! Ты-то делаешь все это по науке и даже лучше — по опыту боевому.
— Не хлопай по голенищам!
— Даже не собираюсь этого делать, Валентин Алексеевич. Скорее наоборот: хочу высказать неприятную для тебя, нелюбимую тобой правду…
Тут они оба кинулись к пачке папирос, лежавшей на столе, будто в той пачке было спасение. Курили некоторое время молча, затягиваясь часто и с жадностью. Дым клубился над ними.
— Давно я замечаю такую тенденцию… — продолжал Вадим раздумчиво. — Ты гонишь в эскадрилье классность летного состава. Это хорошо, и это, конечно, показатель работы комэска. Ты гонишь и боевое применение. Учишь стрелять по воздушным и наземным целям. Пробоины в мишенях — это тоже показатель. А вопросы тактической подготовки воздушного бойца — на втором плане. Тут, собственно, кет такого конкретного показателя. Тут много неучтенной черновой работы, результаты которой могут сказаться лишь когда-то, в реальном бою. И товарищ Булгаков к этому делу не очень охоч. Учета строгого со стороны штаба полка нет, оценок не ставят. И потому — черт с нею, с тактикой. "Была бы дырка в мишени, а тактика выкрутится…" Разве не так думает товарищ Булгаков? А тактика для воздушного бойца — хлеб насущный. И товарищ Булгаков, фронтовик, должен это понимать…
Хмуро слушал его рассуждения Булгаков. Руки с полусжатыми кулаками тяжело сложил на столе, неподвижный взгляд нацелил куда-то в угол. Порой казалось, что думает комэск совсем о другом, что многие слова Вадима до него даже не доходят. Но стоило Вадиму перейти от вопросов тактики к методам работы самого комэска, — тот решительно воспротивился.
— Сбавь обороты, товарищ заместитель, сбавь до номинальных! — тихо сказал Булгаков и поднял на Вадима серо-стальной непреклонный взгляд. — Мы сейчас вроде не на комсомольском собрании.
— Да, из комсомольского возраста мы уже вышли, — подхватил Вадим полушутливо.
Булгаков его тона не принял.
— Пока что я — комэск и буду командовать по-своему. Хорошо ли, плохо — полковому начальству виднее.
— Никто не посягает на твою командирскую булаву, — Вадим пожал плечами.
— Вот так! — заметил Булгаков, словно пришлепнул печать этими двумя словами.
После довольно-таки длинной паузы он заговорил назидательно:
— За показатели боремся? А как же иначе! От этого откажется только круглый дурак. Больше первоклассных летчиков — сильнее эскадрилья. Больше дырок в мишенях — выше боеготовность. Все ясно как день. По этому судят о нашей работе и службе. В этом направлении развертывается соревнование, о котором опять начали говорить. Что касается тактики, то, может, тут чего и недоработано. Ну так давай твои предложения, готов выслушать.
Вадим вдруг обиделся.
— В таком духе лучше не надо… — сказал он.
— Не надо, ну и не надо, — охотно согласился Булгаков.
Окно командирского кабинета-каморки было распахнуто настежь. Вадим поторопился уйти. "Ну и пусть походит, остынет малость", — подумал Булгаков. Хотя ему самому нелегко отделаться от чувства неловкости и какой-то досады.
Через открытое окно слышно, о чем говорят летчики, собравшиеся в курилке. И видно их: облепили скамейку, как воробьи. Зеленский топчется около них, выразительно жестикулируя. Кто еще может с таким упоением "травить", как не Зеленский?
Булгаков невольно прислушался: какая-то новая хохма.
Рассказывал Зеленский о том, как в деревню к старикам приехал в отпуск сын — заслуженный летчик…
Летчики хохотали. А Булгакова заело: такой желторотый подлетыш, только-только вылупился и уже высмеивает старших. Комэск мог бы вызвать и отчитать лейтенанта, но он поступил иначе. Когда страдало его самолюбие, он забывал о своем звании, о своих командирских правах и кидался в драку, как рядовой боец. У него хватало сил, чтобы свалить противника своей убежденностью.
Выскочил Булгаков к молодым летчикам, как был, без фуражки.
— Что же получается, Зеленский? В авиации такие дураки служат, что даже деревенским старикам смешно!.. — Злая ухмылка покривила рот Булгакова.
Летчики при появлении комэска вскочили.
— Да сидите вы! — кивнул им Булгаков.
Они сели, Зеленский все же продолжал стоять.
Положив отяжелевшую руку ему на плечо, Булгаков принудил его сесть. И сам оседлал скамейку.
— Ай, какие олухи в авиации: дергают людей туда-сюда, никакого толку, — продолжал он насмешливо. — Правда, откуда-то классные летчики берутся, но это не в счет…
Зеленский вдруг осмелел, сказал:
— Вообще-то перестраховки у нас много, товарищ командир.
Булгакову никак не удавалось поймать его блуждающий взгляд.
— Перестраховка, говорите? А как не страховаться, если иного летчика можно выпускать в воздух только при видимости миллион на миллион и при двух солнцах? Того и гляди как бы его тучка какая не нагнала.
— Не доверяют нам потому, что…
— Надо заслужить доверие! А зубоскалить легче всего, охотников много найдется.
В общем поспорил Булгаков со своими летунами. Они, конечно, приняли его сторону, но остались при своем мнении — по глазам было видно. Про хохму Зеленского вскоре забыли, разговор перешел на некоторые установившиеся в авиации, годами испытанные каноны. Молодым летчикам, разумеется, казалось, что их зажимают. Им бы летать без командирского контроля, без ограничения высот и скоростей, им бы птичью свободу.
